Глава 3
День следующий приносит сразу два неожиданных известия. Первое, которое бьёт по голове не хуже, чем мешок: временным исполняющим обязанности главврача назначен… Иван Валерьевич Вежновец. Видать, услышав о том, что Заславский уезжает, как следует подсуетился, чтобы вернуть себе любимое местечко. Может быть (а скорее всего так оно и есть) он кого-то «поблагодарил как следует», и я так думаю, что это была Клизма.
Известие второе, которое мне передала Романова по большому секрету: едва вернувшись на должность, Вежновец сразу же вызвал к себе Матильду Яновну и твёрдо обещал ей, что не пройдёт и недели, как она займёт моё место. Что при этом со мной сделают, уточнять не стал. Гадать можно долго, но я так полагаю, простой просьбой написать заявление по собственному желанию не обойдётся. Нет, я для этого тройственного союза – Вежновец-Туггут-Шилов – словно ржавый гвоздь, который надо обязательно выдрать с мясом и выбросить подальше.
Слушая всё это, понимаю: нужно немедленно начинать действовать. Как говорится, лучший способ защиты – это нападение. Отправляю Изабелле Арнольдовне короткое сообщение: «Начали!» Через минуту ко мне в кабинет врывается Катя Скворцова. Смотрю на часы: девять тридцать три. Несколько минут назад у пациентов закончился завтрак. Глаза у старшей медсестры испуганные:
– Эллина Родионовна, пациентке из VIP-палаты плохо! – причём Катя это не говорит, а буквально кричит. Так, чтобы слышали все, кто окажется рядом.
Вскакиваю с места и бегу, вызывая с собой Машу, Сауле и требую, чтобы к нам присоединилась доктор Туггут. Я прекрасно знаю, что её медицинские таланты чрезвычайно ограничены. За то время, пока она здесь работает, успела убедиться: Матильду Яновну нельзя и близко подпускать к пациентам. Не знаю, каким чудом она смогла окончить медицинский вуз и даже ординатуру. Но в первый же месяц, когда захотела заниматься лечением людей, мне пришлось – к её большой и нескрываемой радости, – поручить ей административно-хозяйственную работу.
Если бы не это, то количество летальных исходов в нашем отделении росло бы неуклонно с каждым днём. Ведь Туггут не просто недоучка. Она – самый опасный вид таких людей, поскольку облечена властью. Плюс упряма и мстительна. Когда больному с инфарктом диагностировала остеохондроз грудного отдела позвоночника, Даниле пришлось человека буквально с того света вытаскивать. Когда же он довольно жёстко высказался на эту тему её профессионализма, Матильда Яновна фыркнула на него, потребовав не вмешиваться в ход лечения.
Мне тогда пришлось вмешаться, и больше я не рисковала, да Туггут и сама не хотела возиться с пациентами. Но теперь у меня есть определённая цель, и пусть это не слишком правильно с морально-этической точки зрения, только… на войне все средства хороши. Меня ведь триумвират жалеть не собирается.
Мы влетаем в палату, начинаем осмотр. Катя сообщает, что у пациентки упало давление, серия экстрасистол и так далее.
– Матильда Яновна, что скажете? – спрашиваю её, и когда она застывает с приоткрытым ртом, требую: – Ну, что же вы, коллега! У нас тут человек умирает!
– Да… я… ну…
– Пациентка жаловалась на плохое самочувствие, вялость и утомляемость, ощущение сухости во рту. После завтрака начались боль и спазмы в животе. Потом тошнота и рвота, диарея. Сейчас пониженное артериальное давление, – перечисляет Катя. Это всё – признаки острого пищевого отравления, но разве Туггут об этом знает? Она с ужасом смотрит на пожилую пациентку.
Изабелла Арнольдовна играет, как богиня. У неё бледная и сухая кожа, потрескавшиеся губы, тяжёлое дыхание, испарина на лбу. Она стонет, умоляя помочь ей скорее. Сжимает в ладонях простыню и отпускает её, демонстрируя признаки сильной боли в области живота.
– О-о-о, как мне больно! – раздаётся из её приоткрытого рта, которым она дышит часто и неглубоко. – Спасите, умоляю!
– Матильда Яновна, ваши действия? – спрашиваю Туггут.
Та снова хлопает длинными наращёнными ресницами, молча шевелит губами, накаченными гиалуроновой кислотой.
– То есть вы отказываетесь лечить пациентку? – бросаю Матильде Яновне. Она настолько растеряна, что даже не знает, как мне ответить. Её мозг лихорадочно пытается выработать тактику поведения, да вся беда в том, что здесь взятку никому не сунешь, чтобы сдать экзамен на профпригодность.
– Я… не отказываюсь, просто…
– Тогда говорите же, что делать!
– Сами говорите! – взрывается Туггут, бросая на меня полный ненависти взгляд. После она разворачивается и выходит, хлопнув дверью.
– Вызовите сюда Шилова! Срочно! – требую от Сауле, и та мгновенно выскакивает. В след ей несётся громкий старушечий вопль, который слышно на всё отделение:
– Господи Боже ты мой! Как же мне больно! Да помогите же кто-нибудь! О-о-о!
Я стараюсь не улыбаться, Катя Скворцова и Маша тоже. Сцена древнегреческого амфитеатра в Афинах, в присутствии самого драматурга и трагика Софокла сейчас рукоплескала бы ей за эту будоражащую кровь сцену.
Пока Сауле вызывает заведующего клиникой, я делаю назначения. Следует как можно скорее нормализовать водный баланс, поднять давление, ещё сделать тесты на токсины, чтобы понять, чем конкретно отравилась больная. Всё это делаю чуть громче обычного, поскольку знаем: наши действия фиксирует камера видеонаблюдения. Причём начальник службы безопасности Грозовой предупреждён, и аппаратура работает, как часы. Происходящее записывается сразу в интернете, на «облачный» ресурс, откуда его никто стереть без нашего ведома не сможет.
Копельсон-Дворжецкая на некоторое время затихает. Берёт паузу, чтобы собраться с силами. Когда в палату входит не на шутку встревоженный Шилов, показываю ему на больную и говорю:
– Вот! Посмотрите, до чего довела клинику заведующая столовой Лукерья Даниловна Харченко! У нас тут человек умирает! – восклицаю полным трагизма голосом. – Ну, вы видите? Мы предприняли ряд мер, но пока ничего не помогает!
Владимир Иванович блукает взглядом по сторонам, он явно очень растерян.
– Что вы… как вы её лечите?
Перечисляю всё, что сделали. Шилова на мякине не проведёшь, он не Туггут, с образованием у него всё в порядке. Правда, он хирург, а не токсиколог, и всё-таки узко-специализированных знаний, требующихся в этом деле, у него нет. У меня тоже, но зря, что ли, вчера весь вечер читала учебник по токсикологии, освежая университетские знания? А Владимир Иванович давно и практиковать перестал.
– Да-да, это правильно…
– Доктор! – Копельсон-Дворжецкая резко открывает глаза и буровит Шилова взглядом. – Помогите мне! Я умираю! Съела что-то на завтрак… Боже, это было безумно отвратительно! – и дальше Народная артистка СССР делает такое, чего даже мы, заговорщики, от неё ну совсем не ожидали. Она свешивается с кровати, а потом исторгает из себя целую струю рвоты прямо на шикарные ботинки и не менее дорогие брюки Шилова.
Пока мы хлопаем глазами, заведующий клиникой, получивший неприятный поток, медленно делает шаг назад, оглядывая себя с ужасом.
– Ой… простите, доктор… но я… кажется… умираю, – выговаривает Изабелла Арнольдовна и со стоном «теряет сознание». Катя и Маша кидаются ей помогать, а Скворцова к тому же устроила незаметно маленькую «диверсию», и кардиомонитор запищал, показывая, что у пациентки остановка сердца.
Присоединяюсь к коллегам, и мы вчетвером старательно «реанимируем» пациентку. Даже приходится делать ей непрямой массаж сердца. Когда же и он не помогает, используем дефибриллятор. Я не довожу электроды до кожи Народной артистки СССР, но сразу после слова «Разряд!» Изабелла Арнольдовна, обученная Катей, выгибается всем телом, как от удара током.
Так происходит трижды, пока наконец сердце не начинает подавать признаки жизни.
Всё это время Шилов, бледный и с мокрыми от колен и ниже штанами, с гадливостью на холёном лице и тихим ужасом в маленьких глазках наблюдает за происходящим. Он не может уйти, поскольку не знает, окончен ли наш разговор. К тому же не хочет выглядеть смешным: как ему возвращаться на административный этаж в таком, облёванном то есть, виде?
Наконец, нам удаётся «восстановить» сердечный ритм. Натягиваем Изабелле Арнольдовне кислородную маску, и когда убеждаемся, что её состояние нормализовалось, возвращаюсь к Шилову.
– Видели? Вот к чему приводит безнаказанное воровство заведующей столовой. Я приносила вам жалобы на неё. Вы обещали разобраться и ничего не сделали.
– Простите, Эллина Родионовна, но с чего вы решили, что эта гражданка отравилась именно у нас?
– Во-первых, её привезли вчера, и с тех пор посетителей, кто бы мог принести ей еду, у неё не было. Равно как и сама она в её-то почтенном возрасте и состоянии не могла пойти куда-то.
– Может, кто-то из персонала… ну, или посетитель? – придумывает Владимир Иванович аргументы по ходу разговора, чтобы оправдать свою сестру. Он по-прежнему уверен, что никто не знает о её с Харченко родственной связи.
– За ней лично и неотступно наблюдали медсёстры. Им были даны указания: не кормить, поскольку предполагалось полное обследование организма.
– А с чем поступила больная?
– С подозрением на инфаркт миокарда. Предположительно, разумеется. Вчера было слишком поздно, и я не стала выносить вердикт.
– А во-вторых что? – уточняет Шилов.
– Вы себе даже не представляете, кто эта старушка, – говорю торжественно-боязливым голосом.
Владимир Иванович поднимает брови и смотрит на меня с интересом. Страх в его глазках нарастает.
– И кто же она?
Тут я начинаю перечислять все регалии Изабеллы Арнольдовны, которые мне только известны. Шилов узнаёт, что на койке перед ним – Народная артистка СССР, лауреат Сталинской премии, Герой Труда Российской Федерации, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» трёх степеней и так далее. Чем дольше перечисляю, тем бледнее становится Владимир Иванович.
– Сами понимаете: если с ней что-нибудь случится, я молчать не стану и прикрывать Лукерью Даниловну тоже. И если выяснится, что это из-за её махинаций с продуктами скончался такой человек, то… сами понимаете, что с виновными сделают, – всё это произношу тихо и отчётливо, нагоняя на Владимира Ивановича настоящий ужас.
Вижу, как по его жирной коже бегут капли пота, и воротник рубашки пропитывается всё сильнее. Похоже, заведующего клиникой даже не волнует более состояние испорченных брюк и туфлей. Ему теперь очень хочется поскорее смыться отсюда, чтобы потом сказать: ничего не видел, ничего не слышал. Только не получится!
Внезапно Копельсон-Дворжецкая открывает глаза. Приподнимает голову на подушке и, глядя на Шилова полным ярости взором, поднимает руку и, вытянув в его сторону указательный палец, хрипит:
– Это ты… меня… отравил! А-а-а! – и Народная арстика СССР падает со стоном. Кардиомонитор снова начинает пищать.
– Остановка сердца! – громко оповещает медсестра. Мы с Машей снова бросаемся к Изабелле Арнольдовне. Я бросаю взгляд на Шилова: кажется, это у него сейчас инфаркт будет. Он бледен, весь в поту, утирает его шёлковым платком, нервно сглатывая – на нервной почве во рту пересохло. Стоит в луже рвоты и не шевелится.
Мы старательно изображаем бурную деятельность пятнадцать минут. Потом произношу расстроенно:
– Доктор Званцева, объявите.
– Время смерти 11 часов 40 минут, – послушно говорит подруга.
Я подложу к Шилову и произношу, качая головой:
– Вы всё видели, Владимир Иванович.
Он мелко трясёт головой, соглашаясь. Потом просит дать ему что-нибудь переодеться. Оставляем его за ширмой, вскоре Шилов выходит в бахилах на босу ногу, а брюки он подвернул до колен. Носки же свои бросил в мусорную корзину вместе с туфлями.
Первый акт спектакля окончен. Едва заведующий клиникой покидает палату, делаю знак на видеокамеру: сотрудник Грозового должен пока остановить запись. Изабелла Арнольдовна сразу открывает глаза, обводит нас по-юношески задорным взглядом и спрашивает:
– Ну, как я вам?
Мы молча поднимаем руки и аплодируем. Долго, несколько минут, поскольку сами поражены тем, как она тут «умирала».
– Скажите, а как вам удалось так ловко… ну… – робко спрашивает Маша.
– Наблевать на штиблеты и штаны этого жулика? – усмехается Копельсон-Дворжецкая. – Да легко! – она открывает тумбочку и достаёт оттуда пустую бутылку безалкогольного пива. – Я пиво с юности не терплю. Гадость несусветная, фу! Еле выпила. Ну, а остальное, деточка, секрет актёрского мастерства.
Мы восхищённо смотрим на неё. Но теперь надо продолжать. А именно: привести «тело» в порядок и транспортировать в патолого-анатомическое отделение, где проедут его «вскрытие» и установят истинную причину смерти. Я же возвращаюсь в кабинет и приступаю ко второму акту. Звоню Еве Финк (улыбаюсь, вспомнив её настоящую фамилию – Холявка), – той самой блогерше, которую в своё время как следует подлечила, и после этого она смогла вернуться к окучиванию своих подписчиков.
Сообщаю Еве, что у меня есть для неё умопомрачительная новость: из-за коррупции в руководстве клиники имени Земского получила сильное пищевое отравление и скончалась Народная артистка СССР Копельсон-Дворжецкая. Разумеется, Изабелла Арнольдовна сама это предложила. Когда я спросила её, зачем такой рискованный шаг, старушка рассмеялась и сказала:
– Милочка, как там в Англии говорят? Плохая реклама – тоже реклама? Ну, а мне забава: буду потом читать новости о себе, а главное небылицы. Представляю, сколько всего про меня насочиняют! Ха-ха!
Ева, вспомнив меня, сначала относится к предложению приехать и осветить «одну важную новость» скептически. Всё-таки это не совсем её профиль. Но когда узнаёт конкретику, мгновенно решает. Через двадцать минут она уже в клинике вместе со своим преданным Максиком, который хоть и моложе намного, но не отпускает свою возрастную пассию. Возможно, в самом деле любит.
С интересом собаки, взявшей след, Ева погружается в «журналистское расследование». Она берёт интервью, расспрашивая, при каких обстоятельствах сюда прибыла Копельсон-Дворжецкая, и «члены кружка заговорщиков» охотно делятся с ней информацией. Но с условием: наши лица не будут показаны, а голоса – изменены. Ева с этим соглашается. Она проводит в отделении пару часов, а потом уносится в свой офис – монтировать материал. Прежде чем его покажет, смотрим все вместе: я, Катя и Маша, а Изабелла Арнольдовна давно уже в отеле – захотела заселиться в «люксе» «Англетера», знаменитого тем, что там умер Сергей Есенин.
Туда Народную артистку СССР под видом «покойницы» отвезли на «Скорой». Не домой, поскольку после новости там начнётся суета. Домработнице Лизавете приказано дверь не открывать, на телефон не отвечать, ни с кем, кроме самой Копельсон-Дворжецкой по телефону не говорить.
