Когда в последние годы существования СССР власти один за другим снимали строгие цензурные запреты, отнюдь не все в этой либерализации радовало и было уместно, но вот проза Довлатова, мне представляется, была из числа несомненных плюсов: самое подходящее чтение в кризис.
Кризис, слом, крушение, неудача, безвременье – мне кажется, все это составляет самую суть произведений Довлатова и, конечно, его собственной личности и судьбы.
Его жизнь – это жизнь Белой Вороны, всегда неустроенной, никуда не вписавшейся, неприкаянной и везде чужой. Это видно даже по его фотографиям – но не там, где он один, а там, где рядом с кем-то: у него был другой масштаб, он плохо вмещался в кадр с обычными людьми.
В нем все противоречиво. Интеллигент с внешностью громилы. Алкоголик с печальным взглядом еврейского раввина. Он родился в эвакуации в 1941 году, а умер в эмиграции в 1990. Издатели на его родине его творчеством не интересовались, а на чужбине он стал почти знаменит и почитаем (читаем!), но, скорее всего, не за то, что он сам в себе ценил (если хоть что-то вообще ценил) и вряд ли понимали.
Вся его жизнь – вечный кризис; именно благодаря ему он сумел выработать в себе такую иронию, отстраненный взгляд на самого себя и окружающую действительность, которая в трудные времена просто помогает продолжать дышать. Его ирония и хлесткая, афористичная, прозрачная и динамичная проза – тот спасательный круг, который он оставил нам для преодоления кризисов. Без которых отечественной истории, видимо, не бывает.
Русский Хэмингуэй
«Старик Хэм» на самом деле был его кумиром и литературным учителем. Именно к его краткому, но емкому стилю восходит стиль Довлатова. Может быть, потому его и приняли в Америке почти как «своего» - прозу Довлатова было легко переводить, она проще «монтировалась» с англосаксонским мышлением – легкий синтакис, без замысловатых периодов, простая лексика, без зауми, архаизмов и неологизмов. Голая мысль, как голый пистолет (да, это про фильм).
И в том, что касается тематики и сюжетов – они тоже оказались почти такие же острые, трагические, брутальные - все по заветам Хэмингуэя. Довлатов умудрился в самое благополучное для всех советских граждан время угодить в какую-то жуткую маргинальную яму, которая, собственно говоря, и сделала его писателем. И дальнейший его путь был таким же – сплошные ямы и колдобины, разной степени глубины и мерзости. Выбираясь из одной, он попадал в другую, из нее в следующую. Литература была его способом выживания, сохранения личности. Мне кажется, искусство вообще – это, в целом, жест человеческого отчаяния: восхищение и ужас перед жизнью и попытка удержать красоту.
Один из талантов Довлатова состоит в том, что в самые благополучные годы своей родины он умудрился заполучить себе вполне драматичную писательскую биографию, причем даже не прилагая для этого никаких особых усилий. Он ведь не был диссидентом, каким-то убежденным антисоветчиком, деятелем подполья. Но быть естественным, правдивым, глубоко чувствующим человеком при лицемерии властей – это то, что само по себе выкидывало людей за черту смирного обывательского благополучия.
Создать из драмы судьбы трагикомедию прозы было главной художественной задачей Довлатова по жизни.
Драматичная биография
Первый эпизод драмы состоялся уже при рождении: Сергей Мечик родился в Уфе, 3 сентября 1941 года, где его родители – отец Донат Мечик, драматург и режиссер, и мать, актриса Нора Довлатова, находились в эвакуации. Вернувшись в Ленинград после войны, они развелись, и маленький Сергей стал Довлатовым: мать записала его на свою фамилию. Жизнь в послевоенном Ленинграде была бедная и неустроенная, а Довлатовы жили на скромную пенсию бабушки и небольшую зарплату матери, которая бросила театр и трудилась корректором.
Сережа учился плохо, много хулиганил, зато хорошо рисовал, но и эти свои способности использовал в хулиганских целях – бесил учителей и одноклассников издевательскими шаржами.
Закончив школу в 1958 году, Довлатов сделал попытку поступить на журфак. Не поступил. Только через год ему удалось попасть на филологический факультет ЛГУ, отделение финского языка (там был самый маленький конкурс). Студенческая жизнь Довлатова от его школьной жизни отличалась только средой и кругом общения: учился плохо, прогуливал занятия, зато стал частью богемной тусовки ленинградской молодежи – в том числе подружился с Иосифом Бродским, Анатолием Найманом и другими молодыми поэтами и прозаиками, в подавляющем своем большинстве «непечатными», то есть не издаваемыми.
Через три года Довлатова исключили из университета за неуспеваемость и, по правилам всеобщего призыва тех лет, он потерял свое право на отсрочку и был призван в армию. А службу ему выпало проходить во внутренних войсках. Бывший студент, богемный тонко чувствующий юноша, привыкший к развязной свободе разгильдяй, стал охранником в одном из ИТЛ республики Коми.
Психологический и чисто бытовой контраст непередаваемый. Зато сколько сурового жизненного материала для писателя! Спустя три года он вернулся в Ленинград с готовой рукописью повести «Зона. Записки надзирателя».
В этом первом своем большом произведении фактический материал еще слишком довлел над художественностью: стремясь быть правдивым, Довлатов допускал некоторую чернушность, а выводы, которые он сделал из своего опыта работы надзирателем, никак не могли понравиться идеологам власти – о том, что надзиратель и заключенный нравственно вполне равны. В повести не было ничего решительно антисоветского, но и советского в ней тоже не было. Тем более, что эпоха хрущевской «оттепели», времена критики партии и социализма, уже повернули к закату. И никаких новых «Иванов Денисовичей» советские издатели не ждали и не приветствовали.
И все же: первый серьезный кризис Довлатов прошел. Вернувшись в Ленинград, он поступил снова на филфак, на заочное отделение, устроился на работу в газету, начал публиковаться в пионерском издании «Костер» как журналист. А главное – его жизненная стезя была определена окончательно: он выбрал литературу. Писал рассказы, очерки, миниатюры. Женился второй раз. С первой женой, Асей Пекуровской, разошелся еще до армии. Теперь, во втором браке с филологом Еленой Ритман, у него родилась дочь Катя.
Однако закончить университет и в этот раз не получилось. Он все так же плохо учился и все так же прогуливал занятия. И это, конечно, удивительно, учитывая, что на заочном отделении и требования к студентам попроще, и отношение преподавателей посердечнее. Расхлябанность во всем, что не касалось его творчества, неумение принимать существующие правила, постоянный выход за рамки, какая-то социальная чрезмерность – все это Довлатову мешало по жизни. Он сознавал это, каялся, мучился – но изменить себя не мог.
Он так и не смог получить законченное высшее образование. Зато все глубже уходил в творчество. В одном доме с Довлатовыми жила известная советская писательница Вера Панова. Ее сын, Борис Вахтин – один из основателей творческой группы «Горожане», участником этого объединения был и Довлатов. Несколько лет Довлатов проработал литературным секретарем у Пановой, она помогала начинающим авторам. Среди ее протеже были так же Юрий Казаков, Андрей Битов.
Довлатов пробовал публиковаться, но его рассказы не нравились советским издателям: ни один журнал не брался его печатать, хотя многие редакторы и литературные критики в частных письмах и беседах признавали талант молодого автора.
Неудачи везде
Человек, всерьез захваченный творчеством, крайне редко годится для семейной жизни. А испытывающий неудачи в деле своей жизни да еще пьющий Довлатов и вовсе был не подарок. Жизнь не клеилась – по всем фронтам Довлатов чувствовал сплошную безнадегу.
В конце концов он сделал попытку разорвать тупик бытия – и уехал в Таллин. Ничего не планируя, просто вдруг, потому что подвернулась попутная машина и попутчик. Ему показалось, что в более либеральной советской Эстонии у него будет больше шансов все-таки встроиться в советский литературный процесс. Он даже проработал на ответственной должности корреспондента «Советской Эстонии» какое-то время.
Об этом периоде своей жизни он написал в автобиографической книге «Ремесло» и повести «Компромисс».
Интересно, что спонтанный и расхлябанный в жизни, Довлатов всегда четко структурировал свои произведения.
Например, сборник рассказов «Чемодан», опубликованный уже в Америке издательством Анн Арбор в 1986 году, представляет собой цикл текстов о вещах, которые «я положил в чемодан, уезжая в Америку», и которые ни разу не пригодились, оставшись только ностальгическими знаками памяти. По поводу каждой из вещей Довлатов рассказал связанный с нею случай. Вот названия восьми рассказов из этого сборника:
- · «Креповые финские носки»
- · «Номенклатурные полуботинки»
- · «Приличный двубортный костюм»
- · «Офицерский ремень»
- · «Куртка Фернана Леже»
- · «Поплиновая рубашка»
- · «Зимняя шапка»
- · «Шофёрские перчатки»
Читая, каждый раз удивляешься: «из какого сора» растут довлатовские тексты. Он был настоящим мастером находить этот сор – слушать и слышать жизнь вокруг себя, видеть подробности, а потом, «пересобрав детали конструктора», сочинять из них истории.
Да, он много записывал и работал с документальным материалом как журналист, но на самом деле – об этом неоднократно свидетельствовали его друзья и коллеги, те, кто невольно становились героями его рассказов – он не фиксировал события и анекдотические случаи на бумаге как есть, а, следуя жизненной правде, создавал иную художественную реальность.
А вот работа журналиста ему не нравилась как раз потому, что там приходилось слишком много врать. Он на практике познал разницу между художественной правдой и художественной ложью.
«Компромисс» был композиционно структурирован им так, чтобы разоблачить ложь, показать нелепость пропагандистских штампов советских газет. Каждый рассказ-компромисс начинался краткой заметкой, новостным сообщением или цитатой-выдержкой из статьи в газете. А далее следовал рассказ Довлатова о предыстории создания «компромисса». И это сопоставление создавало массу юмористических, а иногда драматично-печальных моментов.
Если бы не голос самого Довлатова – доверительный, открытый, дружеский, если бы не его постоянная самоирония и чувство сострадания к своим персонажам – такие заметки могли бы прозвучать зло, издевательски. Смех, насмешка - это ведь всегда так или иначе критика (вот почему власти всех мастей никогда не любят сатириков и всевозможных юмористов не долюбливают).
Довлатов никогда не выглядит злым насмешником. Скорее – близким приятелем, с которым читатель может посмеяться вместе – то весело, а то и не очень, но ВМЕСТЕ. Он любил и умел слушать – и поразительным образом это чувствуется в его словах, в том, что он писал.
Приезд в Таллин действительно что-то сдвинул в лучшую сторону в жизни Довлатова: Эстония, хотя и являлась витриной социализма в СССР, в культурном плане все-таки представляла собой провинцию. Талантливый русский автор там действительно мог позволить себе чуть больше. В Эстонии Довлатов обрел профессиональную уверенность в себе, он, наконец, «встал на ноги» как литератор.
Он по-прежнему не умел писать в советском идеологическом ключе, но, по крайней мере, у советских редакторов появилось чуть больше доверия к нему, как автору. Взять в печать текст, написанный журналистом «Советской Эстонии» - это ведь не то, что принять рукопись от какого-то непризнанного гения с неопределенным местом работы.
В 1970 в журнале «Нева» опубликовали рассказ Довлатова «По собственному желанию», а в «Юности» - его рассказ «Интервью». Хотя большая часть текстов ходила по рукам в виде так называемого «самиздата» - официальные публикации шли туго, мало, редко.
А потом случилась катастрофа: в издательстве «Ээсти раамат» приняли к публикации роман Довлатова «Пять углов». В типографии уже был сделан набор, но печать была остановлена из-за прямого вмешательства сотрудников КГБ.
При том, что ничего прямо антисоветского Довлатов никогда не писал – сам дух его прозы противоречил той картине, которую призваны были создавать писатели «советские». Правдивая бытовая картина жизни, не подкачанная идеологическим насосом, выбивалась из общего ряда, выглядела сомнительно и пугающе. Она разрушала общепринятое лицемерие и потому – вполне справедливо, в общем-то - оценивалась властями как нечто опасное. Довлатов шел не в ногу в общем строю.
Интерес КГБ к автору был опасен, разборки могли бы кончиться тюремным сроком – появись у кого-нибудь из сотрудников органов такое желание. Пытаясь избежать подобного поворота событий, Довлатов по совету друзей вернулся в Ленинград. И стал работать редактором в журнале «Костер», где его хорошо знали.
Он продолжал писать, хотя его все так же не печатали. Самиздатовские рукописи попали на запад. Несколько публикаций в эмигрантских изданиях (некоторые даже без ведома и разрешения автора – тогда такое практиковалось) привели к тому, что Довлатова исключили из Союза журналистов.
Не вписываться в общий поток означало вливаться в другой: жизнь выталкивала Довлатова в сторону диссидентства. Это происходило тогда со всеми интеллигентами, которых не принимал советский официоз, абсолютно не склонный к какой бы то ни было гибкости.
А из-за рубежа шла активная раскачка ситуации: вкладывались солидные средства в русскоязычные зарубежные издания, были созданы редакции радио «Свобода», «Голос Америки», «Свободная Европа», русскоязычная служба BBC, работало издательство «Посев» и другие.
Но зарубежные издания не приносили денег, а профессиональные возможности заработка Довлатову перекрыли. Это было время интеллигентных дворников и кочегаров: художники, писатели, поэты в поисках заработка и обязательного официального трудоустройства (поэта Бродского посадили по статье о тунеядстве) устраивались на самые неквалифицированные «грязные» работы и это давало им возможность удержаться на краю маргинальной черты, существуя в стороне, на обочине официальной жизни.
Это снова был кризис. И Довлатов попытался разрешить его, уехав на заработки в Пушкинские горы, музей-заповедник «Михайловское». Туда можно было устроиться экскурсоводом – за это неплохо платили.
История о работе в Михайловском стала основой новой книги – «Заповедник». Самого себя Довлатов вывел в ней под видом главного персонажа Бориса Алиханова, неудачливого писателя-алкоголика, жена которого, отчаявшись, намеревается уехать в эмиграцию – с мужем или без него, забрав с собой их общую дочку.
Еще один кризис: эмиграция
Эпизод, описанный в «Заповеднике», на самом деле имел место весной 1978 года: вторая жена Довлатова Елена Ритман эмигрировала из СССР вместе с дочерью. А тем временем над самим Довлатовым грянул гром: его «Невидимую книгу», выпущенную незадолго до этого в США – автобиографические записки, воспоминания, рассказы о друзьях и приятелях, которые впоследствии были доработаны и вошли в книгу «Ремесло» - летом 1978 года прочитали в эфире радио «Свобода».
Сразу после этого Довлатов попал в милицию. Его арестовали, обвинив в нападении на представителя власти. А когда он отсидел положенные пятнадцать суток за хулиганство, его пригласили на беседу в органы и вполне откровенно посоветовали уезжать из страны.
- Ведь вас здесь ничего не держит, - было сказано Довлатову. К тому времени, действительно, не только жена и дочь, но и большинство друзей из окружения Довлатова покинули СССР, уехав, кто в Израиль, кто во Францию, кто в США. Это был не звонок, а вполне ясный сигнал, угроза: или покидаешь страну по-хорошему, или загремишь в тюрьму надолго.
Довлатов понял, что сопротивляться бесполезно и подал документы на выезд из страны вместе с мамой. Они вылетели, как пробка: никаких затягиваний, никакой бюрократии - уже в августе 1978 вместе с матерью он оказался в Вене, в эмиграции.
Через полгода переехали в США, в Нью-Йорк, а еще спустя два года Довлатов стал одним из учредителей и редакторов газеты «Новый американец».
Газета выходила на русском языке и была ориентирована на русскоязычную публику, которой в Нью-Йорке было уже не мало, благодаря двум волнам эмиграции – после 17 года и советской.
В этой газете публиковались Василий Аксенов, Владимир Войнович, Иосиф Бродский. У Довлатова была в газете своя колонка, где он писал заметки о жизни, о литературе, об эмигрантском быте и т.п.
Газета быстро приобрела популярность – это был свежий голос нового поколения русскоязычной эмиграции, и делали ее по-настоящему блестящие авторы. Но несмотря на то, что тираж составил 11 000 экземпляров, газета все равно закрылась спустя два года: учредители обанкротились, так и не сумев выплатить кредит, взятый для ее издания.
И все же дела Довлатова на новом месте пошли в гору: его начали публиковать. Одна за другой вышли «Зона», «Заповедник», «Компромисс». Публика была благосклонна. Та «антисоветчинка», которая то и дело мерещилась цензуре в СССР, отвращая советских редакторов, здесь, напротив, всячески, разумеется, приветствовалась – и творчеству Довлатова был открыт широкий путь.
Его прозу стали публиковать не только в эмигрантских, но и в солидных местных изданиях – в переводе на английском его рассказы публиковались в солидном «Нью-Йоркере» и «Партизан Ревью». Ироничная проза Довлатова в США пришлась ко двору и многим полюбилась.
На радио «Свобода» Довлатову дали вести авторскую программу «Бродвей 1775» - по форме это были беседы с приглашенными гостями, где обсуждались всевозможные новости политики и культуры.
У Довлатова, наконец, появилась возможность работать в полную силу. Живя в Америке, он выпустил 12 книг, среди которых большую часть составляли написанные в Союзе. Из новых была повесть «Иностранка» и сборник «Соло на IBM» - записки о литературных трудах, встречах, друзьях в США. Этот сборник симметрично дополнял «Соло на ундервуде», написанный о жизни и творчестве в СССР.
Сборник рассказов «Наши», написанный в США, имел ностальгическое звучание – он был посвящен семье Довлатова, его предкам, родственникам и детям (в Америке у Довлатова родился еще сын, Николас»).
Тем временем в Советском Союзе происходила социальная либерализация: после прихода к власти Горбачева в 1985, политика, в том числе издательская, сильно поменялась.
В толстых литературных журналах начали печатать эмигрантскую прозу. Бывшие диссиденты начали возвращаться. Повесть Довлатова «Филиал» о жизни в эмиграции напечатали в СССР, а потом пришло время и для рассказов и сборников.
Довлатов начал работу над новым сборником, который задумал назвать «Холодильник» и сделать его собранием рассказов о еде (на самом деле, конечно, о людях и событиях). Он успел закончить только один рассказ - «Старый петух, запеченный в глине».
24 августа 1990 года у Сергея Довлатова случился сердечный приступ. Он скончался в машине скорой помощи по дороге в больницу. Ему было всего 49 лет.
Сейчас в Нью-Йорке есть улица Довлатова – названа в его честь по требованию местных почитателей.
Книги и цитаты
Рассказывать о том, что пишет Довлатов, чрезвычайно трудно. Можно дать только самые общие наметки. Постоянно тянет цитировать – настолько забавно, мудро, афористично все это. И что особенно странно – актуально.
«Компромисс»
Повесть о работе Довлатова журналистом в Эстонии.
«У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно… К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека».
«Он был похож на водолаза. Так же одинок и непроницаем».
«А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!»
«Заповедник»
О работе Довлатова в Михайловском.
«Я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить… читать».
«В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса...»
«Иностранка»
В этой повести, которую Довлатов посвятил «одиноким русским женщинам в Америке – с любовью, грустью и надеждой», даны изумительно точные и одновременно забавные портреты эмигрантской общины в Нью-Йорке и рассказана история «приличной девушки из хорошей семьи» Маруси Татарович, которая после долгих приключений и череды неудач полюбила латиноамериканца Рафаэля.
«В эмиграции было что-то нереальное. Что-то, напоминающее идею загробной жизни. То есть можно было попытаться начать все сначала. Избавиться от бремени прошлого».
«Я люблю таких - отпетых, погибающих, беспомощных и нахальных. Я всегда повторял: кто бедствует, тот не грешит…»
«Сидели мы, помню, в одной компания. Прозаик Стукалин напился и говорит литературоведу Зайцеву:
- Я сейчас тебе морду набью.
А тот ему отвечает:
- Ни в коем случае, потому что я - толстовец. Я отрицаю всякое насилие. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Стукалин подумал и говорит:
- Ну и хрен с тобой!..
Мы успокоились. Решили, что драка не состоится. Вышли на балкон.
Вдруг слышим грохот. Бежим обратно в комнату. Видим, Стукалин лежит на полу. А толстовец Зайцев бьет его по физиономии своими огромными кулаками...»
«Филиал»
Далматов – главный персонаж повести – работает ведущим журналистом на радио в Нью-Йорке. Его командируют в Лос-Анжелес, на типичный эмигрантский симпозиум с названием «Новая Россия». Неожиданно среди диссидентской публики и политических и культурных деятелей он встречает свою первую любовь по имени Тася. Ироническая фантасмагория переходит в ностальгическую лирическую повесть. У Довлатова во всем присутствуют контрасты – как в жизни.
«Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом».
«Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает. И они без конца задают вопросы, хотя правдивые ответы им совершенно не требуются».
«Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда».
«Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил».
Экранизации
Повесть «Компромисс» была экранизирована в 2015 году режиссером Станиславом Говорухиным. Фильм вышел под названием «Конец прекрасной эпохи» - так же называлось известное стихотворение и сборник Иосифа Бродского. Главные роли в картине сыграли Иван Колесников, Сергей Гармаш, Фёдор Добронравов, Светлана Ходченкова, Лембит Ульфсак.
Еще один биографический фильм о Довлатове снял Алексей Герман-младший. Для сценария были использованы произведения Довлатова разных лет. Роль самого писателя исполнил сербский актер Милан Марич, внешне очень похожий на него. Картина «Довлатов» была показана на 68-ом Берлинском кинофестивале и была отмечена призом «Серебряный медведь».
Довлатов – тот автор, которого можно читать в любом настроении и обстоятельствах. С ним можно разделить и хорошее, и плохое.
Но когда в жизни начинается черная полоса, и не с кем поговорить, нет плеча, к которому можно прислониться – тогда читать Довлатова особенно хорошо.
Потому что кажется, что он тебя слушает. Бывают и такие писатели.
«Те, кого я знал, живут во мне. Они – моя неврастения, злость, апломб, беспечность…»
