Новая жизнь началась с высокого старта. Вот только, как ни крути, ребенок им сейчас был совсем ни к чему. Вернее, это Геннадий считал, что дипломы они могли бы писать спокойно, без изматывающих ночных бдений у детской кроватки.
Эльжбетка же вся светилась от материнства. Она устроила в комнате, временно выделенной молодоженам профкомом, целые ясли вперемешку с детской консультацией. Подружки навезли из Польши пестрых коробок с детским питанием, чудной конструкции сосок-пустышек, пластиковых бутылочек и таких удивительных игрушек, которыми сбегались полюбоваться и «городские», и «колхозники»: никто из них в детстве не видел ничего интереснее целлулоидной куклы или туго набитого ватой плюшевого медведя.
Геннадий сам с недоумением вскрывал пестрые коробки и вопросительно смотрел на жену: «Это что такое?»
- Памперсы! Обычные памперсы. Изобретены в Америке в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году! – снисходительно объясняла Эльжбетка и кричала очередным визитерам:
- Закрывайте дверь, простужаете маладенца!
А Геннадий… Если бы он у него росли усы, он бы их без конца самодовольно подкручивал.
Ни в учебе, ни в вольной борьбе, которой он занимался в университете, чтобы хоть как-то накачать мышцы, он так и не преуспел. А тут оказался в центре всеобщего внимания. Как будто в «Спортлото» выиграл!
… Весной они получили дипломы, а летом поехали в Варшаву, хвастаться первенцем, которого назвали Збышеком в честь деда Эльжбетки. Своим родителям, чтоб не обижались, Геннадий выдвинул другую версию: «Есть такой знаменитый польский актер Збигнев Цибульский, вот нам и понравилось имя».
Снаружи Варшава показалась очень похожей на Ленинград. Внутри все было другим, и не только в городе. Почему-то врезалась в память обычная телега, что ехала вдоль деревенской загородной улицы, утопающей в цветах, росших не за забором, а прямо вдоль дороги, и собирала плотно закрытые пластиковые мешки, набитые мусором. «У нас такие мешки разве кто выбросит! - подумал тогда Геннадий. Но с женой наблюдением не поделился. Она и так без конца критиковала Россию.
Польские магазины – отдельная песня, хотя многочисленные посылки из Варшавы и давали о них представление. Но где там! На фоне родных стеллажей с консервированным горошком в Польше было, казалось, все!
И теща старалась угодить, вкусненьким зятя кормила. Вместе с Эльжбеткой, которая на родной кухне оказалась заядлой кулинаркой, пекла какие-то пампушки-закидушки, пирожки размером с мизинец, выкладывала в тарелку деликатес - немецкую колбаску из сырого фарша…
Все было вкусно, но как-то мало… Зато с тещей Геннадий легко поладил: она ни бельмеса не понимала по-русски, улыбалась ему, и стрекотала что-то легкое, не нуждающееся в ответах. Напрягал тесть: во-первых, не давал расслабиться, наливая рюмки не до ужина, а после. Во-вторых, мог за бутылкой сливовицы часами о чем-то разглагольствовать, сердито глядя зятю в глаза.
- Не волновайся, это он не сердится, а просит тебя беречь меня и любить! – смеялась Эльжбетка ночью в широкой, укрытой смешным балдахином, кровати. Геннадий вынужден был ей верить. А куда денешься, если из всего польского у него в голове вертелось одно только «бардзо», да и то неизвестно, что оно означало…
-Ну, как, сынок? – спросил его по возвращению непривычно воодушевленный отец. И, не дожидаясь ответа, горячо заговорил :
- Чисто, культурно, удобно. Мы ведь живем, чтобы бороться с трудностями, а Европа – чтобы обходить их десятой дорогой. До поездки ты бы меня не понял, как тот горожанин из притчи, а теперь вот что хочу сказать: представляешь, ведь в конце войны там побывало половина нашей страны! Не слепые же они, видели, как надо жить. А вернулись домой, и опять стали дураками с разбитыми дорогами. Отчего так, а?
- Ты меня спрашиваешь? – не поддержал отца Геннадий, перед глазами которого немым укором стояло недовольное лицо тестя. – Ну… я думаю, ничего особенного. И у нас скоро так будет, вот увидишь…
Отец как-то погас и усмехнулся: - Ну, дай-то Бог нашему теленку волка съесть!
Высокая желтая нота... Ван Гог или Сенека, гений или старый пьяница? Решать вам! Читайте.
Геннадий не разделял тревог отца относительно будущего. Он даже намекнул ему как-то, что пессимизм – признак старости и, если один человек заканчивает свой путь, это не повод объявлять о конце света. Его, например, жизнь только начинается, и уж он-то сможет повернуть ее в нужное русло!
…Второго сына, который опять объявился нежданно-негаданно, решили назвать Иваном. Вернее, решил Геннадий, потому что подумал, что в Польше жить ни за что не будет, а значит, и дети пусть будут русскими.
Эльжбетка для проформы сопротивлялась, но и она в душе соглашалась с тем, что жить им придется в Союзе. Муж не проявлял никакого рвения к изучению польского языка, да и что делать в чужой стране специалисту по чужой истории, к тому же десять раз перелицованной под каждую новую власть?
Жили они всё в той же комнатке институтской общаги, но уже по праву аспирантов. В ожидании партийной карьеры Геннадий устроился на кафедру марксизма-ленинизма и сдал кандидатский минимум. Эльжбетка сидела дома с детьми, один из которых только-только начал топать. То ли оттого, что она сильно располнела и стала неповоротливой, то ли из природной флегматичности, она ничего не успевала.
Единственный в комнате стул занимала гора неглаженного белья, стол, за которым Геннадий по ночам занимался, - вскрытые коробки с памперсами и влажными салфетками.
А здесь история о женщине, которая любила, но не вышла замуж. А может быть еще есть шанс встретить любящего мужчину? Интересно? Читайте!
Раз в неделю приходила свекровь, раскладывала всё по местам, варила борщ на общей кухне, забирала домой простынки и наволочки для стирки. Внуков она любила, работы не боялась, но помогала молодым как-то излишне демонстративно. Или Геннадий смотрел на нее уже глазами жены? Ведь после каждой «зачистки» Эльжбетка дулась, днями не разговаривала с мужем (вот на это Бог дал ей и терпения, и характера!), говорила, что в Польше она давно бы нашла недорогую няню, которой можно доверить детей. Русским няням, включая мать мужа, она не доверяла.
- Кто теперь немувле… маладенца туго пеленает? Только русские, отсталые!
- Пеленание дисциплинирует! – возражал Геннадий. – Посмотри, как Ванька ручонками машет. Он же не знает, куда их деть! Они ему уснуть мешают!
- Не называй его Ванькой! – кричала в ответ Эльжбета. – Ванька - дурак!
Геннадию, и не без основания, слышалось другое: «Сам ты дурак!» И, не находя аргументов, он хлопал дверью и выбегал на улицу. Нарезав пару-тройку кругов по студенческому городку, возвращался, хотя и знал, что Эльжбетка отключилась как минимум дня на три.
Уже через день его терпение лопалось, и он заводил разговор о каких-то пустяках. Почувствовав, что жена не прочь поддержать тему, то есть вполне остыла, робко подходил к ней и обнимал за талию, про себя отмечая, что пройдет еще немного времени, и его руки на ней уже не сомкнутся.
Продолжение следует...
Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!