Что-то перевернулось в душе Ингигерды с приездом в Новгород короля Олафа. Накатили воспоминания о поре беззаботной юности. Всколыхнулась дремавшая в глубинах души тоска по родине и обида на то, что судьба, в лице отца, определила ее сюда, на Русь, которую она за долгие годы так и не смогла понять, и постичь. Перед глазами стоял могучий, стройный, Олаф, от которого так и веяло мужской силой, и который был полной противоположностью Ярослава. Мысли эти были греховными, но религиозность Ингигерды была настолько переплетена с древними обычаями ее предков, что не вызывали у нее угрызений совести. В старых сагах, слышанных ею в детстве, женщины ее страны славились своей непокорностью и силой. Уйти от опостылевшего или несправедливого мужа было делом обычным. Конечно Ингигерда понимала, что ей такое право не дано, однако все чаще представляла себе, что будь она женой Олафа, как когда-то планировалось, то не оставила бы его, как сестрица Астрид. Она была бы для него опорой, твердым плечом, надежным другом, и он был бы благодарен ей за это. Все разногласия между ней и Ярославом происходили от того, что Ингигерда не желала, подобно другим женщинам на Руси, жить тихой жизнью, вести хозяйство, да растить детей. Еще в первые, неспокойные, годы своего замужества, когда Ярослав отчаянно боролся за свою власть и часто отсутствовал, Ингигерда вникала во все дела княжества, принимала послов, вела переговоры, давала мужу советы. Поначалу он не воспринимал ее слова всерьез, пропускал мимо ушей, но она настаивала на своем, чем порой раздражала Ярослава. Уступка Мстиславу, нежелание Ярослава бороться с братом, сильно подорвала уважение Ингигерды к мужу, чего она, конечно, не открывала никому. Раздражало Ингигерду и то, что князь Киевский, много лет сидит в Новгороде, доверив управлять своим стольным градом посаднику из простых воевод и от того теряет к себе уважение не только в ее глазах, но и в глазах киевлян. Но Ярослав упорно не желал жить в Киеве, предпочитая северную новгородскую землю, что наводило Ингигерду на мысль, что князь просто боится и желает быть там, откуда при случае может быстро, морем, бежать в Швецию, бывшую ее родиной.
Сына Олафа, четырехлетнего Мангуса, Ингигерда определила жить вместе с Изяславом, близком ему по возрасту, чем снова вызвала недовольный ропот своего бабьего окружения. Где ж это видано, чтобы с княжичем в покоях жил "приблудыш". Тем более, что Ингигерда велела относиться к мальчику с тем же почтением, что и к собственному сыну, ведь он норвежский принц. "Что ж за принц такой, коли не в своем королевстве живет?!" - шептались за спиной Магнуса, но нарушить волю княгини никто не посмел. Мальчик же, внезапно оторванный от всего привычного, что окружало его с момента рождения, переживший страшное бегство вместе с отцом и его воинами, тянулся к Ингигерде, так как только в ней чувствовал искреннее участие в своей судьбе. Княгиня отвечала ему тем же, стараясь подарить материнскую любовь, которую не всегда ощущали на себе даже ее собственные дети.
-Тетя! - в комнату вошла нянька, ведя Изяслава и Магнуса за руки.
Магнус первым бросился к ней, а Изяслав, немного поколебавшись, последовал его примеру. Ингигерда приняла Магнуса в объятия и Изяслав, испытав укол ревности, нырнул под руку матери, оттискивая Магнуса.
-Мама, мы в сад идем! Владимир из лука стрелять будет и мне тоже дадут попробовать! - сказал Изяслав.
-Вместе с Магнусом постреляйте! - сказала Ингигерда и Изяслав зло посмотрел на мальчика, с которым ему теперь приходилось делить не только светлицу, но и материнское внимание, которым он и так не был обласкан.
Ингигерда не обратила на недовольство сына никакого внимания, а вот нянька, искренне привязавшаяся к своему подопечному, подмечала все.
Спустя несколько дней, после прибытия Олафа в Новгород, Ярослав пришел в светлицу жены, намереваясь провести с ней ночь. О плотских утехах он и не помышлял - слишком мало прошло времени после последних ее родов, но он успел соскучиться и, что случалось не часто, хотел посоветоваться.
-Конунг Олаф и речи не заводит о том, как вернуть себе трон! - поделился Ярослав с женой.
Ингигерда не ожидала, что едва переступив порог ее ложницы, муж заведет разговор о госте.
-Так нету у него на то войска! - сказала она, невольно оправдывая Олафа.
-Так-то оно так, да вот и у меня даже не попросил подмоги, хотя я ждал от него именно этого! Только убежища захотел для себя!
-И ладно! К чему тебе своих людей на гибель посылать, да казну тратить на чужую войну?
Ингигерда хорошо знала мужа, и нажала на ту точку в его душе, которая называлась прижимистостью.
-Может ты и права! - согласился Ярослав не без облегче6ния в голосе.
-А коли все же попросит, что делать станешь? - осторожно спросила Ингигерда.
-Не решил еще!
-И не спеши с решением, пусти себе живет здесь, а там глядишь и братец мой чего придумает! Разгром-то ведь и его коснулся!
Ярослав посмотрел на жену с удивлением. Он то ожидал, что она начнет наоборот, настаивать, чтобы он всячески помог норвежцу. Все, близкое своей родине, Ингигерда воспринимала близко к сердцу. Многие варяги, жившие и служившие в новгородской дружине, часто искали заступничества именно у нее, если считали, что с ними обошлись несправедливо. А тут король Норвежский в помощи нуждается, а Ингигерда не желает ему на подмогу прийти! Ярослав подумал, что женщин трудно понять и скоро о том разговори забыл. Не напоминала ему и Ингигерда.
Теперь она все чаще стала наведываться в конюшни, вблизи которых, в отдельном терему, жили послы и знатные гости Новгорода. Там проживал и Олаф. Часто брала она с собой Магнуса, повидаться с отцом, боясь даже себе признаться, что пользуется мальчиком для того, чтобы побыть рядом с Олафом. Они говорили на шведском, родном для Ингигерды языке, на котором она теперь могла говорить крайне редко. Лишь с некоторыми знатными викингами, да послами с ее земель, удавалось ей посмаковать родную с детства речь.
Магнус, получив порцию ласки от отца в виде крепкого объятия и взъерошенных широкой ладонью волос, быстро отвлекался на что-нибудь интересное, такое как отцовский меч, всегда стоявший у кровати. Драгоценные камни, переливавшиеся в солнечном свете падавшем сквозь открытые ставни, манили его и он не слушал о чем говорят его отец и добрая тетка Ингигерда.
А они говорили о многом. О том, как суровое Северное море несет к своим берегам сизые волны, выбрасывая на берег обломки кораблей; о подвигах, совершенных великими их соплеменниками; о том, что случилось не так давно и участниками каких событий довелось побывать им самим. Не было в тех разговорах и намека на нечто большее, чем невинные воспоминания, хоть влечение друг к другу чувствовали оба. Два человека, внезапно понявшие, что их жизненный путь по какой-то нелепой ошибке разошелся когда-то, и свел их с людьми присутствие которых рядом не приносило большой радости, и тем не менее прекрасно понимавшие, что ничего не вернуть уже обратно. Они просто находили временное утешение в разговорах друг с другом и не мечтали о большем.
Однако, чужие глаза подмечали все, что княгине и ее собеседнику не удавалось скрыть. Скоро по Новгороду пошли нехорошие шепотки. А тут еще и князь Ярослав получил весть с дальних застав, о нападении полудиких ясов и он направился туда, отразить атаку, а заодно показать народу, что князь о нем заботится.
Часто, когда Ингигерда гуляла в саду с детьми, король Олаф, пользуясь правом почетного гостя, присоединялся к ним, брал на руки сына Магнуса, потом подхватывал и Изяслава, заливавшегося радостным смехом, кружил мальцов вокруг себя, играл с ними в догонялы. Издали можно было подумать, что на прогулке большая, счастливая семья.
Боярыни, и до того не любившие княгиню, теперь же буквально раздувались от злобы - мало того, что гордячка была знатная, со своим уставом в терем княжеский пришла, так еще и посмела позорить князя! Они предвкушали какая буря разразится, когда Ярослав узнает о таком непотребстве, только кто-же ему скажет...
Жена новгородского боярина Любомира Купели, тучная, вечно всем недовольная, пожилая Дарина, нашептывала о непотребствах, творящихся в княжеском тереме мужу. Любомир слушал бабский сказ, сопровождавшийся всхлипами, да охами, и недовольно хмурил брови.
-Ты, Дарина, ведаешь о ком сейчас хулу вещаешь? - спросил он строго.
-Своими глазами видела! - возмутилась женщина обидному недоверию мужа, -Глаза-то у княгини так и горят, глаз от варяга не отводит!
-Любите вы, бабы, наговаривать на других! В своим-то глазу бревна не видите...
Супруги крепко разругались, но Дарине удалось посеять в муже зерно подозрительности. Любомир был не из тех, что робеет сказать правду кому-то не было, даже самому князю. Он, дабы не возвести напраслины, начал и сам приглядываться к поведению тех двоих, и пришел к выводу, что доля правды в речах Дарины была. Открыть князю глаза кроме него было не кому, но и в походе тревожить ему душу не хотелось. Он терпеливо дожидался возвращения Ярослава, раздумывая, как лучше преподнести ему весть о том, что за спиной его растут огромные рога...