«Ну что мне до нее, она уже в Париже, мы снова говорим на разных языках» - магнитофон «Комета» наматывал пленку на катушку, как большой грузовик дорогу на колеса – медленно и с натугой.
Рыжая блестящая лента часто рвалась, и тогда Геннадий открывал пузырек с уксусной кислотой, макал туда спичку и, высунув в порыве старания язык, капал уксус на самый кончик пленки. Потом лепил сверху другой хвост и, крепко держа тонкими, не привыкшими к мужской работе пальцами, закреплял шов и водворял бабину на место.
И опять утреннюю тишину общежития, где на воскресенье оставались лишь «колхозники» из дальних районов, иностранцы, да пара таких же как он, городских гостей, убежавших на выходные из-под материнской опеки, ломал знакомый хриплый голос: «Куда мне до нее? Она уже в Париже, мы снова говорим на разных языках…»
Геннадий мечтательно закрыл глаза. «Нет, Высоцкий не зря влюбился в Марину Влади! Вот на что Эльжбетка никакая не звезда, а по улице идет, люди оборачиваются! Не похожа она на наших барышень, хоть убей! Хотя, если разобраться, что в ней особенного?
Нос картошкой, щеки круглые, глаза спрятаны за толстыми линзами. Ноги, правда, длинные, талия осиная… Что еще? Да, еще грудь. Сама худющая, а грудь большая…» Геннадий погрузился в сладостные воспоминания о ночи в пустой комнате, куда они вдвоем убежали с институтского вечера.
Называется, пошли к ней в гости. А какие гости? Кухня далеко, в конце коридора, пока донесешь вскипевший чайник, он уже остыл. В комнате один стул и четыре кровати. Вот и присядешь невольно на кровать, хотя Геннадий парень не нахальный. Но сидеть-то негде? В общем, металлическая сетка провалилась почти до пола, и они свалились кулями друг на друга.
Геннадий испугался, а она ничего, покраснела только и попросила свет выключить. Свет он выключил, но в окно все равно какой-то фонарь таращился, светло, как днем. Только он нащупал застежку блузки, а она вскочила, как ужаленная: «Не можно, не можно, пан!»
Пан… То ли пошутила, то ли в самом деле испугалась. У Геннадия опыта общения с девушками – кот наплакал, он и ретировался быстренько.
Нет, Эльжбетка – девушка особенная, «пани Валевская», как с его легкой руки называли полек в университете. Такие встречаются только в кино или за границей, где из всей семьи был один отец. В Берлине, в 45-м, ему только двадцать пять годиков исполнилось.
Когда Геннадий, готовясь к экзаменам, пристал к отцу с расспросами о том, где лучше – в России или в Европе, тот, отложив газету и взяв в руки книгу, сказал:
- Давай я тебе одну историю прочту, ну как бы притчу, “Горожанин и путешественник” и, не дожидаясь ответа, начал:
- Посмотри, - сказал горожанин, - вон самый большой рынок в мире.
- Вовсе нет, - возразил ему путешественник.
- Ну, может, не самый большой, - сказал горожанин, но наверняка самый лучший.
- Вы заблуждаетесь, я могу рассказать вам...
…Путешественника похоронила на рассвете.
- Понял? - спросил отец, глядя поверх очков.
- Н-н-е очень, - ответил озадаченный Геннадий.
- Любое сравнение опасно, - объяснил отец. И бесполезно: те, кто нигде не был, а таких большинство, никогда не поверят, что за морями, за долами лучше, чем в родных орясинах.
А мать рассмеялась:
- Ты, философ, лучше бы стекло на балконе вставил!
- А ты у нас на что? – бойко ответил отец.
После такого комплимента другая женщина, может, и обиделась бы, а мать довольна. На ней, на завхозе, вся школа держится. И дома любой кран сама починит, за один вечер обоями кухню обклеит. Золотые руки, хоть и не красавица. Да Геннадий с этой точки зрения ее никогда и не рассматривал. Мать есть мать, кровь есть кровь, и любит он её не за внешность. Тем более, что сам и лицом и телом в отца пошел.
Худой, как циркуль, белокожий, как девчонка, «мазаный», говаривала бабушка. Она, когда жива была, очень гордилась внуком, когда его привозили в станицу, а соседи с уважением говорили: «Цэ детина не наша, цэ городска».
Геннадий и в университет пошел, потому что был чистой воды гуманитарием, о техническом вузе даже не думал. Выбрал исторический факультет с расчетом сделать карьеру по партийной линии. Родители одобрили, можно сказать, благословили. А вот Эльжбетку благословят ли? Хотя до этого еще далеко. Как знать…
А здесь история о женщине, которая любила, но не вышла замуж. А может быть еще есть шанс встретить любящего мужчину? Интересно? Читайте!
…На свадьбе Геннадий сидел счастливый и важный.
Никто в их городе на иностранках пока не женился. Замуж выходили, это да. За африканцев, за арабов. И не всегда в гарем, как шипели завистники. Попадались и настоящие женихи, души в своих белокурых женах не чаяли. Это ведь только товарищ Сухов в кино боролся за освобождение женщин Востока. А правду Геннадий понял много позже, когда в Египте увидел, как «шейхи» за своими женами дамские сумочка носят и по полету их черных ресниц догадываются, чего «наложницы» изволят…
Так вот, на свадьбе, ближе к финалу, когда гости уже по четвертому кругу произнесли традиционный кубанский тост «Чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось!» Геннадий оторвался, наконец, от своей воздушно-кружевной невесты и вышел из кафе вместе с отцом на перекур. Ни тот, ни другой курить не любили, но компанию поддерживали, чтобы не прослыть чужаками. Тем более, что друзей у обоих – раз, два, и обчелся.
Так вот, вышли они покурить, и отец, с неудовольствием выдувая дым и отмахиваясь от него руками, вдруг произнёс:
- Эх! Хороша Маша, да не наша!
- Какая Маша? Что ты имеешь в виду? – от неожиданности поперхнулся дымом жених.
- Чужая она, сынок, понимаешь? И жизни у тебя с ней не получится...
Геннадий только покровительственно похлопал отца по плечу: дескать, старик, ну что ты в современной жизни понимаешь? А сердце радостно зажглось в предчувствии ночи, хотя назвать ее первой брачной, значило покривить душой. Семь сладких ночей провели они в пустом общежитии, когда все разъехалась на каникулы, а Эльжбетка позвонила матери в Варшаву и сказала, что приболела и домой не приедет.
Высокая желтая нота... Ван Гог или Сенека, гений или старый пьяница? Решать вам! Читайте.
… Золотая была неделя, золотая! После нее они решили никогда не расставаться, и на родину пани Валевская поехала уже невестой. А, вернувшись, радостно сообщила, что беременна. Тут они и поторопились со свадьбой, даже не дожидаясь приезда польской родни. Те передали с оказией французское подвенечное платье, - белопенное, с настоящими кружевами, от которого сошли с ума все девчонки на факультете и зеваки, собравшиеся у загса поглазеть на заморское чудо - невесту-иностранку.
Продолжение следует...
Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!