Излишки образования
Факультет журналистики Московского университета и его бессменного декана Ясена Засурского постоянно упрекали в том, что он сделал второй «филфак» и что учат нас языку, истории литературы, литературоведению как филологов – «больше, чем надо» журналистам.
Но Засурский был непоколебим и считал, что хорошей журналистики без хорошей литературы не бывает.
А вот «больше, чем надо», как потом выяснилось, бывает разным,
Помню, как сдавал экзамен по средневековой литературе доценту Ванниковой. С билетом повезло – попались мне мои любимые ирландские и исландские саги. Я о них могу говорить часами. И в предвкушении интересного разговора и в ожидании своей очереди отвечать я рисую на листке бумаги карту Ирландии с примерными границами тогдашних ее пяти королевств – Коннехта, Мунстера, Лейнстера (где, кстати, была создана одна из главных вещей ирландского эпоса – знаменитая Лейнстерская книга), Миде и Ульстера (предшественник нынешнего Ольстера), он же Улад или Улайд (по-разному называют).
Наконец подсаживаюсь за экзаменационный стол
– Отлично, давайте вашу зачетку, – говорит Ванникова.
Я обескураженно что-то лепечу наподобие последней фразы из известного анекдота: «А поговорить?»
– Молодой человек, – говорит Ванникова. – Я не стану тратить время на проверку знаний у человека, который способен от руки нарисовать средневековую карту Ирландии…
В общем, я ушел, с одной стороны, оцененный высоко, с другой – поговорить не удалось…
Следующий урок мне преподнес академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Я с юности коллекционировал известную в СССР книжную серию – «Литературные памятники», И, среди прочего, купил изданный в этой серии сборник «Прекрасная Магелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель». А издание оказалось с браком и повествование об Уленшпигеле обрывалось аккурат перед его казнью.
И вскоре мы с сокурсником сделали заметку в одной из газет, что-то вроде фельетона. Где, как нам казалось, с сарказмом посмеялись над издателями: мол, оборвали текст, видимо, чтобы не убивать Тиля, но в конце он спасся, так что зря перестраховались…
И вот приходит мне в редакцию письмо, подписанное академиком Дмитрием Лихачевым, который возглавлял редакционный совет этой серии. В письме, среди прочего, говорится, что Тиль Уленшпигель спасся в популярной версии легенды для детей авторства Шарля де Костера, а в аутентичной легенде он как раз все же погиб.
Было стыдно. Но ответил, что был рад это узнать, но никак не мог это сделать именно потому, что текст в книге был оборван.
Потом мы встретились с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым на съезде народных депутатов СССР. И он извинился за брак издания и сказал, что да, было неправильным тыкать меня носом в незнание, коль скоро знание отпечатано так косо. А я понял, что перед тем как иронизировать – лучше сто раз все проверить… Правда, не могу сказать, что всегда этому следую…
А ту бракованную книжку я сохранил – на память.
…Спустя шесть лет на планерке в одной редакции, где был заместителем главного, зашла речь – не помню, по какой причине – о войне гвельфов и гибеллинов. И одна наша дама, редактор отдела науки и образования, говорит:
– Да-да, в результате войны гвельфов и гибеллинов произошло объединение Италии!
Я закрываю лицо рукой и тихо съезжаю с кресла. Но не успел поправить даму, потому что это сделал наш главный, мужчина импозантный, с претензией на интеллектуальность и над «я чуть выше других» – этакий вариант Познера, только уездного масштаба. И он со снисходительной усмешкой внес ясность:
– Татьяна, ну позор тебе. Какая война гвельфов и гибеллинов – Италия объединилась на шесть столетий позже, в начале ХХ века…
Молча сглатываю все, что, слава богу, не успел сказать про графа Кавура, сардинского короля, Гарибальди и Рисорджименто.
И подумал: а оно им надо?
Но иногда – надо. В моей жизни было два случая, когда делаешь огромное интервью, а диктофон не сработал. Первый раз это произошло в декабре 1989 года на съезде народных депутатов СССР. Я, 21-летний парламентский обозреватель, благодаря, вспоминая Зощенко, «молодости и нахальству», в течение одного дня умудряюсь побеседовать с Леонидом Абалкиным, Николаем Шмелевым, Гавриилом Поповым и еще несколькими экономистами, чьи имена тогда звучали на всю страну. Приезжаю домой – нет записи. Покрываюсь холодным потом и начинаю по памяти вспоминать все сказанное. Вспомнил почти все. Кажется, немного приписал Гавриилу Попову некоторые соображения по поводу злотого червонца, но это – исключительно от усердия. В общем, обошлось.
А второй раз такая же история произошла во время большого интервью с первым вице-премьером одного российского региона. И тут я уже разошелся вовсю.
На следующее утро после выхода материала в газете, подхожу к зданию местного кабмина. На ступеньках стоят несколько министров и президент торгово-промышленной палаты и я слышу:
– Вот он идет, наш герой!
– Что случилось? – спрашиваю.
Вице-премьер, с которым я опубликовал интервью, говорит:
– Да все нормально! Просто ты, когда в мои уста вкладываешь всякие понятия вроде «кейнсианской модели» или «школы Милтона Фридмана»… – ты хоть звони, что ли? Расскажи, что это такое… Интересно ведь…
Правда, человек это был такой, что через год-другой разбирался в ссорах «кейнсианцев» и «монетаристов» намного лучше меня. Так что: иногда – надо.
А вот еще был случай…
Было это аккурат в канун нового 2007 года. Журнал «Профиль». Несу материал в кабинет редактора отдела финансов Инессы. И вдруг вижу, что из него, весь красный, пятится наш главный редактор.
Захожу.
– Чего это он?
– Да вот... – Инесса показывает на свой стол. А там кипу распечаток прижимает вместо пресс-папье большой желтый искусственный пенис.
Оказалось, подарки новогодние привезли. В том числе – от компании «Евросеть» и ее тогдашнего владельца.
Поэтому член – желтый. На нем – цепочка, на цепочке – табличка: «Подарок хотели? А вот хер вам!»
...Подарков в тот год было много. Но желтый член – только у Инески!
Радости жизни
Раз уж заговорили о радостях жизни…
Город N, 1991-й или 1992-й. Бурлят страсти. По городу – митинги националов. Маршируют молодые парни с закрытыми лицами: «Азатлык! Азытлык!». В газете национального
движения появляется серия материалов про меня и еще одну мою коллегу: мол, идеологи российского империализма, агенты российских спецслужб!
Дальше – больше, короткая заметка «Явочные адреса провокаторов» с нашими именами и телефонами. Инструкция: где нас можно найти.
Плюс мне прислали в редакцию смертный приговор, подписанный местным молодежным национальным формированием. Мол, если не покину город до 1 июля 1992 года…
Местное МВД решает выдать некоторым сотрудникам нашей редакции оружие. На всякий случай. Появился у меня «Макаров». Первое время (мне тогда было 23 года) носился я с ним с той же радостью, что и десятилетний пацан с игрушечным «пистиком». Пистолет же! Настоящий! Таскал его целую неделю и днем и ночью…
А ночью ведь как? После тяжелого трудового дня заезжаю к любимой девушке (ну, к одной из...). Целуемся, обнимаемся. И она выдает сакраментальную фразу: «Это пистолет или ты так рад меня видеть?»
Блин гороховый, забыл! Вынимаю из-за пояса пистолет. Девчонка хохочет: «Н-да, я прямо пальцем в небо»… Обнимаемся дальше. Девушка в перерыве между поцелуями удовлетворенно констатирует: «Слава богу, это был не пистолет!»…
А пистолет я с тех пор не носил. Уж больно он мешал… другим радостям жизни.
…Как-то журналистская работа сделала меня не только знатоком животноводства, но и знатным растениеводом.
В провинции ведь часто как было (хотя – почему «было»?) – журналист универсален. И о том пишет, и о сём. Я к 25 годам писал и о политике, и об экономике, и немного о театре, и городским репортажем занимался, и парламентским обозревателем побыл. Словом – универсал.
И вот как-то у нас в редакции небольшая проблема: то ли заболел, то ли уехал наш внештатный автор, который вел аграрные темы.
– Не беда, – говорю главному редактору. – Отпишу за него.
И сел за какую-то сельскохозяйственную сводку. Полчаса – готово. Отнес в набор. Обзор выходит.
На следующий день главный меня вызывает:
– Ты там чего написал про урожайность огурцов?
Читаю: «В совхозе «Майский» урожайность огурцов составила 30 тысяч тонн с гектара…»
– А что не так?
– Тридцать тонн с гектара! Тридцать, а не тридцать тысяч тонн! Можно не знать урожайность огурцов, но просто представь на минутку тридцать тысяч тонн огурцов…
Я представил. Перед моим мысленным взором высилась огромная зеленая Вавилонская башня. Вся в пупырышках.
– Ой, – говорю. – И действительно, это многовато будет...
– В общем, – говорит главный. – За некоторые темы лучше не берись…
С тех пор я не брался. А если брался – сразу перед глазами всплывала огромная огуречная башня.
...И, главное, что обидно – ведь с детства же любил твеновский рассказ «Как я редактировал сельскохозяйственную газету»…
Как я полюбил Центробанк
Однажды так сложилось, что штаб партии «Наш дом – Россия» обеспечил мне часовой эксклюзивное интервью с тогдашним премьер-министром России Виктором Черномырдиным. К 11 утра в назначенный день я должен прибыть в Белый дом. И как на зло в этот день яс проспал. Вскакиваю, умываюсь на бегу и несусь. Приезжаю на двадцать минут позже назначенного времени. «Ну все, – думаю. – Я, идиот, умудрился проспать даже разговор с премьер-министром»… Но на всякий случай все же дохожу до приемной – куда деваться-то.
Помощник премьера отводит меня в какую-то комнату, куда приносят кофе, и он говорит:
– Мы очень извиняемся, но придется подождать. Виктор Степанович срочно выехал к президенту по поводу Центробанка: сегодня сняли с должности Парамонову.
– Конечно, я подожду, – говорю я, а внутри – огромный выдох облегчения.
«Господи, благослови Центробанк!» – мысленно прошу я и спокойно жду Черномырдина. Приехал, целый час поговорили, интересно. Я чувствовал себя уверенно, потому что не я же опоздал, а он.
И с тех пор я долго-долго вспоминал Центробанк добрым словом.
Примерно в то же время меня попросили взять на себя координацию пиар-кампанией движения «Наш дом – Россия» в трех поволжских регионах. Сначала мы отвечали за газеты и телевидение, а потом нам перекинули и радио, потому что те, кто отвечал за радио (помните историю с коробкой из-под факса) куда-то ни туда направили все бюджеты…
А центром всей работы было одно известное пиар-агентство в Москве, чуть ли не первое из возникших.
Руководил им очень долгие годы, назовем его так – Алексей Доскутов. И вот он – центр паутины, а я – один из ее узлов. Работы было много, всю осень сплошной аврал. По части ТВ мне за каждый вышедших в местных телекомпаниях сюжет в пользу «нашего дома» платили по 400 долларов. Я готовил инфоповод, прорабатывал контент и давал в работу местным журналистам. А чтобы не иметь дело с «каждым в розницу», подрядил для этой работы одного местного журналиста, человека тщеславного и любящего быть значительным. Он получал от меня за каждый сюжет по 60 долларов и уже непосредственно работал с журналистами. Человек он был прижимистый и, как позже выяснилось, платил корреспондентам всего лишь 10 долларов за сюжет…
В финале этой кампании возвращаюсь в Москву из моих «подопечных» регионов, в числе которых была Казань.
Накануне созваниваемся с Доскутовым. А был он, несмотря на худобу и живой характер, ужасный сладкоежка.
– Слушай! – говорит Доскутов, – а привези мне из Казани их знаменитое блюдо… как оно? Шмяк-шмяк!
– Какой еще «шмяк-шмяк»? – удивляюсь.
– Ну этот… как же его… чмок-чмок?
– А, понял! Чак-чак!..
Привез. Сидим в офисе пиар-агентства, пьем чай с чак-чаком, болтаем о чем-то.
– А скажи, Леш, мне вот просто интересно: сколько на выходе платили за каждый телевизионный пиар-сюжет?
Доскутов смутился:
– Ну, ты же понимаешь, там же работа… стратегия… логистика… отчеты…
– Да все я понимаю, Леш, ты меня знаешь, я не жадный. Просто интересно, сколько получали вы, если мне вы платили по 400 долларов за видео?
– По 800 за каждый сюжет, – признается Доскутов. Сидим, пьем чай. Перевариваю.
– Слушай, – говорит Алексей. – А мне тоже интересно: а сколько ты платил конечному исполнителю?
Тут настала моя очередь смущаться:
– Ну, понимаешь, Леш, тут же надо все срежиссировать, сдирижировать, придумать инфоповод…
– Да я все понимаю, ты не думай. Тоже просто интересно стало...
– По 10 баксов…
Сидим, пьем чай. Уже оба перевариваем.
– Знаешь, Ян, – говорит Алексей через какое-то время. – Страна, в которой из Кремля выходит восемьсот долларов, а до конечного исполнителя доходит десять, – то ли безнадежна, то ли непобедима!
Профилактическое средство
Часто о журналистах думают, что это люди (ну, или почти как люди), которые хотят узнать что-то, что знаете вы. Они жаждут проникнуться вашими проблемами, разузнать какую-нибудь тайну, уточнить ваше мнение и вообще – «что-нибудь обязательно напишут».
Как-то я даже от соседа по купе услышал: «А, вы журналист? Вашему брату палец в рот не клади – сразу все обнародуете». Ему, как и всем прочим пикейным жилетам, было абсолютно невдомек, что Бриан вряд ли согласился бы на палец Валиадиса во рту…
Есть ли средство от..? Есть. И научила меня ему представитель профессии, которую еще больше донимают пикейные жилеты. Актриса. Моя мама.
Как-то очень давно оказались мы на дне рождения маминой подруги, врача. За столом – коллеги именинницы в окружении оливье. Или наоборот – оливье в кружении коллег. Ну, естественно, пошло по банальному сценарию:
– О, вы же актриса?! – подцепляя вилкой маринованный гриб, томно вопрошает дама с голубым перманентом на голове. – Может быть, споете нам что-нибудь или прочитаете?
Мама, в свою очередь, доедает свой гриб и поднимает на перманентную даму взгляд. А взгляд у мамы, когда надо, чертовски напоминает Змей Горыныча, случайно оказавшегося на вечеринке веганов.
– А вы, кажется, врач? Хирург? Может, взрежете нам что-нибудь?..
Больше вопросов не было.
Хрен с ней, с Россией!
Я – «сова». Ортодоксальная. И мы родители – «совы», что довольно типично для актеров. Если ты до десяти вечером работал на подмостках герцогом, то как-то трудно в восемь утра ощутить себя управдомом…
Сплю. И сквозь сон слышу как мама, толком не проснувшись, с кем-то говорит по телефону. По контексту догадываюсь, что звонит ее подруга, актриса Юнона Карева, бывшая жена Станислава Говорухина. Человек духовный в любое время суток. И звонит она под впечатлением. Более того – в катарсисе… А я аккурат некоторое время назад полгода у нее квартиру снимал под офис, на время ее отсутствия в России.
И вот слышу телефонный диалог:
– Привет, Юнон… Ты чего в такую рань? Что случилось?
– ….
– Что потеряли?.. Мой сын что-то потерял?.. Плохо слышно… У тебя дома потерял?..
– …
– Что?...
– …
Слышу, мать облегченно выдыхает:
– А, поняла! Смотрела ли я новый фильм Стасика «Россия, которую мы потеряли»?! Юнона, восемь утра, хрен с ней, с Россией!
…Потом мама объяснила: духовное начало в нашей семье просыпается не раньше полудня.
Как-то мама звонит в разгар пандемии. Аккурат в момент всевозможных ограничений, введенных для пожилых.
Сказала, что «раз эти ё… не могут определиться ни с чем, то клала она на распоряжения этого му… и собирается 15-го июня поплыть по Волге на теплоходе в речной круиз вне зависимости от того, что на очередной ё… говорильне будут п… эти… и идут они все на…».
Пришлось пояснить маме, что:
1. «эти ё…» обозначаются термином «и другие официальные лица»;
2. «этот му…» – мэр города;
3. «ё… говорильня» – правительственное совещание;
4. «эти….» – «руководители министерств и ведомств»;
5. «идут они все на…» – стратегия развития на 2020-2025 годы и на период до 2035 года»...
Как там в социальной рекламе? «Взгрустнулось? Позвоните родителям!». Но все-таки тяжело, когда у тебя родители – драматические актеры. Были бы балетные – жестами бы показали.
Как мы не стали делать фото
В Чернобыле еще раз пришлось вспомнить о звездах. Они там тоже красивые. Жили в Славутиче, потому что на самой Чернобыльской АЭС жить нельзя – только приезжать на работу. А кругом леса, жилья мало, электричество не мешает и звезды – яркие-яркие.
Чернобыль спустя почти двадцать лет после аварии – смесь обыденности и фантасмагории. Зайцы в лесах – пудовые. Заехали в мертвый город Припять – джунгли, причем березовые. Одна береза оседала даже пустую пятиэтажку, на крыше растет. На короткой трассе между Славутичем и станцией – граница Украины и Белоруссии дважды пересекается. Пограничный контроль формально – паспорт открыли-закрыли. А вот счетчиком Гейгера обносят и тебя и автобус досконально. И стоит маленький магазин с надписью Duty Free – какая-никакая, а граница! В магазине – консервы, салями и женские чулки.
На станции тогдашний ее директор Игорь Грамоткин показал нам все. И напоследок вышли на смотровую площадку около саркофага над 4-м блоком Чернобыльской АЭС. Игорь рассказывает нам о том, что там и как.
– А пройти в него можно? – спрашиваем мы с напарником.
– Конечно! Надевайте костюмы.
Пока надеваем что-то вроде скафандров, Игорь объясняет нам, куда и что внутри саркофага. Тут, мол, внутри, налево будет «Слоновья нога» – спекшаяся масса материалов после взрыва. Тут – еще что-то такое же
– А вот тут направо, – говорит Игорь, – Мы не знаем, что. Робота с камерой туда отправляли – никто не вернулся…
Осторожно начинаем стягивать костюм. Ну, думаю, хоть одна голландская газета и обещала мне гонорар в десять тысяч евро за съемку из 4-го блока, но я, пожалуй, пас…
Интересно: это он специально так сказал?..
Красный флаг
Я помню, как для меня кончился Советский Союз. Так сложилось, что жил я тогда у родителей, а для свиданий с подругами мы с приятелем снимали вскладчину квартиру. По четным числам квартира было в его распоряжении, по нечетным – в моем.
И вот 25 декабря я с своей девушкой приезжаю на эту квартиру. А по телевизору – заявление Михаила Горбачева о его отставке.
Свидание пришлось отодвинуть. На клочке какой-то бумаги я пишу статью об этом – «Простите, мой президент»:
«…Сегодня говорят, что Горбачев исчерпал себя, что в августе «прежний президент вернулся в другую страну», что реформа зашла дальше его потенциала. «Он сделал шаг вправо, шаг влево и совсем разучился шагать вперед», – иронично заметил один из новых самоуверенных российских руководителей, один из тех, кто научился шагать вперед по дороге, расчищенной Горбачевым.
Люмпенское большинство страны этой дороги так и не заметило. Для них Горбачев – это проблемы с водкой, отсутствие закуски, беспорядок повсюду и меха Раисы Максимовны. Они родились в рабстве и считают лучшим хозяином того, кто лучше кормит, а не того, кто снимает ошейник. Новой когорте республиканских политиков это отлично известно. И они, уверенные в том, что защитников у президента не будет, с легкостью избавились от Горбачева.
«С кем вы, Михаил Сергеевич?» – вопрошали некогда плакаты на Манежной. «С кем мы?» – такого лозунга у толпы нет.
…То, что я сейчас пишу, – личное мнение. Несколько дней назад один из корреспондентов «ВК» в оптимистическом тоне предположил, что скоро Ельцин заявит Горбачеву: «Все, в политику я тебя больше не пущу». Предположение оказалось верным, но я не разделяю этого оптимизма. Если отставить в сторону все политические изыски, афоризмы газетчиков, рассуждения парламентариев, то у меня остается только красная брошюрка с надписью «Паспорт гражданина Союза Советских Социалистических Республик». И этот паспорт, помимо правил прописки и вклеивания новых фотографий, подсказывает мне еще одну вещь: свалить арматуру у Спасских ворот и защищать моего президента. Законно избранного президента страны, гражданином которой я являюсь. Политика, который впервые дал мне возможность испытывать гордость за свою страну, сумевшую очнуться после семидесятилетнего кошмара. Человека, который помог мне обрести свободу слова, свободу развития, свободу шансов.
…Но баррикад у «Красного дома» не будет. Горбачев не станет сопротивляться, ибо он – победил. Страна лежит в руинах, у нее нет денег и еды, но она – свободна. Парадоксальная ситуация – еще рабское общество в уже свободной стране – долго не продержится. Вернуть страну в рабство едва ли удастся, следовательно, обществу придется прийти к свободе. Тогда, отряхнувшись от водочных очередей и талонных проблем, оно поймет, кем был Михаил Горбачев. И, устыдившись своей жестокой поспешности, вспомнит августовскую фразу: «Прощайте и простите, Михаил Сергеевич!»
…А потом был Новый год и мы в редакции пили шампанское за новое будущее, за свободную Россию, за конец тоталитаризма. И прощались с Советским Союзом. И я тогда сказал:
– Знаете, наступит время, когда мы еще вспомним эту страну и будем скучать о многом, что в ней оставляем…
Со много согласился только наш старший фотограф. А другие удивились:
– Ты же у нас почти три года в редакции – главный борец с красными! И ты такое говоришь?
И с улыбкой подарили мне маленький красный флажок с надписью «СССР». С насмешкой, но не злой, а дружеской…
Этот флажок с тех пор всю жизнь таки простоял рядом со всеми моими рабочими столами. И сейчас стоит.
Медиа-диалоги
Разговор с одним СМИ, которое просило комментарий по одному финансовому вопросу.
Дал комментарий.
Журналистка удивлена:
– Но ведь президент сказал другое…
– Ну, вы же у меня комментарий берете, а не у президента. У него свое мнение, у меня – другое. Я считаю, что он в этом вопросе не прав.
– Президент?!
– Да.
(Без упрека, но с искренним недоумением): – А какое вы имеете право не соглашаться с мнением президента?!
– Конституционное.
– Не поняла…
– В этом и проблема.
– Извините, ничего не понимаю…
Сложное слово
Вообще слова бывают сложными. Особенно на телевидении. 2016 год, работаю в программе «Доброе утро» на НТВ. Концепция была необычной – собрали в одну команду не профессиональных телеведущих, а специалистов в разных областях. Михаил Горбачев отвечает за тему авто, я – за экономику и финансы, Алина Артц – за «лайф-стайл», Рома Фишкин – за здоровье, Ирина Турчинская, вдова известного культуриста, – за спорт. А основные ведущие – Настя Заворотнюк и ее муж Петр Чернышев. Снималось все это хозяйство на студии А-медиа.
И вот перед своим «выходом» на площадку стоим у кулис вместе с Ирой Турчинской, ждем, когда Настя сделает «подводки» сначала к теме Ирины, а потом к моей. Ирина повторяет вслух свой текст, в котором говорится, в числе прочего, об отоларингологах. И я сдуру ляпнул:
– Ириш, на «отоларингологе» ты точно споткнешься…
– Типун тебе… – отвечает Ира и легко и свободно повторяет – «Отоларинголог, отоларинголог…
Мотор, камера. Ирина выходит на площадку… и, случилось то, что случилось. Писали примерно десять дублей: отоларинголог никак не хотел свободно выходить.
А потому что сглазил…
Истины в последних инстанциях
Коллеги по финансовому рынку в благожелательном тоне обсудили семантическую взаимосвязь моей профессиональной компетенции и базового учебного заведения. В лаконичной формуле:
– Журфак закончил, а такой профессионал!
Вспомнил свой Московский университет и – почему-то – старый анекдот:
– Рабинович, у вас отличный костюм, где шили?
– В Париже.
– А это далеко от Житомира?
– Две тысячи верст.
– Что вы говорите?! Такая глушь, а так шьют!
…Идет конференция на финансовую тему в одном провинциальном городе. Встает один из участников и обращается ко мне после моего выступления:
– Вы понимаете, что то, что вы сейчас изложили, выглядит так, будто вы исповедуете извращенные либеральные взгляды?
– Так я это... того... действительно их исповедую. Самые традиционные и банальные либеральные взгляды. У меня даже друзья какие-то... сомнительные, либерального толка.
– Вы что, в этом вот так откровенно на весь зал признаетесь?!
В кулуарах он же подошел ко мне:
– Я вас не слишком сильно обидел?
– Чем?
– Ну, назвав либералом...
– Нет, конечно, я он и есть.
– Вы серьезно? Вы разве не понимаете, что либерализм осмеян всеми виднейшими философами и политиками?..
Занавес.
...Трудно быть либералом. Особенно в России. Особенно – именно либералом, а не «присяжным оппозиционером режиму».
Почему трудно?
С главным постулатом либерализма Россия согласна: «Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека».
Проблема лишь в том, что никак не можем договориться: как именно демаркировать эту границу. И какой ширины нейтральная полоса.
Впрочем, российская интеллигенция не бывает вполне либералами (ранее – западники) или вполне «патриотами» (ранее – почвенники, славянофилы). Она примыкает к тому или иному «лагерю» по принципу, где находит место покрасоваться и что ее больше злит... Ее влечет не вектор убеждений, а вектор злости.
Поэтому на вечный русский вопрос «Кто виноват?» часто можно предложить ее кандидатуру.
Российская интеллигенция – это своего рода гомункулус. Это:
образование без духа,
воспитание без принципов,
дворянство без чести.
Цитаты, которые нас выбирают
Бойтесь цитат. Иногда – это мысль, а иногда – надгробие над мыслью.
Цитата-маркер.
У вас есть в жизни литературная цитата, которая стала маркером для вашей оценки других людей?
В юности у меня в этом качестве были цитаты из Ильфа и Петрова. Нет, не из их замечательных эссе. Конечно – из «Двенадцати стульев». Если человек чрезмерно сыпал цитатами из этой книги – все, близко у меня с ним не будет. Для меня это был маркер «образованца», полуинтеллигента. Чугрея, в общем, как говаривал мой дед.
И почему-то сразу вспоминалась другая цитата из Ильфа и Петрова: «отдайте ему его курсив».
Потом понял, что в антирейтинге самых замусоленных цитат для меня вышла эта... сейчас наберусь сил и напишу...
«Мы в ответе за тех, кого приучили».
Кто только не подтирал ей следы своих куцых эмоций и мыслей... И обладатели собачек и кошечек, всех вокруг ненавидящие, кроме тех, кто не может им отвечать... И розовые соплежуи... И махровые эгоисты, с этой цитатой наперевес пытающиеся убедить мир, что он должен за ними ухаживать...
Жалко Экзюпери. Было почему-то ясно, что эти люди никогда не читали и не будут читать ни «Планету людей», ни «Цитадель», ни «Письмо к заложнику» Они вряд ли вспомнят даже, кто такой Леон Верт и причем он тут... Они просто взяли цитату и используют ее как затычку для самых глупых и пошлых отношений и сентенций.
А у вас есть «цитата-маркер»?
…Осторожно с цитатами. Цитаты – это как водоем, из которого можно напиться. Но страшно, когда цитата, наоборот, как плотина прекращает путь всякой живой мысли, всякому чувству. Тогда она превращается в приговор. А цитата и всякая мысль, сказанная до нас, должна быть ступенькой, на которую мы встаем, чтобы увидеть то, что до нас открылось великанам.
Вот тогда – не бойтесь цитат.
Вот она, слава
Однажды моя медийная слава достала даже до моей дочки. Обычно каждый год выступаю с экономическими или финансовыми комментариями или интервью в пяти десятках журналов, порталах или ТВ. Но только однажды после очередной публикации дочь приходит из школы и говорит:
– Папа, девчонки сегодня тебя в журнале нашли, круто!
– Круто, – говорю, и сдуру поинтересовался, в каким журнале…
Угадали, правильно – в «Плейбое». Задумался: вот интересно, они в школах там что читают-то?..
Впрочем, слава – вещь такая, легко перепутать… Особенно в сегодняшнем мире, когда ты, например, заболел, а кругом мобильные, мессенджеры, соцсети и электронные письма… тут главное – не перепутать причины и следствия.
Если вам спокойно
Помереть мешают,
Значит, вы, наверно,
Славный человек.
Вы великий гуру.
Журналист великий.
Супераналитик –
Оскудеет век.
… Вашего сиянья
Не лишатся люди,
Вашего величья
Не иссякнет свет.
Но быть могут проще
Явные причины
Нежелания мира,
Чтоб ушел Поэт.
И они – причины, –
Несмотря на явность,
Столь же чрезвычайны,
Сколько и важны.
Просто вы кому-то,
Позабыв об этом,
С прошлой вечеринки
Тыщи три должны…
Мы вместе
По традиции 5-го мая мы собираемся одной давней журналистской компанией, осколками былого праздника.
Собирать все легче – осколков все меньше. С точки зрения оптимизации логистики – было бы логичнее собираться уже на кладбище, но там майскими вечерами холодновато...
...Однажды одна из наших девчонок поделилась, что встретила знакомого журналиста – охранником в торговом центре. Сначала даже не поверила глазам. Подошла. Поговорили... Да, вот пришлось... Совсем один... Никто ничего не предлагает – работу, участие в проектах, быть вместе в каком-то деле...
...Этот журналист был у меня в сборнике стихов и прозы 52 журналистов, который я когда-то издал. И после журналистского бала-презентации я всем написал: кому нужны экземпляры – приезжайте, берите, сколько надо... Он приехал. Протягиваю ему двухтомник, но он взял только первый том:
– А мне второй не нужен, я же в первом...
И остался у меня лишний второй том. Совсем один...
С 26 стихами, рассказами и повестями тех, кто не был нужен тому, кто оказался в первом томе...
И я не знаю, почему никто из этих 26 не предложил тому работу, не пригласил в команду, не подставил плеча. Наверное, не знаю.
...Тот же коллега очень радовался: в те же дни, что выходил мой двухтомник, местный бизнесмен издал его тоненький сборник в мягкой обложке. Коллега радовался ему так, словно выходило собрание сочинений. Меня это задело. Однажды даже спросил: скажи, почему этой крошечной книжке в тонком переплете тиражом 200 экземпляров ты радуешься намного больше, чем красиво изданному двухтомнику тиражом 1000 экземпляров, о выходе которого сообщили все местные телеканалы и газеты? Коллега объяснил:
– Потому что это только моя книга! Я там один!
Один, совсем один...
И я никогда не хожу на похороны большинства однокашников... Не хочу мешать тем, кто так хотел «быть один»...
Будут новые поколения, и новые команды, и новые творцы. И они так же будут сражаться за свое «я», свой собственный неразделенный ни с кем успех, свою свободу. И видеть смысл только в том, чтобы – один. Жизнь на вычитание. Алгебра «для себя». И – удивление, обида и злость, когда вдруг выясняется: правильный ответ в этом уравнении – ноль…
Берегите... себя?
Бывшая коллега, которая пишет очередной том многосерийной «региональной истории», позвонила мне, чтобы уточнить даты одного моего давнего медиа-проекта. И добавила:
– Я знаю, что тебе сейчас не очень интересно это... ты не любишь вспоминать те времена, у тебя другая жизнь...
Не люблю?..
Да, не люблю... те времена... когда в один день ты бросал Москву ради работы в Газете, которую ощущал своей семьей, своей жизнь. Когда в 23 года ты создавал первую в городе FM-радиостанцию, а в 24 – первый частный театр. Когда тебя читал весь город... Когда в 17 лет ты обещал издать книгу и издавал, потому что – «я сказал»... Когда ты собирал написанные в стол стихи своих потрясающе талантливых коллег и превращал их в альманах... Когда министры обращались с тобой на заданной тобой, а не ими дистанции, потому что знали – тебя не купить никогда и ничем, просто потому, что... тебе ничего НЕ нужно, кроме свободы и счастья дела...
Когда ездил «в командировки на войну». Когда тебе присылали смертные приговоры маргинальные национальные движения, а милиция выдавала оружие «на всякий случай». Когда ты успевал влюбляться, работать, мчаться по всей стране. Когда, проснувшись, ты бежал на работу и там до трех ночи, потому что это и была настоящая жизнь... Когда ты подхватывал маленькую газету с долгами и за два месяца делал ее красивой, расшивал все долги... чтобы потом ее подшивки попали историкам этой «новейшей истории»... Когда ты 24 часа мог быть за рулем и спать в машине... И есть шашлык под пулеметным обстрелом, потому что молод и есть тебе хотелось куда сильнее, чем бояться...
А разве можно полюбить вспоминать, что... когда-то ты был молодым богом, а стал... кем я там сейчас?.. «финансовым аналитиком... экспертом... членом совета...» ... язык вязнет в этой мишуре.
У меня теперь вместо войны – «баттл» на конференции. Вместо театра – цирк на каком-нибудь банковском форуме...
...Нет, не люблю. Как не любит мореплаватель, упавший в бурю за борт, вспоминать ушедший корабль. Как не любит упавшее дерево вспоминать майское цветенье... В общем, пусть прошлое хоронит своих мертвецов. А у прошлых побед – много творцов. Возможно, им они нужнее.
Да и потом... У меня же эти... дела... Работа, проекты. А что, разве можно было иначе? По Омару?
«Вместо злата и жемчуга с янтарем
Мы другое богатство себе изберем:
Сбрось наряды, прикрой свое тело старьем,
Но и в жалких лохмотьях останься царем».
...Нет, не хочу я входить в историю – ни в «новейшую», ни в «древнейшую». И не хотел никогда. Просто все это когда-то было. И счастлив тот, у кого не было гор, – ему проще жить на равнинах...
А я... теперь могу сам себе адресовать строки, очень давно написанные очень старым другом нашей семьи:
«Я прожил жизнь.
Я прожил жизнь
Твою.
Но от тебя я это
Утаю.
Познал твою жестокую печаль,
Познал твою суровую дорогу.
Я стал тобой,
Испытанным растроган,
И – нет меня.
И мне себя
Не жаль».
Клякса в небе
…Как-то поступил в маленькое агентство, которое я создал в 1989 году, необычный заказ. Нужно было осуществить видеосъемки небольшой пьесы. Простенькой как дважды два.
Предназначалась она в качестве учебного пособия для НАСА – все астронавты обязаны были знать русский язык. Вот по этому маленькому фильму и должны были учить.
А нашему театру нужны были средства. Поэтому взялись. Сделали. Фильм ушел в НАСА. Моя мама играла даму с собачкой. А собачку (с дамой) играла наша Клякса – смешное черное нечто, которое поселилось у нас дома еще в 1988-м.
Конечно, серьезно к этой подработке не относились. Так – эпизод в работе. Малое дело ради большого. Черновик ради беловика.
Но прошло время и все оказалось немного по-другому...
Театра того давно нет. И агентства того нет. Кляксы не стало в 2005-м. Ничего нет…
…Но каждый раз, когда с мыса Канаверал под неизменное гагаринское «Поехали!» уходит в небо очередной космический корабль, я знаю – в той огромной работе, которая нужна для того, чтобы человек шагнул к звездам, есть чуть-чуть и от нас.
И куда бы мы не пошли, что бы не делали, что бы не случалось с нами на этой дороге – наша Клякса всегда-всегда смотрит на нас с огромного звездного неба над головой.
📚Новая книга Яна Арта «Клякса в небе и фифти-фифти»: https://finarty.ru/shop/s/185
Автор: Ян Арт
