Глава 7
– Что здесь происходит?! – спрашиваю возмущённо. Мне только драк между родственниками не хватало! Но Дамир продолжает увлечённо лупить Тимура, и тут в дело вмешивается Гранин. Молча подходит к зачинщику, и когда тот замахивается, чтобы нанести новый удар, хватает его за запястье и крепко держит. Мужчина дёргается раз, другой, но Никита смотрит на него с решимостью гладиатора, и тогда Дамир хмуро кивает.
– Остановите его! – запоздало умоляющим голосом говорит нам Тимур.
Опустив руку, Дамир подходит к ближе к брату, заставляя того приподнять руки над лицом – боится, что снова крепко получит.
– Ты взял в долг у Андрея Антоновича. Надо отдавать, – сквозь зубы шипит старший брат. – Заплатишь в понедельник, или пострадает твоя голова. Понял?
После этого Дамир резко разворачивается и выходит.
– Никита, вызови медсестру. Вы целы? – спешу к пострадавшему.
Он садится на койке, хлюпает носом и показывает вниз:
– Кажется, он сломал мне ногу.
– Так этот мужчина вам не брат? – удивляюсь.
Тимур отрицательно мотает головой.
– Коллектор. Я взял в долг у одного криминального типа, а это его подручный, – признаётся мне.
Приходит медсестра, я делаю назначения: нужен рентген правой ноги пациента, а также прошу её дать вколоть ему успокоительное.
– И часто у вас здесь такое происходит? – спрашивает Гранин, когда выходим.
– Каждый день почти.
– Да, работёнка, – улыбается он краешком рта.
– Причём тебе хорошо известная «работёнка», – замечаю.
Никита пожимает плечами. Он по-прежнему не уверен, что обладает знаниями и навыками доктора. Причём – хорошего доктора. Ну, а пока пусть вспоминает. Мы идём проведать, как там Юлиан Макарович. Оказывается, ещё не очнулся после операции. Рядом с палатой дежурит его дочь. Вид у неё расстроенный до глубины души.
– Хотите, мы позвоним вашей маме? – предлагаю ей.
– Нет, – вздыхает она. – Мы живём с папой вдвоём.
Девушка скрестила руки на груди, нервно покусывает губы, – её лицо и тело выдают глубоко страдающего человека.
– Господи, у нас был такой праздник! Он… повёл меня в ресторан отметить успешную сдачу сессии. Она получилась очень сложная – сплошные экзамены. Даже снял копию страницы в зачётке и положил в шкатулку, чтобы смотреть потом и гордиться.
В этот момент в палату завозят мобильный рентгеновский аппарат, делают снимки. София пристально за этим наблюдает. На её лице обостряется тревожное чувство.
– У него ещё и переломы? – спрашивает.
– Возможно, перелом таза, – отвечаю.
– Это опасно?
– Может, придётся оперировать, – за меня добавляет Гранин.
– Господи… – София тяжело вздыхает, стараясь не плакать.
– На него наехал автомобиль, его придавило, а это, – киваю в сторону Юлиана Макаровича, – последствия.
– Придавило… – тихо повторяет девушка, и через паузу добавляет. – К стене.
– Что?
– Понимаете… Я думала, что еду задним ходом. Там было очень узко. А он стоял передо мной и ждал, когда выйду. Я думала, что еду назад…
София замолкает, и нам с Никитой становится наконец понятной вся глубина её драмы. Девушка в самом деле задавила отца и теперь очень сильно из-за этого переживает. Но вот вопрос: всё-таки была она пьяна в тот момент или нет? Ведь если да, то никакие страдания её не оправдывают, и за своё уголовное преступление потребуется ответить.
Вскоре выходит рентгенолог и на мой вопрос, когда будут готовы результаты, отвечает: через полчаса.
Ну, а пока у нас с Никитой следующий пациент. Это юная девушка 18 лет, зовут Альбина. Здороваемся, представляю себя и Никиту (разумеется, как доктора) и спрашиваю:
– Давно у вас болит живот?
– Со вчерашнего дня. Сколько я здесь пробуду? – спрашивает пациентка, заметно нервничая.
– Зависит от того, чем вы больны, – отвечаю.
– Через два часа мне надо быть дома. Обязательно!
Последующий осмотр подтверждает, что девушка беременна. Услышав об этом, она тут же решает избавиться от плода. Ни секунды даже не сомневается в этом.
– Не спешите и подумайте, как следует, – прошу её.
– Вы не понимаете, – горячится Альбина. – Мне обязательно надо сделать аборт.
– Вы можете выбирать.
– Нет! Только не я. У меня очень строгие родители. Они мену убьют.
– Все так думают, – замечаю на это.
– У нас в семье всё по-другому. К свадьбе я должна быть девушкой.
– Ну, если только попробовать…
– Нет! Если они узнают, что у меня был секс… Скажут, что я им больше не дочь, – сокрушается Альбина. – Они меня выгонят. Как я буду жить? У меня в Питере больше нет родственников. Они все остались в Хабаровске. Не смогу там жить, не хочу.
Пока девушка рассказывает, продолжаю УЗИ-обследование и показываю Гранину на монитор – хочу проверить, все ли его знания вернулись. Он смотрит и понимающе кивает. Меня это радует, а вот для пациентки новость не слишком.
– Вы знаете, что такое внематочная беременность? – спрашиваю Альбину.
– Не вынашивание?
– Не совсем. Это когда плод развивается в фаллопиевой трубе.
– Всё равно придётся делать аборт?
– Да, но всё гораздо сложнее. Вас придётся оперировать, – поясняет Никита.
– Оперировать? – переспрашивает девушка.
– И немедленно.
– Сколько это займёт?
– Завтра выпишетесь.
– Нет. Я должна прийти к обеду через час.
– Без операции труба разорвётся, и вы умрёте, – замечает Гранин.
Гляжу на него и думаю, что из нас получается неплохая команда. Вот бы так всё и оставить. Но если память к Никите вернётся полностью, вместе с этим возвратятся и его амбиции. Может, снова захочет завершить задуманное и опять отправится на Донбасс. Хочу ли я этого? Нужно ли мне, чтобы вернулся прежний Гранин? Странно, но и тот, что есть теперь, не совсем похожий внутренним содержанием на того, что был раньше, мне симпатичен.
– Тогда приду в субботу, – нарушает ход моих мыслей Альбина.
– Вы не доживёте до субботы!
– Наплевать.
– Мы что-нибудь придумаем, – заверяю девушку. – Беременность – личное дело. Родителям говорить не нужно. Вы совершеннолетняя. Имеете право решать сама такие вопросы.
– Эллина Родионовна, вас срочно вызывают в первую смотровую. Эпилептический статус, – входит Сауле.
Я прошу Альбину остаться и подождать.
– Только не уходите, слышите? Дождитесь меня! Обязательно!
Спешим с Никитой. Он шагает за мной, не задавая вопросов. Удивительно: работает, но даже не поинтересовался, в каком статусе и будет ли его труд оплачен! «Хотя он никогда не был меркантильным», – напоминаю себе.
– Фельдшер «Скорой» ввёл четыре кубика противосудорожного препарата, – поясняет Сауле по дороге. – Не помогло.
– Газообмен?
– Кислород на пределе. Доктор Береговой сказал, что надо интубировать.
Вхожу в палату.
– Ты её взял? – спрашиваю у Данилы.
– Да, – отвечает он и вопросительно смотрит на Гранина, а потом снова на меня. Мол, он тут зачем?
– Трудовая психотерапия, – поясняю коротко и смотрю на стол. Женщина лет 35, бледный кожный покров, запёкшаяся кровь в уголке рта. Без сознания. Размеренно дёргает головой.
– Тахикардия, – сообщает Сауле.
– Сколько длится припадок? – уточняю.
– Двадцать минут, – отвечает фельдшер «Скорой».
– Анамнез?
– Её муж говорит по-болгарски, я ничего не понимаю, – пожимает она плечами.
– Надо интубировать, – замечаю, и Данила со мной соглашается.
– Можно я попробую? – вдруг предлагает Гранин, и мы с коллегой Береговым, переглянувшись, соглашается.
Никита действует так, словно только вчера этим занимался. Инструменты мелькают в его руках, и спустя несколько секунд он довольно произносит:
– Я вошёл.
– Вот супруг гражданки, – Сауле вводит кучерявого мужчину.
– У вашей жены была эпилепсия? – спрашиваю его.
Он внимательно слушает, пытаясь понять. Но последнее слово ему явно знакомо. Спасибо тем, кто придумал использовать латынь.
– Эпилепсия? – явно удивляется мужчина. – Няма, – и отрицательно мотает головой, что мы воспринимаем как «нет». «Странно, – думаю. – А говорят, что у них «нет» – это «да» по-русски».
– Может, поискать переводчика? – предлагает Данила.
– Нет, сами справимся, – уверенно отвечает Гранин и подходит к мужу пациентки, говорит ему медленно, разделяя слова паузами. – Она принимает лекарства?
– Само едно. Тя се лекува от туберкулоза.
Теперь понимаю, почему Никита был так уверен.
– Как называется лекарство?
Мужчина достаёт из кармана куртки флакон, показывает.
– А ещё что-нибудь принимает?
– Не, само това лекарство. 11 таблетки на ден.
– По 11?!
– Но надо по одной в день! – говорит ему Гранин, делая большие глаза.
– Что там? – спрашивает Данила, вынимая стетоскоп.
– Передозировка. Инструкция написана на русском, а они на нём, видать, не очень хорошо читают, – поясняет Никита.
– Передозировка, – догадываюсь я, и нам с Береговым приходится срочно менять план лечения. – Надо проверить газы крови. Случай тяжёлый.
– Докторе, ще й помогнете ли? – спрашивает муж больной, выходя из палаты – в коридор его влечёт Сауле уверенной рукой.
– Да, постараемся, – отвечаю за всех.
Вскоре болгарке становится лучше, и мы с Никитой выходим из палаты. Смотрю на часы. До конца смены полчаса, можно бы и домой собираться, но тут одна из дверей раскрывается, оттуда выглядывает лицо бледного и растерянного практикантка – ординатора-первогодка. Стараюсь вспомнить, как его зовут, но парень пришёл к нам вчера, не успела познакомиться.
– Как это заряжать? – спрашивает он.
– Что заряжать?
– Ну, этот… разрядник.
– Что случилось?! – срываю с себя стетоскоп и мчусь в палату, Гранин топает за мной.
– Тахикардия, – пожимает плечами ординатор. На койке лежит больной, и кардиомонитор верещит об остановке сердца.
– Пульс есть? – уточняю у ординатора.
– По-моему, нет.
Говорю медсестре, чтобы заряжала на 200.
– Как вас зовут? – спрашивает ординатора Гранин.
– Станислав.
– Вы раньше такое делали?
– Нет.
– Действуйте.
– Я не умею…
– Я рядом, – успокаивающе хлопает его по плечу Никита, входя в роль наставника.
– Есть заряд, – медсестра протягивает электроды. Станислав аккуратно их берёт, прикладывает к груди больного.
– Прежде чем нажмёте кнопку, скажите «Разряд».
– Ясно, – отвечает Станислав и, ни слова больше не добавив, нажимает.
Дальше происходит нечто. Правая рука пациента, безвольно опущенная вдоль кровати, от электрического разряда резко приподнимается и сталкивается с препятствием. Им, по несчастливой случайности, становится промежность Гранина. Крепкая мужская ладонь, взметнувшись, лупит его по мужскому хозяйству.
– Ай! – вскрикивает Никита и, схватившись обеими руками за чувствительное место, летит на пол. Там скрючивается в позе эмбриона и стонет.
– Тебя током ударило?! – кидаюсь к нему. – Надо говорить «разряд», прежде чем кнопку жать! – почти кричу на ординатора.
– Есть пульс! – радостно верещит он, показывая на кардиомонитор.
– У него, слава Богу, тоже, – отвечаю, прикладывая два пальца к сонной артерии Гранина.
– Ты коснулся электрода? – спрашиваю, хотя и знаю правильный ответ. Но мне хочется, чтобы мужская гордость Никиты не пострадала.
Подхватывая правила «игры», он отвечает, морщась от боли:
– Нет, руки ординатора. Ай… ой…
– Держись, я принесу лёд, – и когда встаю, с трудом стараюсь сдержать улыбку.
Но вскоре становится не до смеха. Девушке с передозировкой становится хуже.
– Сколько длится приступ? – спрашиваем у Данилы, входя в палату.
– Почти час.
Только он это говорит, как добавляет:
– Фибрилляция, – и начинает делать непрямой массаж сердца.
– Заряд двести, – беру в руки электроды и проверяю, чтобы рядом не оказалось Гранина. Впрочем, он всё равно неподалёку – стоит, держа одной рукой возле паха пакет со льдом.
– Это ты его? Приставал? – тихонько интересуется Данила.
– Нет, пациент.
– Да? А за что? Он… к нему приставал?! – смешливый Береговой делает круглые глаза.
– Нет, самопроизвольное сокращение мышц.
– А-а-а… – немного разочарованно тянет Данила, продолжая массаж.
Вот как мы, врачи, даже в такие моменты умудряемся подшучивать друг над другом? Уму непостижимо.
– Приостанови, – говорю Береговому после того, как ввели ещё препарат.
Не помогает.
– Продолжай массаж.
– Сколько прошло?
– Сердечной активности нет 35 минут, – отвечает Сауле.
– Хочешь продолжать? – спрашивает меня Данила.
– Безнадёжно. Прекращаем, – делаю печальный вывод.
Покидаем палату, идём проверить Альбину… а её и след простыл.
– Алкоголь в её крови выше предела, – к нам подходит Достоевский.
– Что? В чьей крови?
– Той девушки, которая сбила своего отца, – добавляет Фёдор Иванович.
– Он ещё в операционной.
– Вызвать полицейского?
– Нет, я сама.
Но прежде, чем сделать это, нахожу карту Альбины и звоню по записанному там телефону.
– Добрый день, можно Альбину?
– А кто её спрашивает? – интересуется строгий женский голос.
Догадываюсь, что трубку взяла мама девушки, а телефон вообще, на удивление, не сотовый, а городской. Кто-то ещё такие использует?
– Это… Света, её университетская подруга, – лгу в ответ. – Я хотела спросить про задание по… Да, отлично. Я перезвоню, спасибо.
Устало провожу рукой по лбу. Вымоталась за сегодня. А ведь ещё надо подумать, что делать с Никитой. Не оставлять же его ночевать в отделении, на диванчике в моём кабинете, например.
– Устала? – участливо спрашивает Никита, положив мне руку на плечо. Подержал немного и отпустил, оставив ощущение тепла.
– Да, очень. Домой хочу, к дочери. Соскучилась по ней, словно неделю уже не видела.
– Я тоже, – неожиданно говорит Гранин.
Вскидываю голову и пристально смотрю ему в глаза. Пошутил? Просто сказал, чтобы разговор поддержать? Что?!
– Простите, что отвлекаю, – не успеваю спросить, нас прерывает Катя Скворцова. – Привезли женщину, она рожает.
– Елена Мараховская, полный срок, прорезывание, – сообщает фельдшер.
Вскоре мы уже в палате. Женщина тужится, и по её действиям заметно: у неё не впервые.
– Разрыв оболочки. Воды чистые, – комментирую.
– Сколько у вас детей? – спрашивает Гранин.
– Двое.
– Этот быстро идёт, – улыбаюсь.
В этот момент кровать начинает подниматься.
– Снимите ногу с педали, – говорит Катя.
– Я не нажимала, – мотаю головой.
Роженица начинает плавно возноситься вверх.
– Что это такое? – удивляюсь вместе с медсестрой.
Гранин быстро ныряет вниз.
– Замыкание.
– Что происходит?! – пугается молодая мама.
– Ничего. Маленькая техническая неполадка, – успокаиваю её.
– Ясно. Воды отошли и залили педаль, её перемкнуло, – комментирует Никита.
– Замедление пульса. Надо доставать ребёнка, – произносит Катя.
– Я не могу доставать его с потолка, – гляжу наверх. Кровать поднялась уже на метр.
В этот момент мне приходит в голову одна идея. Выхожу из палаты, и Гранин растерянно кричит:
– Куда?! Куда ты?! Я не смогу один!
Возвращаюсь через минуту, тащу за собой стремянку. Видела её в подсобке, запомнила. Устанавливаю напротив кровати, которая уже перестала подниматься – дошла до предела своих технических возможностей.
– Что вы делаете? – пугается роженица.
– Устанавливаем оборудование, – хмыкает Гранин, подтаскивая ближе стремянку.
– Пульс плода 140.
– Не уроните ребёнка! – требует мамочка.
– Не волнуйтесь, доктор Печерская работала в цирке, – хихикает Никита, глядя, как я забираюсь по ступенькам.
– Вероятно, клоунессой, – добавляет Катя и фыркает в ладонь.
– Меня заряжали в пушку, а потом стреляли, – отвечаю шутливо. – Так, тужьтесь! – это уже роженице. Она послушно всё делает. – Так, головка пошла. Расслабьтесь.
– Мальчик или девочка? – спрашивает мамочка.
– Ещё тужьтесь, и мы узнаем…
– Уа-уа-а-а-а! – раздаётся детский крик.
– Он здоров? – тревожится роженица.
– Очаровательный, – улыбаюсь ей.
– Можно посмотреть?
– Да, конечно. Только спустимся на парашютах, – шучу в ответ.
Никита, забравшийся на табурет, стоит рядом. У меня почему-то ощущение, что мы с ним – родители, и в моих руках наш малыш. Странно.