Пашке она нагородила такой ерунды, что было стыдно. Он делал вид, что поверил. И Маше стало его жаль. Да еще такая обида, такое зло брало на Александра. Тот позвонил ей на Крещение. Как ни в чем ни бывало. Пригласил в кино, снова беспечно болтал обо всем и ни о чем…
Приблудной кошкой для него быть не хотелось. И Маша ляпнула первое, что взбрело в голову:
- Я выхожу замуж, Сашка.
- В смысле – замуж? Эй, погоди, не гони… ты совсем «ку-ку».
Маша отключила телефон.
А вечером она набрала номер Павла.
***
Получив совсем незаслуженную «дуру» от Перекопова, Маша сообщила родителям, что бракосочетание с гражданином Павлом Пушновым состоится 14 апреля 2006 года. Никаких торжеств не планируется, просто посидят в ресторане, да и все.
- Почему бы не отметить нормально? – начала было мама, а потом ойкнула, - Маша, да вы хоть смотрели на дату?
- Что опять? – не поняла Мария.
- Господи, на Страстную пятницу назначено!
Пятница, так пятница. Что такого… Все равно праздновать никто не собирался. Мария постаралась выкинуть суеверия из головы. И так тошно. Однако, по спине пробежали мурашки. Но упрямство и глупость молодости взяли верх. Решили – значит, поженятся. Иначе Маша просто передумает. Она уже почти передумала. Но Павел был такой счастливый, такой предупредительный… Такого мужа еще поискать. Может быть, действительно, лучше быть любимой женой, чем приблудной кошкой? Может, она сама себя похвалит за единственный разумный поступок? Позже.
***
За скромной свадьбой (очень милой, правда, правда) последовал отпуск. И он был замечательный. С Пашей было интересно, здорово, весело даже. Если бы не ночи. Он ждал этих ночей, часики считал, лишнюю минуту старался прикоснуться к жене, обнять ее. Поцеловать. Нет, противно не было – Маша еще до свадьбы позволила Павлу все, чего так ждут влюбленные люди. От отвращения она не содрогалась – муж был вполне приятным любовником и не раздражал. Но «вихрей страсти» и всего такого прочего, что, в свою очередь ожидает от мужчины каждая влюбленная женщина – не было.
«Нет. Не Сашка. Совсем все не так» - думала Мария. И знала уже наверняка – всю жизнь придется притворяться, разыгрывать из себя невесть кого, чтобы не обидеть. Чтобы не оттолкнуть. Павел ни в чем не виноват. Он любит. И Мария обязана – да, просто обязана «делать вид». Не она первая, не она последняя, правда?
А притворяться совсем не хотелось. Как назло, замучил токсикоз. Павел крутился вокруг Марии, таскал ей со «шведского» турецкого стола разные вкусности, чего душа пожелает. Мария капризничала, дулась, отворачивалась к стенке, потом мирилась с мужем, просила прощения и признавалась:
- Ох, если бы я знала, что беременность так тяжко проходит…
- Ты врач, ты должна знать как проходит первый триместр, - смеялся Паша.
- Знать – это одно, а чувствовать на своей шкуре – совсем другое. Уверена, внутри меня сидит девчонка. Вредная и капризная, вся в тебя, - Маша глотала минералку и снова бежала в туалет.
На лице Павла застывала глупейшая улыбка.
***
Галинку Павел обожал. Можно сказать, Галинку вырастил именно Паша. Между этими двумя была невидимая, крепкая, как железная цепь, связь. Марии часто казалось, что она – лишняя в их тандеме. Занятая любимой работой (а впрочем, разве можно назвать просиживание в комиссии любимой работой), Маша пропускала самые важные события в жизни отца и дочери: они сами по себе, а она – тоже, сама по себе.
Павел устроился в детскую клинику педиатром – работа нервная, тяжелая, требовательная, но все равно находил для дочки драгоценное время. Маша не вмешивалась – пусть все идет, как идет. Она все равно останется «королевной» их маленького королевства. Паша благотворил жену, и Галинка отчаянно, по-детски ревновала отца к матери. И наоборот - мать к отцу.
Сложилась крепкая семья. Дружная, здоровая. Идеальная. Маша давно привыкла к притворству. Ей казалось порой, что вовсе она не притворяется. Что Пашу сложно не любить. Что вредная Галинка – ее копия, что гулять втроем в редкий выходной - здорово и интересно. И все у них будет хорошо! А у них и так все хорошо!
Однажды, во время прогулки (Дочка вдруг позвала родителей на премьеру нашумевшего за рубежом фильма) Маша столкнулась взглядом с НИМ. В горле закипел комок, и кровь ударила в лицо. Но она смогла отвести взгляд. У нее получилось. Даже появилось мстительное чувство: На! Смотри! Любуйся! И завидуй! У меня прекрасный муж и замечательная дочка! Никто без тебя не пропал и с горя не удавился, наглый, себялюбивый, никчемный сукин сын!
А под ложечкой сосало, томило, выжимало слезу, злило. Господи, как носит ее земля, форменную, первосортную идиотку? Как ее терпят Паша и Галюня?
Маша отвела взгляд. Отлепила. Отцепила. А Морозов еще долго смотрел на нее с вечной своей полуулыбкой. Как же, победитель потерял любимую тряпочную игрушку? Иначе как объяснить скорое появление в больничном городке столь яркой «звезды» в белом халате, нового начальника кардиологии, Александра Петровича, свет, Морозова! Он обнял ее дружески, дружески чмокнул в щеку. «Выразил, так сказать, восхищение». Поделился планами не без хвастовства. Мол, получил в «приданое» от папочки вот этот больничный городок вместе с замшелой клиникой, и теперь железнодорожники могут быть спокойны за свое здоровье. Мол, уж он тут наведет порядок.
И порядок, действительно, как-то наводился. Не без помощи папеньки, наверное. Хотя, откуда Марии было знать…
Он играючи завалил ее в койку в первый же месяц руководства. И потом превратил их отношения в игриво-деловые, мол «Мы с тобой, Пушнова, на дружеской ноге, коллеги! Почти родственники – сколько лет, Пушнова, сколько зим!»
Руководил Морозов неплохо, был легким на подъем человеком, не страдающим закаменелыми маразмами. Обожал пошутить, выручал в сложные минуты. Свой парень, короче. Романа с Марией не стеснялся. Над Павлом (за глаза, разумеется) подсмеивался. И не скрывал от Марии связей с другими женщинами:
– Свои люди, чего ты, Машка? Ты мне тут еще сцену ревности устрой!
И у Маши появилась дурацкая привычка – часами стоять под душем и тереть кожу тела чуть ли не до дыр. Она чувствовала себя героиней романа Куприна, туповатой обитательницей «Ямы». Осталось только попросить Морозова «купить ей «апэльсин» или «лафитику» для полной гармонии. Она продавала и предавала. Предавала шутя, как научил ее Морозов:
- Что в этом такого, Маша? Тебе хорошо, мне хорошо! Зачем устраивать в нашей жизни дурацкие драмы? И не беспокойся – это даже не измена! Обещаю, ни один «Пушнов» не пострадает!
Марина терла себя мочалкой. Галинка дерзила. Павел смотрел глазами побитой собаки. Все хорошо. «Полет нормальный».
В голове крутилась старая песенка «женщины, которая…»
- Надо же, надо же, надо ж такому случиться!
Надо же, надо же, надо ж так было влюбиться!
Надо бы, надо бы, надо бы остановиться!
Но не могу, не могу, не могу, не могу.
Не могу и не хочу!
В общем, мерзко все…
И вот вчера Маша увидела настоящую любовь. Женщина держала за руку своего мужа. Женщина отдавала ему все свои силы и все свое здоровье. Трепетная, нежная, настоящая.
- Я не могу иначе, - сказала она перед тем, как провалиться в небытие.
И он, ее супруг, этот здоровяк, совершенно растерялся, потерялся в пространстве. Потому, что не было рядом Оли, такой сильной и спокойной, и такой хрупкой на самом деле. Сначала Маше показалось, что Оля растратила себя попусту, зря. Что ни один мужик в мире не стоит таких жертв. Значит, напрасно она так думала? И вот, на ум пришла совсем другая песня:
Нет без тревог ни сна, ни дня.
Где-то жалейка плачет.
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе.
Я не боюсь обид и ссор,
В речку обида канет.
В небе любви такой простор, -
Сердце мое не камень.
Ты заболеешь - я приду,
Боль разведу руками.
Все я сумею, все смогу, -
Сердце мое не камень.
И отчего-то Маше показалось, что жертвенная Олина любовь куда чище, чем бессловесная, блудливая, кошачья собственная Машина страсть. Это Маша тратила себя зря. Тратила бездумно и бессмысленно в то время, когда рядом (всегда рядом) мучился и погибал духовно настоящий, искренний и честный человек… Он ценил Машу, берег и любил Галю. Был ей истинным отцом, хотя на самом деле не являлся отцом по крови…
И ни слова! Ни полслова упрёков. Принял все, как есть. Как надо. Почему Маша не оценила благородство души Павла? Некогда было ценить?
***
В палату мягко, как рыжий добродушный котяра, вползли солнечные лучи. Возле кровати, в огромной напольной вазе, свистнутой, видимо, из вестибюля, покоились высокие, на толстых стеблях, огромные бордовые розы, до того безвкусные и кричаще яркие, что Мария невольно поморщилась. Здоровяк сидел на корточках возле своей музы, держал в руках баночку с йогуртом и кормил ненаглядную Оленьку с ложечки. Та послушно ела.
- Кушай, кушай, моя миленькая! А я еще тебе черешни принес. Я помыл ее, кушай спокойно, - бормотал мужчина, шурша пакетом с налитыми соком ягодами.
Мария невольно залюбовалась неуклюжими попытками большого, широкоплечего мужчины быть галантным кавалером. «Как слон в посудной лавке» - неслышно фыркнула она, - «Как бегемотик на свидании!»
- Доброе утро! – она шагнула в палату, - приятно на вас смотреть! Вы – очень красивая пара! Олечка, как вы себя чувствуете?
Олечка чувствовала себя прекрасно. Глянув на утренние показания давления, Мария чуть дара речи не лишилась.
- Так. Не поняла, - она повернулась к здоровяку, - я про вас Малахову напишу, ей-Богу! Целое семейство экстрасенсов!
Здоровяк потупился, покраснев.
- Ну… мы это… как эти…
- Сообщающиеся сосуды, Мария Александровна, - засмеялась Оля, - мы даже разговариваем хором! Нам, действительно, нужно домой. Дома хозяйство большое, а соседу – девятый десяток. Ему одному столько дел не выдюжить.
***
Мария распахнула окно, и тут же в ее кабинете закружилась настоящая тополиная пурга. Чихнув пару раз, Маша с досадой подумала, что выражение «тополиный пух, жара, июль» красиво звучит только в песне. А на самом деле означает «аллергия, солнечный удар, обезвоживание и маетная скука в отсутствие отпуска».
Морозов подкрался, как тать.
- Я билеты купил, Машка. Ну, пойдем в кино! И вообще, бросай ты своего Пушнова. Надоел он мне до черта. Дочка большая, студентка, поймет маму. Мама у дочки – красавица. Ей нужна личная жизнь.
Маша протянула ему заявление об увольнении по собственному желанию.
- Вашу секретаршу днем с огнем… Передаю лично в ваши руки, Александр Петрович.
Она подняла глаза на «начальство» и захлопала ресницами, словно газель, увидевшая поезд. Ну… как бы газель, как бы увидевшая поезд. Половина физиономии Морозова сияла всеми цветами радуги, от нежно розового (колор «утренняя заря) до темно-фиолетового (колор «майская гроза»)
- Кто это так вас приложил, Александр Петрович? Наверное, чей-то муж? Прелесть какая!
Морозов исподлобья (и это было ужасно смешно) зыркнул на Машу.
- Твой муж и приложил. Встретились случайно на узенькой дорожке. Я просто поздоровался. Просто поинтересовался Галкой. Как дела, куда поступила. Имею право, не дурак ведь. Считать умею. А этот… рыцарь мне всю морду расквасил. Нервный он у тебя какой-то… Ты бы ему таблетки прописала какие, что ли…
Морозов недоговорил - на его уцелевшей щеке вспыхнула отметина от Машиной пощечины.
- От меня тебе довесок. Для равномерного окрашивания, - процедила она.
Звонко цокая каблучками, Маша прошагала к двери кабинета. Морозов не по мужски взвизгнул:
- Куда пошла? Я твоего Павлика посажу к чертям собачьим! Он с работы вылетит, как пробка, так и знай! Слышишь, ты? Эй!
Круто развернувшись, Мария тихо произнесла:
- Кишка тонка. Удавишься.
***
А хорошо быть свободной. И ничего не мешает. Кроме неправды. Нет, она не будет расписывать Павлу подробности бульварного своего романа. Она просто ткнется мужу в колени. Пусть сам решает: прощать ее или нет. Он мужчина. Его святое право. В любом случае это будет честнее и чище. Да, именно – честнее. И чище.
Я растоплю кусочки льда
Сердцем своим горячим.
Буду любить тебя всегда, -
Я не могу иначе.
---
Автор рассказа: Анна Лебедева