Хотите верьте, хотите нет, в девять лет я, надвинув на нос очки, засела за написание большого производственного романа.
Речь шла о пчёлах — нет, не о потомственных пчеловодах, которые ударно выполняют и перевыполняют план и выдают тонны душистого полезного продукта — а о жизни пчелиной семьи изнутри. Это как энтомологи снимали бы стеклянные ульи. Или поместили внутрь видеокамеры.
Я, как вся страна в то время, была склонна к гигантомании и, садясь за труд, рассчитывала, самое меньшее, на трилогию, от рождения до смерти героев. Вот святая святых — стерильная чистота, родильное отделение, которое пчёлы вентилируют своими крылышками. Вот ячейки с яйцами, вот яйца зашевелились и на свет божий появляются мои маленькие герои: Максим (все няни сбегаются смотреть на богатыря: не попало ли ошибке сюда яйцо с маткой, которая крупнее обычный пчелы в два раза?). Затем появляются усики его дружка Павлика, потом прелестная головки тихой Маруси и бойкой рыжей Майи. (Я тогда не знала, что все пчёлы-девочки, а мальчиков зовут трутни).
***
Пчелиные ясли, садик, школа… С юными пчёлками происходят разные трагикомические приключения, потом они влюбляются: Максим в Майю, Павлик в Марусю. Там и битва с шершнями, которых ещё называют пчелиными волками, и попадание в плен к муравьям, и как заблудились в грозу. Был ещё всюду делающий пакости трутень, и громадный, весь в белом, как доктор, добрый мудрый пчеловод, который защищает питомцев, лечит от мора, кормит сиропом…
Самое забавное — лет через десять на экраны вышел мультик, который назывался… «Пчела Майя»! Вот такое совпадение!
Роман заканчивался печально, пути героев разошлись. Подружки стали рабочими пчёлками, а Макс и Павлик шли в пчелиные солдаты. Максим, защищая свой улей от алчных ос, погибал смерть храбрых. Силы были неравны: у ос жала длиннее и они гладкие, многоразовые. Пчелиные жальца с зазубринками навсегда остаются в теле врага — вместе с жизнью самих пчёлок. В сущности, это обречённые маленькие камикадзе.
***
Откуда в третьекласснице возник интерес к жизни насекомых? Всё просто.
В соседней деревне жил инвалид Великой Отечественной войны дядя Ваня и держал кавказских пчёл — очень злых. Зато такого мёда я больше не ела никогда в жизни: тягучий как расплавленный драгоценный камень, терпкий, даже обжигал язык и нёбо, а уж вкус… Боги на Олимпе не раздумывая побросали бы кубки со своим дрянским нектаром и ринулись к дяде Ване угощаться его мёдом.
Он и «заразил» моего папу, подарив молодую пчелиную семью в новеньком улье, который папа привёз в коляске своего «Ижа». Леток был плотно заткнут. Я прижалась ухом к деревянной стенке: за ней что-то большое и живое громко, потревожено гудело и звенело.
- А вот и у нас будет свой медок, - обрадовал нас папа.
- Ура!
Я не знала, что с этого дня моя жизнь разделится на «до» и «после». Что кончилось моё свободное, независимое, безмятежное детство - не в переносном смысле, а в самом прямом. Что я забуду о свободном перемещении в радиусе тридцати метров. Что эти милые жужжащие малютки отравят мою жизнь до десятого класса.
Что я заброшу яркие одёжки, чтобы не быть похожей на цветы, и оденусь в самое серенькое, неприметное. Хотя нет — красное пальтишко можно, пчёлы его не видят. Зато их привлекают жёлтые и синие цвета — именно сине-жёлтые ульи часто можно встретить на пасеках.
В самые знойные дни приходилось работать на огороде в шляпе с мельчайшими сетками на проволочках. Это перед подружками в ней можно изображать загадочную великосветскую даму, на самом деле под «вуалькой» дышать нечем, обливаешься потом. Только приподнимешь сетку, чтобы глотнуть свежего воздуха - бз-з-з! - со всего разгона врежется крошечный бомбардировщик. И ещё хорошо, если запутается в волосах и ты с воплями бежишь за помощью — а может со всей дури зафонарить в глаз. Боль такая — будто вонзили десять шприцев одновременно.
И ходишь потом две недели, воротишь перекошенную морду, как сватья баба Бабариха. А соседские дети потешаются и обзывают «китайчой», а соседки при встрече отводят платок и прядь волос, которыми я пытаюсь занавеситься: «Ну-ка, ну-ка, красавица… О, как тебя! Ничего, пчелиный укус лечит». Ага, вас бы так… полечить.
***
В деревянный «скворечник»-уборную на краю огорода приходится добираться короткими перебежками на полусогнутых. Но и это не помогает: пчёлы-солдаты не терпят нахождения рядом неприятеля. И мне… И я… Ужасно неудобно об этом писать…
Я убегала в ближний лесок, в пяти минутах от дома, прихватив тетрадные листочки — о туалетной бумаге тогда в селе не слышали. Вот до какого позора и унижения доводили меня эти маленькие исчадия ада, эти комочки концентрированного зла. Наша ненависть была взаимной и обоюдоострой.
***
Домашние уехали в лес за ягодами-грибами и оставили меня караулить рой. Папа обмазал-обрызгал настойкой мелиссы и мяты все деревья и заборы вокруг — чтобы отделившиеся семьи с молодыми царицами облюбовали их для роения. Но они всё-равно могут улететь далеко-далеко.
Если вам приходилось видеть над головой мохнатые чёрные клубящиеся облачки, которые то сматываются, то разматываются как воздушные змеи, - это и есть пчелиные рои. У них две судьбы: в лучшем случае их снимет другой пчеловод, в худшем они станут дикими, поселятся в дупле и, скорее всего, погибнут: замёрзнут от голода, холода и лесных врагов.
Итак, я караулю рой и с тоской смотрю на небо: хоть бы дождь, пчёлы его боятся. На небе ни облачка, пчелиное гудение, концентрация и копошение выглядят всё более угрожающими. Хватаю ведро с чистой водой и брызгаю метёлкой: вот вам дождик. И так весь день.
Когда у папы вылетел первый в его жизни рой — он так растерялся, что выпустил его прямо в избу. Вхожу — весь дом гудит и жужжит. Окна, потолок и стены чёрные и шевелятся ковром. Одно слава богу: им сейчас не до меня.
Папа побежал на почту звонить и консультироваться с дядей Ваней, и ему пришлось искать матку среди тысяч пчёл. И он её нашёл! Следуя инстинкту, все подданные немедленно облепили свою королеву, и были посажены в новый улей.
***
Из всех детей пчёлы чаще всех кусают меня. «Потому что вкусная», - смеётся папа. Если пчела атакует — нужно закрыть лицо (насекомых привлекает, вернее, раздражает тёплое дыхание) и стоять не шевелясь. Я делаю всё наоборот: бегаю, машу руками как мельница, срываю шляпу, трясу волосами и даже катаюсь по земле. Мои визги и вопли, я думаю, слышны на другом конце села.
Маленькие жестокие братья придумали садистское развлечение. Мы ложимся спать, моя апифобия (навязчивая боязнь пчёл) притихла до следующего утра, я, измученная, проваливаюсь в сон.
Бз-з-з… Не может быть, открываю глаза, прислушиваюсь. Жалобное «бз-з-з» несётся откуда-то из-под одеяла. Я вскидываюсь, взвизгиваю, сучу ногами, сбрасываю одеяло и рыдаю.
- Ты дашь спать или нет? - нарочито зевают маленькие изверги. Лениво рассматривают, перетряхивают одеяло. - Никого же нет, давай спи!
Бз-з-з! Наутро я обнаруживаю и демонстрирую всем маленький пчелиный трупик — да не один! «Ни к кому же не лезут в постель, только к тебе!».
Сильно подозреваю, что во время «поисков» любящие братишки подбрасывали мне ещё парочку милашек. «Да это трутни!» - рассматривает папа. Спасибо хоть на том: увальни трутни совершенно безопасны, у них нет жала.
- Хоть сейчас признайся, это было ваших вредных ручонок дело, - пристаю я к брату-пенсионеру. Не признаётся, разводит руками, делает удивлённое лицо.
***
Так, чем ещё досаждали нам пчёлы? У нас был большой огород, целое картофельное поле. И было оно заражено вьюнком — огородники знают, какая это напасть. Не будешь бороться — весь урожай пропал: нежный бледно-розовый цветок-убийца ласково, насмерть обовьёт-обнимет ботву, высосет соки, картошка вырастет мелкая как горох. И вот, когда на казённой лошади пахали землю, мы всей командой бегали за плугом и собирали в вёдра обнажённые белые длинные связки вьюнковых корней, похожих на змеи.
Лошади, даром что большие и сильные, очень боятся пчёл (о, как я их понимаю!). От одного укуса могут взбеситься и, стряхнув пахаря, волоча плуг, умчаться с выпученными от страха глазами, куда глаза глядят. А если их ужалит привлечённый лошадиным потом десяток пчёл — запросто могут погибнуть.
Папа перестраховывался: приводил коня, пока пчёлы не проснулись, в половину третьего ночи. Или утра?
Один по утренним зарям,
когда ещё всё в мире спит,
И алый свет едва скользит…
Алого света и зари не было — стояли плотные июньские сумерки. В этой полутьме мы, сонные как зомби, бродили по бороздам с вёдрами для сорняков, и вместе с нами мама: следила, чтобы мы, не приведи господи, не свалились спросонок под копыта и плуг.
***
Так, что ещё? «Благодаря» милым созданиям, мы забыли про тёплую комнату и ходили закутанными в несколько кофт. Маме то и дело влетало от папы: «Снова натопила как в бане!».
Дело в том, что омшаника — зимнего домика для пчёл — у нас не было, они зимовали в подполе под нашей детской комнатой. Комфортная температура для долгой пчелиной спячки — примерно два-три градуса. Будет теплее — возятся, тревожатся. Папа сердито вылезал из подпола, откуда доносилось гудение: «Снова Ташкент устроила!».
С наступлением весны вторую печь не топили вообще — ох и холодно было вставать по утрам! Каждый апрель разыгрывалась драма, знакомая всем пчеловодам. Мы вытаскивали ульи, солнце припекало — а вокруг ещё лежали плотные тяжёлые снега. И хотя их устилали сеном, соломой, досками, шифером, опилками — всем, чем придётся — сугробы были усеяны сотнями чёрных трупиков. Пчёлы делают первый облёт, обессиленные, садятся на белый «сахар» - их мгновенно парализует холодом… К папе в эти дни лучше не лезь - ходил чернее тучи.
***
Вроде ни одного светлого воспоминания — а - всё на свете бы отдала! - ах как хочется вернуться, ах как хочется ворваться - в тот мир, из всего этого безумия. В нашу детскую, пусть даже не топленную. Зато летом она вся пропитана ароматом мёда и прополиса, а в окошки веет сладким дымком из дымаря. В нём тлеют кусочки древесного гриба — чаги — и отпугивают пчёл, чтобы можно было… да чего уж там — чтобы можно было безопасно качать, отбирать мёд. Но ведь для того и одомашнивают пчёл, и ухаживают, и лечат, и подкармливают...
Стоит в углу большая медогонка. На столе, где мы делали уроки — мама тонким длинным ножом срезает пласты воска с запечатанных ячеек. Нет большего наслаждения, чем жевать эти истекающие мёдом сладчайшие, ещё тёплые янтарные ломти. Рамки с открытыми сотами помещаются в кассеты — и знай крути ручку. И выкрикивай недавно выученный стишок:
В котлах его варили
И пили всей семьёй
Малютки медовары
В пещерах пол землёй!
В лицо из медогонки дует сильный прохладный, самый душистый в мире, не передаваемый, заманчивый запах.
Он манит соседских детей. «Дядя Гера, а можно ещё?». Угощать всякого заходящего в дом нужно обязательно — это традиция у всех пчеловодов, иначе и урожая не будет. Запах манит не только малышей, но и разгневанных пчелиных солдат.
Бз-з-з! А-ай! Ну, что ты будешь делать?! Я рассматриваю в ладони раздавленное пчелиное тельце.
А что, если это и был мой отважный Макс из недописанного романа?!
