Глава 99
Возвращаюсь в отделение. Ту девушку, подругу рок-музыканта, которую зовут Лиана, приходится всё-таки госпитализировать. Да она и сама не глупенькой оказывается, несмотря на вызывающий внешний вид. Понимает, что с её организмом что-то не так. Потому, едва вернувшись, начинаю её обследовать. Подруга её, та самая, со странным мировоззрением, крутится на табуретке, глядя вокруг, словно в космос попала.
– Сколько человек умерло здесь сегодня? – задаёт она по крайней мере странный вопрос.
– Не знаю, – отвечаю ей.
– Вы боитесь сказать?
– Я правда не знаю. Никогда не задумывалась о таком.
– Очень зря. Я думаю, здесь полно мертвецов.
«Очень странная девица, – думаю. Так и подмывает ей ответить. Мол, если хотите увидеть очень много покойников, так отправляйтесь на кладбище и считайте могилки».
Переключаюсь на Лилию.
– Вы были у стоматолога? Удаляли зуб, например? – спрашиваю её.
– Нет, а что?
– Инфекция, – произношу лишь одно слово, под которым может скрываться много чего.
– Меня беспокоит пирсинг, – признаётся Лилия.
– Как глупо, – хихикает её подружка.
– Пирсинг? Где? – спрашиваю пациентку.
– Покажи ему, – предлагает подружка.
– Нет!
– Лилия, возможно, у тебя в крови бактерии, влияющие на сердце. Важно найти источник, чтобы вылечить, – терпеливо поясняю девушке.
Она закатывает глаза и коротко вздыхает. Потом вздыхает уже тяжелее, задирает подол больничной одежды и широко разводит ноги в разные стороны.
– Ого… – вырывается у меня непроизвольно. – Сама делала?
– Нет. Подружка Фронька.
– Давно так?
– Три месяца. Она сказала, что это пройдёт.
– Это инфекция и её надо изолировать.
– Нет. Не надо над ней издеваться! – подружка Лилии внезапно вскакивает с табурета, бросается ко мне, обхватывает руками и валит на соседнюю койку.
– Фронька! Прекрати! – кричит Лилия. – Фронька!
Мне удаётся скинуть девицу с себя, но выходит не слишком удачно. Отскочив от меня, она резко разворачивается, бежит в сторону окна, а затем влепляется в него лицом, едва успевая выставить вперёд ладони, чтобы смягчить удар. Но сила инерции оказывается сильнее, и, ударившись о стекло, словно насекомое, девушка медленно сползает по нему на пол.
– Фронька! – истошно орёт Лилия, глядя на потерявшую сознание подругу. – Фронька, ты цела?!
Та, полежав на полу пару секунд, со стоном переворачивается на спину.
– Я заведу на неё карту, – говорит ошеломлённая произошедшим медсестра.
Соглашаюсь, а потом отправляем Фроньку, – на самом деле по паспорту её зовут Фронгиза, имя девушке придумал её отце – казах, а мама русская, – на рентген. Он показывает перелом левого запястья. Когда пациентка возвращается в палату, и я прихожу её осмотреть, извиняется передо мной.
– Простите. Мне так жаль… – и снова погружается в сон.
Потом приходится переключиться на следующего пациента. Это молодой парень, потерявший сознание. В анамнезе сильная боль в груди. Привезли на «Скорой».
– Боль в груди, не рано ли? – задаюсь вслух вопросом.
– Он весь день жаловался. Грешил на мясной сэндвич, – подсказывает сопровождающий парня молодой человек.
– Вы кто?
– Его двоюродный брат.
– В семье не было ранних сердечных болезней? – спрашиваю его.
– У бабушки был диабет.
– Анализ крови, рентген грудной клетки. Как его зовут?
– Павел.
– Павел, ты меня слышишь? – спрашиваю, но больной не отзывается.
– Кислород крови 98.
– Травмы вроде нет, – продолжаю осмотр. – Он просто упал?
– Да, он много работал, у него в понедельник выставка. Он не спал всю неделю, – рассказывает брат.
– Что-то запрещённое принимает?
– Не думаю.
– Точно?
– Мы увиделись впервые с его переезда в Питер.
«Нормальные вы такие родственники», – думаю недовольно. Хотя вспоминаю сразу, что родного брата Диму не видела уже не помню сколько.
– Анализ на токсины.
– Вот ЭКГ, – протягивает медсестра ленту.
– Он художник, но это не значит, что... – начинает брат, но я его перебиваю.
– Высокая активность ферментов, обширный ИМ.
– Что?!
– Инфаркт миокарда.
– Ему 27! – изумляется брат.
– Он пил энергетики?
– Да.
– Вот результат.
– Боже…
Стараюсь стабилизировать пациента, и это удаётся. Спустя минут десять мне говорят, что приехала младшая сестра рок-музыканта. Того самого басиста, который устроил весь этот переполох на рок-концерте, когда неожиданно рухнул во время выступления. Этим же спровоцировал беспорядки – люди испугались и понеслись во все стороны, как табун лошадей.
Сестра рокера оказывается миловидной блондинкой с причёской-каре, светло-голубыми глазами и бледной кожей. В руках нервно теребит сумочку. Когда подходит ко мне, предлагаю отойти в сторонку, чтобы спокойно поговорить. Зовут её Азалия Романовна. Представляюсь и говорю, что лечу её старшего брата.
– У него отказало дыхание? – волнуюсь, спрашивает она.
– Ненадолго. Но уже несколько часов ему помогает дышать машина.
– Он в коме?
– Не совсем. Он скоро очнётся. Вы знаете, что он принимал?
Азалия Романовна называет вещество и горестно вздыхает.
– Ох, сколько раз я говорила ему не трогать эту дрянь. Это опасно. Где он?
Ответить не успеваю, поскольку вижу, как из левой ноздри у женщины протянулась алая капля. Добралась почти до губы.
– Ваш нос.
– Что?
– У вас кровь.
– Блин, опять!
– Садитесь, – протягиваю ей салфетки. – Кладите побольше.
– Каждый раз, как я понервничаю, льёт, как из фонтана, – смущённо признаётся посетительница.
– Вы посидите пока, мне нужно вернуться к пациенту.
– Хорошо.
Спешу к Павлу. Оцениваю его состояние и прошу медсестру, чтобы следила за давлением. Оно не дошло падать ниже отметки 100. В палату входит Соболев. Спрашивает, что здесь, коротко объясняю.
– Что с токсинами? – интересуется коллега.
– Проверяют, но клетки миокарда гибнут.
– Операции были? – уточняет Соболев.
– Нет.
– Кровотечение?
– Свёртываемость хорошая.
– Может быть, кардиокатетер? – предлагает Дмитрий.
– Его готовят часа два, – поворачиваюсь к медсестре. – Вежновца вызвали?
– Его не могут найти.
– Ты ждёшь остановки? – спрашивает Соболев. – Нужно дать ему тромболитик.
– Но без кардиолога это опасно.
– Будем ждать – точно получим труп.
Решаюсь на проведение процедуры, разрешение на которую, по-хорошему, должен дать кардиолог. Но времени нет.
– Эллина Родионовна, токсины, – входит Достоевский, протягивает документ с результатом анализов.
Мне это кажется странным, но никаких опасных веществ в крови Павла не обнаружено.
– Может, он их только принял? – уточняет Соболев.
– И в моче ничего нет, – продолжаю удивляться.
– Ты проверяла липиды?
– Нет, но можно.
– Тахикардия, – коротко произносит медсестра.
– Готовьте заряд!
– Пульса нет, – констатирует Соболев. – Начинаю массаж.
– Заряд 200. Адреналин.
– Для аритмии рановато.
– Будем интубировать, – решаю. – Руки!
Даю разряд.
– Без изменений, – сообщает медсестра.
– Триста. Вызывайте Вежновца! Руки!
Соболев послушно убирает их с груди пациента.
– Фибрилляция.
– Сто лидокаина, заряд 300, – говорю, потом сменяю Соболева, продолжая делать вместо него непрямой массаж сердца.
– Желудочного кровотечения не было? – спрашивает коллега.
– Судя по анализу стула, нет.
В палату входит Данила и тут же предупреждает, что забыл тут ручку – подарок Маши.
– Сейчас заберу и уйду. Кстати, что у вас?
– Инфаркт. Вещества, – бросаю ему коротко.
– Да? – Береговой смотрит на снимки на негатоскопе. – Странно. А похоже на синдром Марфана.
Мы с Соболевым переглядываемся удивлённо. Потом таращимся на Данилу.
– Чего вы так смотрите? Посмотрите на своего больного. Высокий, тощий, впалая грудь, длинные конечности. Не помните, что ли? Со стороны сердечно-сосудистой системы у таких людей выпадение митрального клапана отмечается в 80% случаев, – говорит мой друг голосом лектора.
– Странно, а брат мне ничего не сказал.
– Он мог не знать, – парирует Данила.
– Верно, – вспоминаю. – У таких больных слабая аорта. Она разрушается. Нужно восстановить ритм.
– Мы дали тромболитик, я настоял, – признаётся Соболев.
– Что?!
– Чтобы сбить ритм, – добавляет Дмитрий.
– При расслоении аорты?! – почти кричит на него Данила.
– Мы не знали…
– Аорта разорвана. Кровь заливает грудь, – замечаю вслух. Береговой кидается к шкафу, хватает одноразовый халат, натягивает перчатки.
– Набор для торакотомии, – требует Соболев.
– Нет, он зальёт весь пол, – прерываю его.
– Надо что-то делать!
– Замороженную плазму, – решает Данила. – Проверим его на гемоторакс и измерим венозное давление.
– Хорошо, вскрываем грудь, – сообщаю коллегам. Вижу, как Береговой с неудовольствием смотрит на Соболева. Только бы не поссорились прямо здесь, больному это явно не поможет.
– Это вся его кровь, – медсестра показывает полупустой дренаж.
– Сколько у нас осталось?
– Переливаем наборы три и четыре.
– Возьмите ещё четыре, – говорит Данила.
– Где же этот Вежновец?! – начинаю психовать. – Его вызывают уже полчаса! У нас человек гибнет!
– В ресторане, – отвечает вдруг Береговой.
– Что?!
– Я ехал с ним в лифте и слышал, как он разговаривал с какой-то девушкой.
– Вот же!.. – вырывается у меня, но вовремя сдерживаюсь, поскольку личная жизнь этого человека меня ну совершенно не касается. А вообще, конечно, было бы хорошо, окажись у Вежновца постоянная пассия. И не та раскрашенная силиконовая кукла, бывшая с ним прежде во времена его «царствования». Уж она-то наверняка отказалась с ним встречаться после потери «трона». Ему нужна женщина пусть с претензиями, но попроще. Это поможет Ивану Валерьевичу стать более гуманным. Отношения облагораживают. «И мне самой поры бы ими обзавестись», – думаю и мысль эту отгоняю. Не время.
– Катетер проходит. Есть пульс при нажатии. Слабый, – произношу через несколько минут.
– Вот плазма, – сообщает медсестра.
– Подавайте сюда.
– Грудь вскрываем? – спрашивает Соболев.
– Нельзя, он истечёт кровью, – отвечает Береговой.
– Уже истёк.
– Приведи Вежновца, Данила!
– Если попробовать, то сейчас, – настаивает Дмитрий.
– Я не буду вскрывать грудь без Вежновца! – бросаю резко. – Данила! Приведи его. Сейчас! – уже приказываю. – Хорошо, готовимся. Шёлковую четвертую.
– Ждать нельзя, – упрямится Соболев.
– Ждём.
Данила уносится из палаты. Ему за скорость бега нужно дать медаль. Наверняка перекрыл какой-нибудь мировой рекорд, поскольку не проходит и пяти минут, как вбегает Вежновец. Спешно спрашивает, что здесь, сбрасывает пиджак на руки медсестры и быстро переодевается. Он настолько торопится, даже не успевает, как мы все привыкли, сначала высказать что-нибудь едкое.
– Откачали четыре литра, – докладывает ему Соболев.
– Расслоение аорты, ввели тромболитик, – добавляю.
– Положите скальпель, – ледяным тоном произносит Вежновец.
– Он получил четыре единицы раствора плазмы, – замечает Данила, переводя дыхание.
– Нет.
– Возможен тромб.
– Он его растворит, – сухо произносит Иван Валерьевич.
– Нужно вскрыть грудную клетку, – это Соболев.
– Аорта близко к сердцу, её не пережмёшь, – произносит Вежновец.
– Что можно сделать? – спрашиваю его.
– Прекратите массаж. Вы убили его.
Дмитрий останавливается, убирает руки с груди пациента. Кардиомонитор начинает пищать, показывая ровную линию. Медсестра его выключает. В палате повисает тяжёлая пауза. Потом начинается шевеление. Младший медперсонал закрывает тело и удаляется. Вежновец подходи к негатоскопу.
– Сразу вы этого не поняли? – спрашивает нас.
– Он художник. Работал всю неделю. Я заподозрила наркотики, – говорю ему.
– Вы измеряли давление на обеих руках? – вопрос адресован Соболеву.
– Нет, кажется…
– Так да или нет? – голос кардиохирурга обрастает сталью.
– Нет.
– Вы не заметили расширенное средостение?
– Только после остановки сердца, – признаюсь, чтобы отвести удар от Дмитрия. – Для расслоения аорты типично верхушечное смещение трахеи. Мне сказали, всё чисто.
– Я имел в виду гемоторакс, – тихо произносит Соболев в своё оправдание.
– Вы назначили тромболитик, не взглянув на рентген? – Вежновец смотрит на меня вопрошающе.
Я молчу, и тогда он суживает глаза.
– Эллина Родионовна?
– Да. Да, так было надо, – отвечаю наконец.
– Да? Надо? – ехидно изумляется Иван Валерьевич.
– Вы не отвечали на вызовы. Нам пришлось решать самим, – теперь Соболев решил меня поддержать.
– Это ваша работа: решать на основании имеющихся данных! – неожиданно повышает голос Вежновец. – Но вы даже не взглянули на результаты!
– А вы никогда не ошибались? – играя желваками скул, спрашивает его Соболев.
– Так глупо, как вы, никогда.
– Ну и лечите сами. Вас вызывали три раза! – бросает ему Дмитрий.
– В идеале, доктор Соболев, я не доверил бы вам ни одного пациента. И если бы вам было не наплевать на свою работу, тогда другое дело.
– Мне не наплевать!
– Этот человек мог бы жить.
– Расслоилась аорта. Он бы не пережил операцию, – озвучивает своё мнение Данила.
– Теперь мы этого не узнаем, – всё так же злобно шипит Вежновец.
– Нужно проверить его семью. Я поговорю с братом, – сообщаю всем.
– Нет, я поговорю. Никто не обсуждает это дело. Это ясно? Вам ясно? – тычет Иван Валерьевич пальцем в нашу сторону по очереди.
– Да, – соглашаюсь устало. Что ж, мы совершили ошибку. Такое вот случается порой стечение обстоятельств, которое предугадать никто не мог. Или мог? Пытаюсь себя успокоить и заодно подумать, как отвести гнев Вежновца от своих коллег. Он наверняка не простит Соболеву такой дерзости и попытается ему отомстить.
Пока иду по коридору, вижу, как из палаты выходит Жигалова, уже готовая к выходу на улицу.
– Ирина Константиновна, добрый вечер, куда это вы? – окликаю её.
Она оборачивается.
– А, Эллина Родионовна, – лицо хмурое, недовольное. – Спасибо, что пролечили меня.
– Так вроде бы курс лечения…
– Да, не завершён. Ещё четыре дня. Но я лучше дома, амбулаторно, чем есть ту дрянь, которой у вас тут людей пичкают. У меня снова болит желудок. Я не могу так больше. Извините. Вы хороший врач, и коллеги ваши тоже, но больничная еда – это отрава! Прощайте.
Она уходит, а я прислоняюсь к стене. Ну вот, опять придётся ввязываться в новую войну. Пора положить конец этому бесконечному воровству. Никто не имеет права так издеваться над больными людьми. Подобное отношение к ним напоминает мне то, чем занимались нацисты во время Великой Отечественной.