Данная статья написана по выпущенному в 2002 году произведению “Понятие государства в четырёх языках” под редакцией Олега Хархордина. Этот пост будет основан на статье, представленной в ранее указанной книге - “Что такое “государство”? Русский термин в европейском контексте” Олега Хархордина (перевод с английского Дмитрия Калугина).
Олег Хархордин начинает свою статью с рассуждения над смыслом, заложенном в понятие “государство”. Он обращается к лингвистике и эмпирическому восприятию.
В рассуждениях он отмечает, что “государство” “не является частью эмпирической реальности”[1], так как мы не можем его увидеть в целом представлении, в котором его понимаем, также осознать при виде, ассоциировать. Оно является абстракцией, некой “субстанцией” в представлении, однако эмпирического следа оно не оставляет. Хархордин указывает, что как грамматический субъект “государство” есть, но как логический – отсутствует. Главным вопросом, которым задаётся автор, является то, как люди стали воспринимать этот термин в качестве субъекта действия и почему ему стало приписываться активное поведение. Для этого Олег Валерьевич обращается к изучению истории термина “state” в английском языке, а также русского понятия “государство”.
В одной из первых частей своей статьи Хархордин обращается к истории понятия “state”. Он исследует и анализирует работу Квентина Скиннера “The State”, что была приведена в этом произведении первой. В целом, Олег Валерьевич делает акценты на тех же местах, что мне довелось описать выше, затрагивая привязанность термина “status” и “state” к персоне правителя, доходя до постепенного отдаления от такого восприятия в сторону смысла полного делегирования или же передоверия народом власти.
В следующей части своей статьи автор изучает историю понятия “государство”. Он сравнивает его со словами “state” и “status” и отмечает, что последнее слово было перенято русским языком в качестве “обозначения социального положения человека”[2], а немецкое слово “Staat” было употреблено в нашем языке как субъект(часть) государства – Штат.
Само слово “государство” произошло от названия русского правителя – “государь”, что подчёркивало обладание холопами. Но изначальная версия этого слова была “господарь”, впервые употреблённая в 1349 году польским королём Казимиром III, а впоследствии ставшая частью титула Великого князя, а в 1431 году митрополит Фотий первый использует слово “господарство”. Если ранее титул “Великий князь” имел обозначение “primus inter pares”[3], то с появлением “государя” – это означало, что правитель владел людьми как имуществом.
Слово прогрессировало и стало выглядеть как “Государь всея Руси” при воцарении династии Романовых. В такой формулировке отчётливо становится понятно, что всё без исключения в государстве принадлежало царю. После всех изменений термина можно сделать вывод, что “государство” обозначало положение и качество правителя, а также всю территорию, на которой он обладал властью.[4] Хархордин приходит к выводу, что термин “государство” развивался сразу в двух направлениях. Он обозначал как достоинство правителя, так и его полноту власти над подданными, а также имел значение территории, на которой государь осуществляет свою власть.[5]
Далее Олег Хархордин пишет о трансформации “государства” в “Отечество” и, в связи с этим меняется представление от служения конкретному правителю к служению Отечеству, что помогло разграничить дела государственного характера от личных государя. Заметное изменение происходит с появлением в истории “фигуры” Петра Великого, который вводит новейшее на тот момент представление о всеобщем благе и служении для его достижения. Таким образом, с приходом императора зарождается термин “Отечество”, которому правитель призывает служить всех подданных.
Данный термин был более подходящим вместо “государства”, так как он объединял людей на основе кровного родства на одной территории, подчёркивая их идентичность. Своими действиями Пётр I разграничивает личность правителя от “государства”. Более того, он призывал всех служить “сему государству”, то есть своему Отечеству и отмечал, что сам он тоже служит во благо его. Словосочетание “сему государству” даёт понять, что на тот момент уже зарождается понимание государства как нечто обособленно существующее. Но присутствует и другая точка зрения. Так как название “Отечество” было, грубо говоря, навязано подданным правителем, который обладал всей полнотой власти, то такой пример разделения личности и государства не является успешным. А с приходом к власти Екатерины II грань между словами “Отечество” и “государство” размывается вовсе. Эти понятия становятся равносильными.
Императрица превозносит новое значение “государства” в виде “страны, население которой состоит под одним управлением”[6]. И именно это отражает, что государство становится чем-то “самодостаточным и независимым”[7]. Однако проблема была в восприятии этого термина народом, так как он не придавал ему смысла “автономной машины власти”[8], а продолжал считать, что должностные лица являются прислужниками правителя, которым следует повиноваться. Позже Хархордин обращает внимание, что во времена советской власти термин “государство” становится отдельным субъектом действия, так как он был обезличен и никому не подчинён.
В предзаключительной части своей статьи Олег Хархордин затрагивает социологический подход к фикции со стороны государства, которое выступает за идею общего блага. Он задаётся вопросом, почему же всё-таки люди принимают и готовы принимать решения должностных лиц от имени государства при понимании того, что такие решения являются носителями их собственных интересов, наделённых даже в какой-то степени произволом. Автор приводит ответы на данный вопрос от социологов Митчелла и Бурдье.
Митчелл писал, что для людей это является обыденностью, так как они каждый день видят сотрудников аппарата государства и воспринимают их за “абстракцию государства”[9]. Далее автор отсылает нас к ответу Бурдье, который поможет раскрыть причину такого восприятия людьми окружающих их индивидов. Бурдье отмечает, что такое восприятие происходит автоматически в разуме людей, так как у них заложена некая обязанность подчинения их обычному течению жизни, а вследствие того, что данный процесс происходит в государстве, следовательно эта абстракция организует такую жизнь. Хархордин отмечает важную мысль Бурдье о специфике делегирования. Она заключена в том, что делегирование – это своего рода преобразование в историческом контексте. Оно сначала отображалось в каких-то отдельных действиях лиц, а позже, вследствие структуризации, переросло в обыденные функции должностных лиц.[10]
В заключительной части статьи Хархордин рассуждает над мистикой делегирования. Он рассматривает высказывания нескольких учёных по данному вопросу: Ханны Питкин, Плоудена и английских юристов.
Но автор акцентирует внимание на видении Томаса Гоббса о мистике государства, что кажется самым подходящим вариантом для рассмотрения. Так как чего только стоит его нашумевшее произведение “Левиафан”, которое уже с обложки, на котором изображено само мифическое существо, состоящее из людей, заставляет читателя задуматься о смысле, заложенном в книге. Изображённый Левиафан является государством, которое в свою очередь состоит из людей. Так как существо на обложке является мифическим, то логично сделать вывод, что государство – это такая же мифическая сущность.
Однако Гоббс акцентировал своё внимание на том, что именно власть не отражается на знаменитом изображении, ведь по природе своей, утверждал он, она является “искусственной душой”[11], которую невозможно узреть глазами.
Именно с помощью этой идеи Гоббс смог показать, что государство является независимым ни от кого. Бурдье видит проблему когда человек начинает говорить и предпринимать действия от имени всех во благо, так как это приводит к навязыванию нужной правителю идеологии и представлений, используя “во благо” всего лишь как предлог. В этом смысле мы даже можем проследить концепцию “третьего лица власти”, которую выдвигал знаменитый американский политолог Стивен Льюкс[12].
Олег Валерьевич окунается во взгляды номиналистов, предварительно перед этим сделав следующий вывод: “Делегирование, однако, не является нашим роком: нам только кажется, что рядом с частным должно существовать что-то всеобщее, также воплощенное в отдельном предмете или инстанции.”[13].
[1] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 154.
[2] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 165.
[3] Перевод - “Первый среди равных”.
[4] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 165-170.
[5] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 171-174.
[6] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 185.
[7] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 185.
[8] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 188.
[9] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 208.
[10] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 189-212.
[11] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 214-215.
[12] Энциклопедия для детей. [Т. 27]. Политика / глав. ред. М. Аксёнова; зав.ред. О. Вавилов; отв. ред. И Меркина, И. Упадышева. – Москва: Мир энциклопедий Аванта+, 2012. – 463 c. – С. 18.
[13] Хархордин О.В. Указ. соч. – С. 216.
Литература
- Понятие государства в четырех языках: С6. статей / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М.: Европейский университет в Санкт-Петербурге: Летний сад, 2002. — 218 с.
