Польга закрыла книгу, а Чогер продолжал сидеть, молча облокотившись на стол и потирая ладонью бороду. По его лицу скакали блики от горящей свечи, а глаза казались такими печальными, что Польга пожалела его.
— Зря я выбрала эту сказку. Там есть другие, повеселее. Хочешь прочитаю?
— Сказка хорошая, — Чогер подпер рукой подбородок. — И книга ценная. Я вот о чем думаю. Немногие в наши дни умеют читать на светише. У нас тут, в Южном королевстве, такие книги давно запрещены. Но! — он поднял палец к потолку избы. — У меня кое-что есть! Ливана таскала мне контрабанду, пока еще та водилась, и пока ведьмы не установили кровавое наказание за любую иноязычную книжонку.
Чогер поднялся и полез в свой огромный сундук, в котором, как казалось Польге, можно отыскать что угодно. Чогер с легкостью доставал из темных недр самодельного ящика то ножницы, то свечку, то сорочью трещалку, то огниво, то отвертку, то подушечку, набитую иголками, то градусник. Но сейчас оборотню пришлось изрядно поворчать, пока он не добрался до самого дна и не выудил из-под заячьей шкуры две увесистые книги — серую и красную.
— Вот! — он положил их на стол. — Правда, это вовсе не сказки, а истории для мальчиков. Но мне нравились. Там есть еще одна, — Чогер махнул головой в сторону сундука, — но ее я оставлю на потом. Рано еще тебе такое.
Польга пропала в книгах на весь январь. Чтение так поголито ее, что последние стены рухнули, и девочка буквально каждую минуту кидалась к Чогеру с расспросами. Она зачитывала вслух отрывки, и оборотню приходилось объяснять ей устройство телеги, мельницы, крестьянского плуга, столярного станка, промысловой лебедки, станков ткацких фабрик, печатных мастерских и все прочее интересное, чего не узнаешь из сказок.
— Ишь, — ухмылялся он. — Какая любопытная оказалась!
Чогер не был уверен, стоит ли кормить любопытство маленького эфера. Он понимал, что ничего из того, о чем Польга мечтает и от чего горят ее желтые глаза, девочке, скорее всего, увидеть не суждено, но еще он понимал, что, если ей вдруг представиться возможность оказаться в большом мире, она должна знать о нем как можно больше. Он с удивлением обнаружил, что память, словно его сундук, хранит в своих глубоких углах много того, что считалось давно позабытым. Он вспомнил науки, которым учился в школе и науки, которым учился в повседневной жизни: как седлать лошадь, как пахать и сеять, как играть в чуру, и как делать для чуры фишки, вспомнил о том, какие хитрости применяли люди, чтобы обмануть ведьм и спрятать от них контрабанду, вспомнил про выкопанные в лесу тайники для запрещенных книг, драгоценностей и семейных реликвий, вспомнил смерть своего первого учителя, по рассеянности хранившего в верхнем шкафчике стола древнюю астролябию, и принцип работы самой астролябии тоже вспомнил. Чогер рассказывал и рассказывал. Благо времени у них с Польгой было вдоволь.
Зима выдалась мягкая. Снег валил и таял, а потом снова валил. По примеру Ливаны Чогер и Польга тоже впали в спячку. Чтобы беречь свечи они вставали с солнцем и ложились после обеда. Забирались в свои кровати, стоящие по разные стороны от теплой печи, и говорили обо всем на свете, кроме самого главного — о прошлом Польги.
В сильные морозы они брали в дом Вредину. Коза спать не давала, ночами цокала по полу и пинала хозяев мордой в бок. В избе стоял въедливый животный запах, который никак невозможно было выветрить. Чогер бранился, но терпел.
Ели крупы да вяленую рыбу. В январское луносотояние Чогер попал в метель. Берега замерзли, свежей рыбы наловить не удалось, а пока он добрался до своего грота, выстудился так, что слег на неделю с кашлем. Польга поила его чаем с медом, благо меда, сухой ягоды и грибов у любовника лесной хозяйки хватало.
В тот день Чогер и Польга играли в шишки. Сосновые против еловых. Клетчатая скатерть служила им полем боя. Польге нравилась новая игра, нравилось думать, искать самые короткие и верные пути к логову противника — последней красной клетке в правом углу стола. Девочка оказалась азартна. Выиграть у Чогера для нее было великой радостью. Оборотень слегка поддавался, потому что видел редкий свет улыбки не остреньком личике маленького эфера, и ему тоже становилось тепло.
Когда Польга два раза подряд довела свою шишку до пебеды, Чогер шутливо рассердился, обозвал себя глупым стариком и ушел на крыльцо курить. Девочка надела валенки и перешитую куртку, вышла к нему, тихо села рядом на ступеньку, подложив под себя старый сапог, чтоб не обморозиться.
День стоял дивный, солнечный. Зима уже поворотила к весне, длинные сиреневые тени по-хозяйски лежали поперек заснеженного двора, воздух чуть щипал носы, но мороз не кусал.
На ближайшей елке сороки бузили с белками. Сороки налетали, злобно стрекоча и размахивая крыльями. Но тяжелые ветки мешали, а верткие белки дразнили сорок, то выпрыгивая к ним поближе, то ловко отскакивая назад, к стволу, где хитрых рыжих попрыгунчиков было не достать.
— Я хочу попросить тебя, — Польга произнесла слова легко и спокойно, но Чогер понял, что пришел момент важного разговора. Понял по внезапной тишине, наступившей в мире. Сороки вспорхнули с ветвей и улетели подальше, белки нырнули в свое высокое жилище, солнце зашло за тучу. Чогер знал, что мир пуглив как ребенок и мудр как старик, а потому не вмешивается в темные дела.
Оборотень замер, Польга опустила голову, стараясь не смотреть Чогеру в глаза.
— Отрежь мне крылья. Пожалуйста! — сказала она тихо.
Чогер подавился дымом, закашлялся.
— Это еще зачем? — ляпнул он первое, что пришло в голову. — Чего это ты вдруг удумала?
Он отлично понимал, почему Польга хочет избавиться от крыльев, понимал лучше кого бы то ни было. Оборотень копался в запрещенных книгах не просто так. Годами он искал хоть какое-нибудь средство от своего недуга. Он люто ненавидел не море, нет, он ненавидел свое рыбье тело. Всякий раз, становясь рыбой, он считал минуты, пока длится луностояние. Он чувствовал себя маленьким голым человечком, которого поместили внутрь темного шкафа и он понятия не имеет с чем ему приходиться соседстовать. Мерзкое чувство чужого тела не покидало его. Он не смог подавить в себе брезгливость гадить прямо в воду, есть сырую рыбу, и что главное — бессмысленно болтаться по морю, изнывая от скуки. Он научился охотиться и выживать, он выучил море и его законы, выучил правила подводного боя, он обрёл опыт и шрамы. Да, он научился всему, чтобы быть быть рыбой, кроме того, чтобы быть рыбой. Так что Чогер понимал Польгу.
— Я давно так решила, — по-прежнему не глядя на Чогера, произнесла девочка, — и если бы могла дотянуться до своей спины, сделала бы это сама. Не раздумывая. Крылья эферов прокляты. Из-за них умирают люди. А теперь, если ты меня оставишь, неприятности будут у тебя.
— Ахаха! — Чогер расхохотался нервным неестественным смехом. — Девочка. Ну какие у меня, у оборотня, могут быть неприятности? Я сам себе самая большая неприятность.
— Ведьмы. — Серьезно ответила Польга. — Серные ведьмы и их прислужники.
— Рассказывай все с самого начала, — слова Чогера упали в пустоту. Тишина стояла необыкновенная, даже не звенящая, просто абсолютная тишина. Чогер не слышал своего дыхания. Ждал.
Польга примолкла на минуту. Ей было нелегко говорить, но раз уж спела первый куплет, пой до конца. Девочка собралась с духом и стала рассказывать:
— Я родилась на маяке. Давно, еще до моего рождения, смотрителем маяка был дедушка, а когда он умер, а за маяком стала присматривать мать. Несколько лет она ездила на большую землю, туда и обратно: привозила керосин, исправно заправляла баллоны, смазывала механизм, который поворачивал лампу, чинила лестницу, обновляла побелку. Этот маяк считался важным для ведьминских кораблей. Рядом находились опасные рифы, так что ведьмы платили маме за работу.
Однажды, пока мамы не было, разыгрался сильный шторм. Ветер разбил главное стекло маяка, оно застряло в механизме и застопорило его. Лампа перегрелась, треснула, огонь погас. Той ночью корабль ведьминских прислужников вез хозяйкам последних пленных эферов.
Корабль разбился о рифы. Погибли все. Спасся только мой отец. Он выбрался на мамин остров. Ему помогло чудо — волшебная рыба-великан.
Поначалу он прятался в небольшом сухом гроте. Питался рыбой и ягодами. Иногда таскал с маяка сахар и соль. Мама заметила неладное, но подумала, что на острове завелась нечисть, и даже стала оставлять немного еды у двери. Это мои любимые истории, — Польга неожиданно улыбнулась, — про то, как отец жил на острове тайно. Однажды он отравился. Съел рыбу-шим. Эферы имеют над рыбами власть. Знаешь? Поймать треску руками нам легче легкого. Я тебе потом покажу. Но отец провел жизнь в тюрьме и знал море только по рассказам. Всякий же понимает, что нельзя есть рыбу-шим, верно? А он не понимал, вот и отравился. Мама приехала и нашла на полу маяка больного лихорадкой папу. Она выходила его, и они полюбили друг друга. Ну, так, как было у вас... — Польга запнулась и добавила: — Как пишут в сказках. Родилась я. И я родилась с крыльями. Это было чудо, ведь главная беда серных ведьм в том, что эферы не передают крылья другим расам. Чтобы меня никто не увидел, я осталась жить на маяке с папой, а мама по-прежнему плавала на большую землю.
Она привозила из мира людей все необходимое, а когда я подросла, у меня появились школьные учебники и тетради. Мама сама стала учить нас папой читать и писать. Она рассказывала о том, что ведьмы поработили многие древние народы и неустанно рыщут в поисках тех, кто скрывается. И всё-таки мама надеялась, что однажды я смогу увидеть мир, что когда-нибудь все закончится, что не одна она ненавидит ведьм и тех, кто просто так отдает им свою свободу. Она говорила: «Найдутся герои, которые остановят насилие. Так случалось всегда, произойдет и сейчас. Не может быть, чтобы мудрые совсем оставили наш мир!»
Польга перевела дух. В тот момент лицо ее стало решительным, злым и гордым. Она смахнула со лба светлую прядь и продолжила:
— Маяк был прекрасным домом, и другого мне было не нужно. Тихий оберег штиля среди бушующего шторма. Мы жили счастливо. У нас был большой огород, а однажды мама привезла на остров петуха и курочек. Мы с папой рыбачили. Все было хорошо. Только отец все-равно боялся. Он считал, что рано или поздно его найдут, а, значит, найдут и меня — последнюю из рода крылатых. Он любил меня сильно-сильно. Иногда мне даже было от этого немного неловко. Словно любовь приносила ему горе. Бывало, я проснусь ночью, а он сидит возле кровати и смотрит, как-то сразу и грустно, и счастливо. Вздыхает так тихонечко. У него было печальное прошлое, видимо, оно его не оставляло.
Папа рассказывал мне о своей жизни в тюрьме очень мало. Все, что я узнала об этом, я подслушала из его разговоров с мамой. Это тайна, Чогер, о которой никто в большом мире не знает. Кроме ведьм и их наемников, конечно.
После падения Древнего мира те, кто выжили, обвинили в случившемся эферов. Будто бы это их наука и магия вызвали катастрофу. Крылатых людей прокляли, их гнали прочь отовсюду, мирные жители не открывали им двери, а военные не оставляли в живых. Эферы исчезли. Прошел слух, что их собрали в одну деревню и сожгли. Это было на заре нового мира, когда правда и ложь ничем не отличались друг от друга.
Правда была иной. Эферы покинули большой континент и улетели в поисках такого места, где их никто не найдет. Легенда о переселении длинная, но папа знал ее наизусть, и я знаю. «Каждый эфер должен помнить свою историю.» — говорил отец. Там есть красивое сказание о Ниако, который поджёг себе крылья, чтобы заплутавшее в бурю племя видело путь во тьме. Он летел, перья его горели, но не сгорали, и другие летели вслед за ним. Есть житие немого механика Герге, того, кто, с помощью одной отвертки смог заставить древнюю машину ожить и откачивать воду из вымершего города.
Этот город древности стал для эферов новым домом, убежищем. Верхняя его часть торчала над водой, как самый обычный необитаемый остров, а под водой в полу-прозрачных залах, сделанных из неизвестных материалов древности, располагались дома. Эферы вернули городу прежнюю жизнь и начали тайно дожидаться, когда мир повзрослеет и перестанет плодить смерть. Новый мир не подходил им, по природе своей не способным убивать мыслящих существ.
Когда серные ведьмы захватили половину моря, прибрав к рукам все земли южного побережья, они обнаружили подводный город эферов. Вернее, сами они бы его не нашли, но у них были реперты... — Польга запнулась, сообразила, что сказала бестактность. Она осторожно положила худенькую ладошку на рукав оборотня. — Прости, Чогер... Это же было давно, почти сто лет назад.
Сначала серные ведьмы обрадовались, что смогут использовать эферов в бою. Но когда стало ясно, что эферы для этого непригодны, их просто загнали в подводный город и заперли там. Город стал тюрьмой. Ведьмы обрезали крылья всем до единого, всех остригли налысо, отобрали книги, вещи и даже те научные труды, которые эферы успели восстановить после падения древнего мира. Пленники стали вымирать в неволе, без возможности летать, без солнечного света и без права любить. Дети рождались редко. Так бы все и погибли, если бы в древних книгах Афаре не попалось важное пророчество. В нем говорилось о серных ведьмах как о правителях мира, только у этих ведьм были крылья и они могли летать. Афара исполнилась решимости заполучить крылья любой ценой. Эферов стали разводить, как скот. Их делили на пары, заставляли плодиться, отбирали детей, выбирали лучших мужчин и увозили ведьмам в мужья. Обо всем этом ходили слухи. Папа говорил, что в тюрьме была система труб. Будто бы древнем мире такие трубы делали в каждом доме, и по ним текла горячая вода. Теперь трубы опустели и проржавели, но если кричать в них, то голоса слышно по всем помещениям. Тех, кого забирали ведьмы, иногда возвращали в тюрьму. Они приносили известия о том, что происходит в большом мире. И эти известия раз от разу были все хуже, страшнее и бесчеловечнее.
План Афары скрестить ведьм и эферов провалился. И жизнь в тюрьме превратилась в медленное умирание тех, кто там ещё оставался. У эферов перестали рождаться дети. Совсем. Вот поэтому папа и смотрел на меня, как на чудо. Вот поэтому он и не дался им живым... — Польга набрала в легкие как можно больше воздуха, а потом выпустила его медленно тонкой струйкой на замерзшие руки. Чогер снял с себя тулуп и положил девочке на плечи.
— Той ночью меня разбудил отец, — голос Польги собрался и стал отстраненным, словно только теперь Польга приступила к главному. — Разбудил не ласково. У него было испуганное лицо. Он поднял меня и поставил на ноги ещё спящую, как куклу, чтобы я проснулась как можно быстрее. Оказалось, к острову направляется корабль. Нужно было спешить. Время от времени к маяку приставали шлюпки, и всякий раз я пряталась в старом гроте. Так что я знала, что делать и как себя вести. Моя одежда на такой случай всегда хранилась в отдельном мешке. Мама свернула и спрятала мою постель, чтобы никто не мог догадаться, что в доме живет ребенок. А папа проводил меня в грот и велел, что бы ни случилось, сидеть тише летучей мыши, сидеть до тех пор, пока гости не уедут, а их корабль не скроется за горизонтом.
Ночь была светлая, море мирным, чистое небо сверкало так, как сверкает только в октябре. Звездная река на нем и впрямь была сплошною рекою из звезд. Из своего укрытия, надежно спрятанного от посторонних глаз, я видела все: и маяк, и крыльцо, и двор, и корабль серных ведьм, покачивающийся вдалеке.
К нам направлялась шлюпка, и, когда она причалила, на берег сошли семеро. Отец встретил гостей с сигнальным фонарем в руках. Он верил, что никто не опознает в нем эфера. Ведьмы бреют всех своих пленных налысо, а папа давно оброс бородой и отпустил светлые волосы до плеч. К тому же на папе была длинная штормовая куртка.
Гости оказались людьми, наемниками в военной форме с мечами и короткими кинжалами на поясах. Один из них что-то сказал отцу, указывая на маяк. Отец кивнул и повел людей в дом. Я замерзла и надела на себя все свитера, которые были в мешке с моими вещами.
Через полчаса военные вышли на крыльцо, я надеялась, что они отправятся прочь, и я смогу вернуться в теплый дом досматривать сны. Но один из них задержался, оглядывая остров. Он указал на курятник, потом на лодку и на веревку для просушки сетей, а затем потребовал у отца фонарь и пошел обходить двор.
Он шел медленно, словно крался, тень от фонаря шарила по земле и камням, как охотничья собака. Сначала он осмотрел лодку, потом заглянул в выгребную яму, открыл курятник, переполошил светом спящих кур. Его черные сапоги задержались в нескольких шагах от моего убежища. Сердце у меня билось прямо в горле и казалось вот-вот выпрыгнет. Когда военный повернулся спиной ко мне, я подумала, что все обошлось, но тут он наклонился и выпрямился. В свете яркого фонаря я увидела у него в руках свое зелёное перо. Должно быть я уронила его, когда бежала в грот и по пути натягивала свитер...
Все, что произошло потом, мне уже очень тяжело рассказывать, Чогер. Пойми! Мое крошечное перышко разрушило нашу жизнь.
Едва военный понял, какое это перо, он быстрым шагом направился к еще ничего не понимающему отцу, жестом приказав своим людям схватить его. К отцу сразу бросились двое, повалили его на каменную дорожку перед входом в наш дом и прижали ему руки к земле. Тот, кто нашел перо, грубо задрал папину куртку и рубаху. Всем стали видны рубцы от крыльев на его спине.
Военный закричал страшным голосом. Из дома выбежала мама. Ей было положено оставаться внутри, не показывая беспокойства. Но военные кричали очень грубо и громко. Маму сразу схватили, двое стали рвать на ней одежду. В этот момент отец ухитрился выкрутиться. Не знаю, как ему это удалось. Может, он смог укусить того, кто его держал, я не заметила. Увидела только, как он влетел на крыльцо и исчез внутри маяка. Те двое, которые его держали, бросились догонять. Остальные раздели маму и повернули спиной к главному, чтобы тот убедился, что женщина человеческая... — Польга очень сильно сцепила пальцы в замок, стараясь унять дрожь, и Чогер, секунду поколебавшись, взял ее руки в свои.
— Наш маяк очень высокий. Внизу — просторная комната с высоким потолком. В ней располагается выход на винтовую лестницу. Бежать по ней долго и надо знать, где не споткнуться, а где не задеть стены, чтобы не поцарапать бок торчащим крюком.
Пока отец поднимался наверх, я ещё не догадалась, что он задумал.
Я смотрела, как четверо военных издевались над матерью, хватали ее за грудь, хлестали по лицу и все время повторяли незнакомое грязное слово. От этого зрелища меня затошнило и вырвало. Только я утерла рукавом рот, как увидела отца. Он выскочил на вышку маяка, быстро перелез через перила и, не задержавшись ни на секунду, прыгнул. Куртка его была распахнута. Пока он летел, полы ее, совсем слегка, но все же напоминали крылья... — голос девочки стал совсем глухим и холодным.
— Он упал на камни так, словно кто-то хлопнул в ладоши. Мама закричала. Так кричат раненые птицы — истошно, резко. А потом она ударила по лицу держащего ее человека. Тот выхватил кинжал и, схватив маму за волосы, одним взмахом перерезал ей горло. Легко, будто полоснул мешок с мукой, да только мука, хлынувшая на мамину голую грудь была красная, как вино. — Польгу трясло. Чогер осторожно сжал ее руки, хотя сам в тот момент готов был рубануть топором по дереву, только бы выпустить гнев.
— Тело отца они забрали с собой. Мама осталась лежать на земле перед крыльцом. Двое рыскали по острову до утра, но меня они не нашли. Я сидела в гроте так тихо, как будто тоже стала мертва. Ублюдки уплыли, а я все сидела. Я не могла заставить себя выйти. Я спряталась в самую глубину грота, чтобы не видеть маму. Я зажмурилась, то впадая в забытье, то пробуждаясь. Плакать я тоже не могла. Мне казалось, что во мне сгорела душа и я больше ничего не чувствую... Ты видел, как лежит на песке убитая молнией чайка? Она лежит, как живая, пёрышки целы, клюв блестит. Но на самом деле она уже мертва. Я чувствовала себя этой чайкой. Вот тогда я и решила избавиться от крыльев при любой возможности, чтобы из-за них больше никто не умер... — Польга выпрямила спину и повела плечами, как будто бы хотела прямо сейчас стряхнуть с себя проклятые крылья.
— К вечеру следующего дня прилетела маленькая птичка. Такая простая морская птичка, имени которой я не знаю, но не раз видела, как она разгуливает по берегу. Птичка посидела недолго у входа в грот, потом мелкими прыжками забралась внутрь ко мне. Она покрутила головой, оглядывая мое убежище и, скосив на меня красный глаз, сказала по-человечески, на светише: «Надо уплывать. Они вернутся. Торопись.»
Ты можешь думать, что я сошла с ума, тем более, что была близка к этому в тот момент. Но птичка была настоящая. Просто говорящая. Крылья у нее были изнутри голубые, и едва она проговорила эти короткие, понятные слова, то выскочила из грота, расправила их и улетела.
Я взяла свой мешок и выбралась наружу. Был холодный осенний вечер, над морем стоял закат, темно-красный, как лужа крови, в которой лежала мама. Я не подошла к ней, не зашла в дом и не догадалась взять куртку. Я вытащила из сарая весла, открыла курятник, чтобы куры могли жить теперь на свободе.
Вытолкать лодку на воду оказалось невозможно. Папа оттаскивал ее далеко от берега, чтобы море не позарилось на наше добро.
Сдвинуть лодку с места у меня не вышло, тащить за канат — тем более. Но мне было так страшно оставаться на острове, мне так неистово захотелось убраться прочь отсюда как можно скорее, что это придало мне силы. Я подумала и достала из сарая лопату, чтобы прокопать под килем песок и сделать сходни из досок от старого сарая. Они валялись за силосной ямой. Я разгребала песок и таскали доски почти до темноты, и когда лодка коснулась килем воды, а потом неуклюже вошла в море, над головою снова горела дорога из звезд.
Всю ночь я гребла на юго-запад, в сторону большой земли, на которой никогда не бывала. К утру силы мои иссякли. Хотелось пить, но воды не было.
Я легла на дно, закрылась тентом, которым обычно закрывают лодку во время дождя, и провалилась в сны, которые возвращали меня в грот и заставляли снова и снова смотреть, как погибают мои родители. Несколько раз я приходила в себя и думала, что надо брать весла и грести к земле, но сил не было и я опять засыпала. Во сне мне казалось, что лодку кто-то толкает снизу, кто-то сильный, кто помогает или, напротив, хочет меня потопить. Это был бы не худший исход. Но мне повезло больше. Это оказался ты...
Польга смотрела на Чогера с благодарностью и надеждой:
— Я все-равно не смогу летать. Это же не настоящие крылья. Вон какие маленькие. Я прошу тебя! Пожалуйста! Иначе мне никогда не увидеть мир, иначе я всегда буду прятаться и все кругом будут умирать до тех пор, пока меня не поймают. А если их отрезать, то прятать мне придется только рубцы на спине.
Там и резать то нечего! У тебя есть очень острый нож, тот, с кривой красной ручкой. Сначала надо перебить косточки, а потом срезать ровно под корень. Я не буду кричать, все выдержу. Ты мне веришь?
Чогер молчал. Он поднялся с крыльца, выпрямил спину и стал наблюдать, как потрясенный историей маленького эфера мир осторожно возвращается к жизни. Он смотрел на вершины деревьев, на далекие облака, на пролетающих мимо ворон, на капающий с крыши талый снег, на кадку со щепой и на зеленую от сырости дверь сарая.
— Я подумаю над твоей просьбой. Обещаю тебе... — оборотень смущённо почесал загривок, потом протянул руку, чтобы утереть со щек девочки слезы, но внезапно понял, что Польга и впрямь не плакала. Лицо ее было каменным, каждая мышца на нем напряглась и заострилась. — Ты очень смелая девочка, — искренне восхитился Чогер. — Папа бы тобой гордился. Идём в дом, ты совсем замёрзла. Надо выпить чаю и поспать. Тебе точно надо...
Он не знал, как передать Польге нахлынувшие на него чувства. Все, что приходило на ум казалось Чогеру глупым. Поэтому он просто взял охапку дров из кадки и потащил в дом.
Продолжение следует...
Автор: Итта Элиман
Источник: https://litclubbs.ru/articles/28376-glava-24-majak.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: