Утром 4 августа ушел из жизни журналист Вадим Владимирович Михайлов
Есть ли люди, без которых становится грустно жить? Да. У каждого они свои. У меня в этом списке после Валерия Евгеньевича Майорова, который давно уже спрятался на Новогражданском, первую позицию занимает Вадим Михайлов. Великий Главред. М-да. Занимал…
Мама моя всю жизнь проработала в торговле, была в руководстве огромного гастронома на ул. Дзержинского. В самом начале девяностых мне позвонила матушкина коллега Лида:
– Игорь, Валентина Александровна сказала, что ей тебя просить неудобно. Она же у тебя стеснительная такая. Одним словом, у нас в магазине есть одна покупательница, которая заряжена на скандал. Вчера она купила курицу, и развопилась на весь зал, что курица порченая. Понимаешь, на курицу ставят синий штамп пищевой краской о дате выпуска в продажу, а у этой женщины курица оказалась с размазанным штампом. От влаги разошелся по спинке. Так она устроила концерт, что мы тухлыми синими курами торгуем, и она об этом напишет в «Вечернюю Рязань». Ведь потом мы никому ничего не объясним, что курица с птицефабрики нам только утром пришла.
Я тогда не знал того человека, что стоит у руля газеты, которая уже успела затмить тиражом бывшие органы печати партии и комсомола, и отправился к Валерию Майорову. Валера помогать другим умел и любил. Мог даже мэру города позвонить, чтоб, к примеру, устроить в детсад внучку редакционного водителя. У Майорова на столе был крутой телефон «Panasonic». Валера набрал номер и включил громкую связь:
– Вадим, это я. Смотри, тут такая история…
Вадим его выслушал и ответил:
– Валер, мне пофигу (жестче сказал) твой какой-то там Крысанов. Я тебе хоть раз позвонил и влез с советами, что показывать в Субботнем канале, а что не показывать? Вот и ты ко мне не лезь. Даже если б была твоя мама, да даже моя, если это людям интересно, то будет в «Вечёрке». Давай, пока.
Я заценил чувака.
Вскоре, когда мы с малой еще командой делали первое в Рязани FM-радио, для одной рекламной компании мне потребовалась ужасно популярная «Вечерняя Рязань». Договорились с Михайловым о рандеву. Я зашел в его кабинет. За компьютером сидел Джорж Харрисон времен Let It Be: усы и до плеч шевелюра. Я тоже был длинноволосый. Джордж окинул меня тёплым взглядом, хихикнул, показал на полку шкафа и выдал:
– Во, бери, что нравится, мне минут десять осталось. Допечатаю и присоединюсь.
В шкафу стояли красивые бутылки. Я выбрал Jack Daniel's №7, потому что это был единственный виски, который я знал в представленной коллекции, и налил себе в стакан граммов 100. Чё смаковать? Я закинулся и прикурил сигарету.
Вадим перестал стучать по клавишам. Он встал, снял джинсовую куртку и обогнул стол:
– Так вот ты какой, Крысанов!
Оказалось, что на Михайлове еще были заправленные в казаки джинсы, а под мышкой – пистолет.
– Так вот ты какой, последний ковбой города Рязани! – в тон ему парировал я. Джек начал разливаться свой приятностью по моему телу.
Вадим заржал и приложился прямо из горла. Мы прошли два или три кабака, а в три ночи продолжили у меня дома, где Аня сразу с Михайловым подружилась. А на рассвете, на снятом теплоходе «Москва», моя жена под руководством Вадика палила в воздух из его волыны, да так, что… В общем, чуть Михайлова не грохнула.
У нас с ним всегда были абсолютно одинаковые взгляды на действительность: и по отношению к политике, и к религии, и к женщинам, и к… Вот только в музыке не всегда соотносились пристрастия. Если Slade и Led Zeppelin обоим шли в кассу, то он не понимал, как мне может нравиться «Каста» и «Океан Ельзи»?А однажды году в 1995-м он мне предъявил:
– Почему на «Черном коте» в номинации «рок-н-ролл» все танцуют под Чака Берри и занюханное «Браво»? Рок-н-ролл – это и AC/DC, и Van Halen, и эти, которые Колю свистели, ну как их?
Я засмеялся. Дело в том, что канцлер ФРГ Коль на концерте, посвященном объединению Германии, вышел на песне Scorpions «Wind of Change». А в этой балладе у Клауса Майне финал, где он свистит. И тут по огромной сцене вышагивает канцлер Коль для рукопожатия. Клаус, вынужденный свистеть, свистит, пытаясь сделать уважительную мину (губы в дудочку и взгляд, осознающий величие момента), и жмет клешню старику Хельмуту…
Подсказываю Вадиму:
– «Скорпы»?
– Да, они. Так вот. Я даю персональный приз от «Вечерки» за нео-рок-н-ролл.
И выкатил видеокамеру, о чем незамедлительно заявил в газете. По тем временам как машину сейчас. Приз завоевал театр танца «Визави» из Саранска. И по сию пору с легкой руки Вадима на «Черном коте» рок – любые проявления этого стиля, от «Нирваны» до Земфиры (признана в России иностранным агентом).
«Вечерка» Вадима Михайлова была веселым муравейником, где работали абсолютно разные люди. В итоге получалась толстенная газета, наполненная совершенно непохожими и по стилю, и по содержанию материалами. И она абсолютнейшим образом отличалась от той партийно-комсомольской журналистики, в которой пришлось работать мне. В «Вечерней Рязани» можно было все. И от раскрепощенности публикуемых текстов у иных на лоб лезли глаза.
– Концепция «Вечерней Рязани» – это отсутствие любой концепции, – заявил мне однажды Вадим. И это прозвучало словно цитата из еще не вышедшего тогда «Бойцовского клуба».
Обозначенный постулат Михайлов с большим успехом подтверждал лично, потому что самыми интересными в ней были передовицы Главвреда, как Вадим сам себя называл. Он мог писать и размышлять о политических раскладах накануне выборов, о начале отопительного сезона, о качестве продуктов на Молочном рынке, о новой эргономической клавиатуре, о развитии крикета в Папуа-Новой Гвинее, о собственном полете на машине в яму на Первомайском проспекте и даже о том, как мы с ним посетили ресторан-поплавок на Трубеже. И эти передовицы читала вся Рязань. Потому что они были написаны простым разговорным языком, а иногда даже со слегка замаскированной обсценной лексикой, используемой, впрочем, вполне по делу. Вы можете назвать хоть одного человека, который не по должности, а из интереса читал передовицы в «Приокской правде»? То-то.
Для меня все стало на свои места, когда я узнал, что его дипломная работа в университете называлась «Язык газетный и язык человеческий». Неслабо так для того времени при самой что ни на есть руководящей роли КПСС?
Вадим был прям и резок. Что думал, то и говорил. Иногда наедине он мог быть откровенным:
– Сколько народу прошло через «Вечёрку», я даже всех не перечислю! Сейчас кто-то из них по-прежнему пишет, кто-то – нет, кто-то лоялист, а кто-то оппозиционер, и только один человек оказался полным м*даком. Как вспомню, что я эту гниду взрастил, жить не хочется.
– Вадим, успокойся. Это ж всего один против остальных. В каждом правиле есть исключения.
– Считай, что успокоил, – невесело покивал Вадим…
Так сложилась жизнь, что я до сих пор с удовольствием общаюсь со многими из того «золотого» состава «Вечерней Рязани», в первую очередь с не оставившими журналистику обоими Фроловыми, Володей и Алексеем, с художником Толей Семизаровым, с Толей Обыдёнкиным, со ставшим писателем Юрием Мановым.
Ровно неделю назад, в прошлый понедельник, уже зная смертельный диагноз, мы решили с Юркой Мановым навестить Вадима. Мы шли от Театральной площади до десантного училища, рядом с которым жил Михайлов, часа четыре. И каждый из нас боялся признаться, что боится этой встречи. Потому и оттягивали до последнего. Только к вечеру мы все-таки дошли. Вадим был на удивление бодреньким. Сел в кровати, увидев нас. Мы долго говорили о разных ни к чему не обязывающих вещах, словно и нет никакой онкологии. Я был уверен, что Михайлов еще поживет. Увы. Случилось то, что случилось.Слышу часто, что Михайлов спился. Нет, господа хорошие. Да, он сам себя без всякого сарказма называл алкоголиком. Но не у дел он остался не потому. Просто такой Михайлов был нужен в девяностые. А нулевые стали иным десятилетием, в котором уже нет места ковбоям. Пришел расчёт, ушла романтика. Вадим же после увольнения из «Вечерней Рязани» попытался сделать свою газету и вложил в нее все сбережения. Не взлетел его собственный проект. Увы, другие времена.
Что-то пишу все в кучу и не могу остановиться. Пока еще совсем не зарылся, я обязан выполнить один долг. Я Вадиму обещал. Что и делаю.
В 1994 году у Вадима и у меня на руках оказались пригласительные в концертную студию Останкино на встречу с тогдашним президентом США Биллом Клинтоном. Билеты пришли в администрацию города, и если с Михайловым было все понятно, то почему выбрали меня, руководителя развлекательного и совсем не общественно-политического «Родного радио», так и осталось загадкой.
По пути мы ввалились в плановую пробку у Бронниц, но за полчаса до начала все же успели в Останкино. Мы с Вадимом, стоически манкировав буфет, поднялись в фойе. До начала оставалось около 15 минут. Но в фойе гужевалось человек пятьдесят и их не пускали в зал. Что такое? Кто-то нам объяснил, что еще десять минут тому назад у каждого входа в концертную студию встала охрана президента и заблокировала все перемещения.
Мы подошли к огромному, буквально огромному сотруднику службы безопасности. Безопасностью от него прям пёрло: костюм, черный галстук, кипенно-белая сорочка, идущий от наушника витой провод и сканирующий фойе взор.
– Понимаете, мы приехали за 200 км. Почему нас не пускают? – собрав все знания английского, спросил Вадим.
– I'm sorry Sir.
– До начала ещё целых 15 минут!
– I'm sorry Sir.
И на каждый наш вопрос, не удосуживаясь тем, чтобы даже посмотреть на собеседников, бодигард отвечал свое неизменное «I'm sorry Sir».
Это было фиаско. Рядом с нами стоял мужчина лет шестидесяти, который, как выяснилось, прилетел из Мурманска. Что там наши 200 км? Он тоже не попал в зал. И остальные люди не попали. Даже знаменитый Владимир Молчанов сидел на диване и, подперев подбородок указательным пальцем, о чем-то степенно разговаривал с ухоженной и такой же медийной дамой. Возможно, у Молчанова здесь имелась какая-то другая миссия, но нам хотелось думать, что и его не пустили.
По расставленным в фойе мониторам началась трансляция. Клинтон сначала выступал с речью, где не стеснялся давать России советы по экономике и внутренней политике, а потом отвечал на вопросы, где речь шла и о русскоязычном меньшинстве в странах Балтии, и о Балканах, и об инфляции, да много о чем. Помню, что галстук его мне не понравился – в какой-то разновеликий горошек. Я всё же позвал Вадима в буфет. Чего теперь терять?
Из соответствующих нашему настроению напитков был представлен только коньяк по цене атомной бомбы. «Причастившись», я говорю:
– Вот и съездили на Клинтона.
– Писать-то о чем будем? – пробурчал угрюмый Михайлов, которого даже коньяк не растормошил.
– О Клинтоне, о впечатлениях наших.
– Так нас же на встрече не было!
– А кто про это знает? Только ты и я.
– И чего ты предлагаешь? – начал догадываться Вадим.
– Ничего сверхъестественного. Пишем, словно были.
– Я никогда не вру в газете. Одно дело приукрасить что-нибудь для красного словца, а друге дело…
– А зачем врать? – Перебил я. – Просто о том, что нас не пустили на встречу, и про этого Аймсоррисёра не будем упоминать. Выступление-то мы всё видели!
Вадим съел идею. И в следующей «Вечёрке» вышел чуть ли на полосу отчет о поездке за нашими двумя подписями.
– Теперь мы с тобой повязаны великой тайной, – торжественно сказал Вадим и захихикал. – Так, Крысанов, только теперь рот на замок. Никому, даже женам про нашу аферу, договорились? – Он подумал и добавил: – Я-то наверняка раньше тебя ласты склею. Обещай, что когда это случится, ты сразу где-нибудь публично расскажешь, как мы всю Рязань обманули (и здесь жёстче сказал). Хочу быть на том свете с чистой совестью. Клянись! – добавил он с наигранным пафосом.
Я все рассказал, Вадим.
А еще ты меня много раз просил, чтоб не было гражданской панихиды в Доме печати. Так вот, трагическое известие мне вчера принес твой старший сын Максим. И я осторожно его спросил про траурную церемонию. Макс мне сразу сообщил, что ты и его просил без Дома печати. У меня камень с плеч свалился, что не придется кого-то в чем-то убеждать. И вечером того же воскресенья мне позвонил твой младший, Вадим. С ним мы были практически не знакомы. Он попросил встретиться и поговорить о тебе. Мы с ним два часа провели вместе. Вот и познакомились. Да.
А пока я ждал на Театральной Вадима-младшего, – бывают же такие совпадения, – встретил Клаву с твоим любимым Ричи. Ричи по традиции облизал все мое мурло.
Что-то я еще хотел сказать… А чего еще? Наверно, достаточно.
Прощай, последний ковбой Рязани. Ты был единственным ковбоем в этом городе. Больше таких не будет. А других и не надо.
Игорь Крысанов, друг Вадима Михайлова, продюсер, создатель фестиваля танца "Черный кот" (и много чего еще).
Рязань
