Продолжение писем Екатерины II к барону Фридриху Мельхиору Гримму
3 марта 1791 г.
Коцебу (Август фон), может быть, отличный человек и писатель, но, правду сказать, он не думает о своих обязанностях: берет жалованье, а другие делают за него дело. Он находится под непосредственным покровительством Циммермана (Иоганн Георг), который его хвалит; но за всем тем, я предвижу минуту, когда Сенат ему пришлет отставку за то, что "он не исполняет своей должности", и Сенат поступит законно, и нечего будет против этого возразить.
15 апреля 1791 г.
У нас третий день после Пасхи, а погода стоит почти такая же, как в половине апреля бывает в Кадиксе: от 19 до 20° в тени, дело неслыханное и небывалое во всю мою жизнь. Все зеленеет, лист развертывается, все окна выставлены, и мы не знаем, куда даваться от жару.
Письмо ваше подтверждает мне, что я знала. 16 апреля, возвратившись из Франкфурта, в это гнездище разбойников, вы были угощены зрелищем разрушения. Вот что производится "правительством адвокатов, прокуроров и людей полоумных", которых в былые времена выставляли на посмешище в театре.
Подумаешь, что они теперь мстят публике за насмешки, которым подвергались. Во всякой стране имеются законы против кляузы и кляузников, а у вас их поставили во главу управления. Но полно, я напишу сочинение о демократии обширнее всего, что о ней было писано.
21-го апреля 1791 г.
В Лондоне народ писал мелом на домах: "Не хотим войны с Россией" (см. "другие публикации"). После этого во мне воскресла вся прежняя нежность к английскому народу.
Двадцать лет тому назад, когда отправляли в тюрьму лорда-мэра, этот самый народ кричал на улицах, чтоб отослали все дело к императрице Российской, и она решит по справедливости бесконечный процесс (здесь к войнам России с Турцией, Англия выступала на стороне турков (ред.).
Вы, конечно, понимаете, что моя нежность не простирается на министерство, потому что оно ее не заслуживает. Великий Герцберг (Эвальд Фридрих фон, первый прусский министр), не отличающийся вежливостью, совсем не великий человек и не великий писатель; он просто "тупой, упрямый померанец, еще не отделавшийся от школьных привычек"; он всячески старается разорить своего повелителя, без всякой выгоды тратит его деньги, которых и так не особенно много, и губит его в общем мнении.
Теперь хлопочут как бы заставить Герцберга выйти в отставку; а тот, лишившись доверия своего государя (Фридрих Вильгельм II), переносит всевозможные унижения, под предлогом, что он принимает мучение "ради общего блага". Подчиненные ободряют его и советуют перенести мучения, потому-де, что государству нужна его бездарность: должно быть, у них там совсем нет даровитых людей, если первенствует человек, который только умеет сеять раздоры.
Я вам сказала сущую правду, что в день заключения мира у меня свалилась большая мозоль с ноги: эта мозоль все лето мешала мне ходить, а в этот день она сама собою свалилась, и я была очень рада, потому что люблю ходить, особенно по саду, который я сама развела.
Граф Штакельберг (Густав Оттонович) отправляется в Швецию, и я надеюсь, что мы не замедлим прийти к соглашению; вы узнаете об этом, может быть, прежде чем получите мое письмо. Что касается до Франции, то я, несмотря на дружбу, начинаю думать, что у "моего друга" (здесь Людовик XVI) нет ни ума, ни характера, необходимых в его звании и положении: боюсь, что это так.
Зачастую бывает в доме частного лица, что все несчастья происходят от того, входит ли хозяин в управление делами или нет, и тогда они идут или хорошо или дурно, смотря потому, какова голова у хозяина. У вас то же самое.
Затем благодарю вас за все, что вы пишете о вашем доверии ко мне; я очень тронута и видите, как отвечаю вам.
25-го апреля 1791. Слава Богу, до сих пор еще в Ливонии не заметно признаков благотворительности короля над королями, великого и великодушного Герцберга. Но он снова подстрекает шведского короля (Густав III), и меня нимало не удивит новое нападение с этой стороны, так как он готов служить тому, кто больше даст, а конечно трое дадут больше, чем может дать один.
Пусть приходит, я ему пущу навстречу стрелу, которая всегда прямо попадает в цель. Посмотрим, может быть, граф двух империй Суворов-Рымникский еще поукоротит одежду у шведского короля, а она и без того коротка. Но пусть будут прокляты все "жегю" с их шайкой и все подстрекатели! Они - царство сатаны на земле.
"Девятнадцатый век, по словам генерала Зубова (Платон Александрович), не обещает ничего хорошего в будущем". Ему это не нравится; он молод и еще успеет увидать этот век во всем великолепии. Какая разница с второю половиною восемнадцатого! Половина тех, кто еще в живых, или дураки, или сумасшедшие; попробуйте, коли можете, пожить с такими людьми!
У меня теперь страсть на всё писать комментарии. Я начну с декретов Национального Собрания, преимущественно с того, который "присуждает к каторге всех министров; короля за тьму проступков, которые им даже и в голову не приходили", если хоть один из них останется после того при короле, то придется сказать, что министры его величества упрямее даже самого г-на Питта.
26-го апреля 1791. Г-н Коцебу мне надоел. Я не имею чести его знать, но знаю одно, что он всех заставляет ко мне писать, а сам везде, только не там, где бы ему следовало быть. Конечно, если у него такой нрав, что он не может сидеть смирно на месте, то он волен ехать, куда угодно. У нас он слывет завзятым пруссаком, он был в сношениях с Густавом, полагаю, что тот глупец, в качестве всесветного покровителя, обласкал и его, как человека даровитого и литератора. Письмо его прочту и, если можно будет, напишу комментарий на него.
29-го апреля 1791. Да будет известно моему козлу отпущения, что вчера фельдмаршал князь Потемкин (Григорий Александрович) дал нам великолепный праздник, на котором я пробыла, от семи часов вечера до двух часов утра.
Расстояние между моим домом и его, который рядом с кавалергардскими казармами, будет версты четыре; но так как я привыкла вставать в шесть часов, то и проснулась как всегда в этот час, и теперь пишу к вам, чтоб отделаться от легкой головной боли, которую чувствую.
Праздник начался народным угощением, но я застала уже остатки, так как народ в минуту всё растащил; почтенная публика долго дожидалась, стоя на дожде, который лил с двенадцати часов, и потому с великою поспешностью бросилась на угощение.
Потом, вероятно, те, кому удалось что-нибудь захватить, отправились восвояси, чтоб там насладиться плодами своих трудов. Публика же, приглашенная по билетам во дворец князя, прошла через великолепные сени и первую залу в другую громадную залу, которая по размерам и по красоте постройки уступает, как говорят, только Св. Петру в Риме.
В зале два ряда колонн; за колоннами с одной стороны обширный зимний сад, украшенный статуями и вазами, которые кажутся очень маленькими. Поэтому вы можете судить о размерах. Я набросала вам рисунок залы, а вы постарайтесь себе представить, как все было (здесь отсутствует).
Большая зала в длину имеет, я думаю, сажен 35; она построена из кирпича, но удивительно изящна и величественна. Как только я вошла в залу, князь подвел меня к стульям, стоявшим рядами, на месте, означенном буквою "Д"; я уселась посреди публики, которая была без шапок и не промокла под дождем, и тогда из саду, где я поставила значки "††", появились две кадрили, одна розовая, другая голубая; в первой был великий князь Александр, во второй великий князь Константин.
Каждая кадриль состояла из 24 пар: тут была самая красивая петербургская молодежь обоего пола, и все они, и женщины, и мущины, были с головы до ног залиты брильянтами: тут были все брильянты, какие только нашлись в городе и в предместьях.
Различные танцы были превосходно исполнены: я никогда ничего не видала разнообразнее, красивее и блестящее этих танцев, которые продолжались почти три четверти часа. После того князь повел меня и все остальное общество в театр, где была представлена комедия.
Когда представление кончилось, мы опять вернулись в большую залу, и начался бал. Посреди бала молодежь наша вздумала вместо контрданса опять повторить свою кадриль, и присутствующие во второй раз буквально пришли в восторг. По окончании танцев я ушла во внутренние комнаты, которые также великолепны, как и все в этом волшебном замке, и там отдыхала; в двенадцать часов ночи доложили, что ужин готов в театральной зале, обе кадрили ужинали на сцене.
Все мущины, участвовавшие в кадрилях, были одеты "испанцами", все дамы "гречанками". Остальными столами наполнялся амфитеатр. Зрелище было чудное. После ужина в первой зале был вокальный и инструментальный концерт, после которого я и уехала в два часа утра.
Вот как, государь мой, проводят время в Петербурге, несмотря на шум, и войну, и угрозы диктаторов!
30-го апреля 1791. Великий князь Александр совершенно покорил сердце князя Потемкина. Он его называет "царем души своей" и находит, что он с красотою Аполлона соединяет большую скромность и ум. Это юноша рассудительный, вежливый, обходительный и образованный; одним словом, если бы пришлось выбирать на его место из тысячи, трудно бы было найти подобного ему; лучше же его найти невозможно.
Нынешнею зимою он приобрел расположение всех, кто только приближался к нему, и я не поручусь, чтоб он не внушил некоторым особам своего возраста чувства более нежного, чем простое расположение. Обыкновенно, в его лета, мальчики бывают несносны, но ему уже 14-й год, а он всё мил.
Я ему как-то раз сказала, что "он не очень красив собою"; он скромно улыбнулся на мои слова. Я поспешила прибавить, что "красота не зависит от нашей воли, стало быть, нечего о ней и заботиться". Я теперь делаю так: когда невозможно удержаться, чтоб не похвалить его, я принимаюсь изо всех сил хвалить его костюм; я принуждена была так поступить в день моего рождения: шалун был очаровательно красив в этот день.
Мирабо был колосс, чудовище нашего времени. Живи он "не теперь", его бы все избегали, ненавидели, держали бы взаперти, повесили бы, четвертовали и т. п. Нужно бы почитать всемирную историю, и тогда будет видно, что для спасения всякой страны необходим действительно великий человек, и я бы могла предсказать, что будет с Францией.
В Персии еще не явился этот великий человек, и государство в последние 50 лет все близится к разрушению. Когда в России прекратился род Рюрика, междоусобная война продолжалась около сорока лет, покуда, наконец, явились три человека и спасли отечество: у одного из них было богатство, у другого храбрость, третий же был искусный политик, и у всех троих были именно те качества, которые были необходимы для успеха в те времена.
Как только вступил на престол первый из Романовых (Михаил Федорович), все смуты прекратились: ссориться стало не из-за чего, так как место было занято. Царю было тогда 16 лет; отец его, патриарх (Филарет), правил от его имени; он-то и был этот политик чрезвычайно искусный для своего времени.
Знаете ли, что будет во Франции, если удастся сделать из неё республику? Все будут желать монархического правления. Верьте мне: никому так не мила придворная жизнь, как республиканцам. Однако если я буду так продолжать, то вместо письма выйдет целая книга.
По всему, что я вижу во Франции и по всем слухам, я считаю её одержимою душевною болезнью; но, благодаря природному легкомыслию, болезнь эта должна была бы пройти скорее, чем у всякого другого народа. Кажется, с ними этот недуг приключается через каждые двести лет; прочтите их историю. Сколько времени продолжался он прежде? Отвечайте, пожалуйста.
Царское Село, 2-го мая 1791 г.
Вчера, не говоря худого слова, я во всю прыть прискакала сюда, и так как, в ожидании тяжёлого обоза, делать мне нечего, то я и продолжаю свое послание.
Не нравятся мне почести, воздаваемые Мирабо (умер 2 апреля 1791), и я не постигаю, к чему это, разве только чтоб они служили поощрением нечестью и всевозможным порокам. Мирабо заслуживает уважения Содома и Гоморры.
Я начала брошюрку "о коалиции". Когда вы мне пришлете сцену братца Ге (Екатерина II называла "братцами Ге и Гу" королей шведского Густава III и английского Георга III) с министром прусским, то я пришлю другую сцену, под стать к вашей; в ней участвуют братец Гу и еще некто, с кем он был в сношениях.
Сцена эта - верх совершенства в своем роде. Я не сомневаюсь в том, что ваши демократы на жаловании и у ограниченных, и у неограниченных. Будем надеяться, что падучая болезнь, наконец, когда-нибудь избавит нас от величайшего из политиков, Герцберга, прежде чем он успеет сделать нам все то зло, которое замышляет.
Я бы желала, чтоб вы никогда не были больны. Благодарю вас от всего сердца за предлагаемый вами план; частью он уже приведен в исполнение. Что ж касается до Густава Фальстафа (здесь Густав III), кто может за него поручиться? Впрочем, я думаю, что и он ограничится только угрозами в видах наживы, так как он должен же знать, что его все покинут.
Если англичане не сунутся в Балтийское море, то, полагаю, и тот не захочет вновь начинать войну, но ведь он такой негодник, что на него никогда нельзя положиться.
Кажется, в настоящую минуту в Англии происходит перемена министерства, и может быть и политики, судя по отвращению, выражаемому английским народом; там пишут на всех домах: "Не хотим войны с Россией". Но придут они, или не придут, мы все-таки с вами запоем: "Иван ушел с чем пришел; нет у него ни капитала, ни процентов".
Но пожалуйста, не вздумайте от того проводить ночи без сна: право, не стоит труда.
Г-н Машков (здесь секретарь нашего посольства во Франции) привез мне поклон от г-жи де Бюэль (?); радуюсь весьма, что она не переменила имени; прошу поклониться ей от меня. Надеюсь, что и Катинька, и Като оправились после прививной оспы. Эта прививка оспы страшно действует на тех, которым грозила смерть от натуральной оспы в случае, если бы им ее не привили; мою третью внучку узнать нельзя: до привития оспы она была прелестна, как ангел, теперь же все черты лица огрубели, и она стала пребезобразная.
Что касается до Катиньки и до Като, то поступайте так, как сочтете для них более полезным; поверьте мне, красота вещь совсем не лишняя; я ее всегда очень и очень ценила, и хотя сама никогда не была очень красива, но всегда поклоняюсь красоте. Их крестный отец Александр перерос меня на целую ладонь; он растёт не по дням, а по часам.
На вопрос Катиньки: "что значит императрица", вы могли бы отвечать, что объясните ей это, когда она вырастет, потому что теперь она ничего не поймет; если же она будет настаивать, то объясните ей со всеми подробностями, что такое императрица, и тогда она сама увидит, что ничего не понимает. Я всегда так делаю с моими сорванцами, и всегда выходит удачно.
Я не принимаю участия в споре по поводу названий Таврического или Таврийского; а вы, если хотите, можете сцепиться с фельдмаршалом князем Потемкиным. Я же, как только заходит речь о какой-нибудь науке, прикрываюсь своим незнанием, как плащом и храню молчание: это самое удобное для нас невежд, так я думаю.
О теперешнем герцоге Ришелье (здесь устроителе Одессы) все отзываются одинаково и говорят: "Хорошо, если бы он когда-нибудь сделался для Франции тем, чем был кардинал Ришелье, но без его недостатков". Я люблю достойных людей и потому желаю ему много успеха, хотя и незнакома с ним.
Я ему написала отличное письмо, вполне рыцарское и послала Георгиевский крест. Назло Национальному Собранно, хочу, чтоб он оставался герцогом де Ришелье и содействовал восстановлению монархии; слышите ли, козел отпущения? Такова моя воля. Но вот человек, которому я не могу простить его проделок: это Сегюр. Фи! Он фальшив, как Иуда.
Меня ничуть не удивляет, что во Франции его никто не любит; жить на свете, так нужно иметь какое-нибудь свое мнение, а у кого его нет, тот заслуживает презрения. Какую роль будет он играть перед папою? Ту же, какую играет передо мной после своего отъезда? А между тем, здесь ему совали под нос всякие правила старинного французского рыцарства и заставили сознаться, что он в отчаянье от всего, что происходит в Париже, а теперь он попал туда, и что же он делает?
3-го мая 1791. У иных он старается прослыть демократом, у других аристократом, и наконец он первый бежит в ратушу принимать прекрасную присягу, а потом отправляется в Рим, вероятно для того, чтоб наглядно показать папе лицо человека, отлучённого от церкви.
Я очень рада, что он сюда не вернется. Он написал мне длиннейшее письмо и требует, чтоб я ему отвечала, потому что, говорит он, вы удостаиваете этой чести и принца де Линя и принца Нассау. Мне очень хочется ему отвечать, что де Линь не шел за колесницей Ван дер Ноота, что он не изменил своему законному королю, а что, если я пишу к Нассау, то мне нужно это делать, потому что он состоит у меня на службе.
Но так как я желаю высказать ему все, чего он стоил бы, то нужно, чтоб кто-нибудь отвечал ему вместо меня.
9-го мая 1791. Я не отступаюсь от своего пророчества: если революцией вашей заразятся и другие государства (чего впрочем, не будет, благодаря всем нелепостям, которые у вас творятся), то я поздравляю турок.
Но я нисколько не оспариваю того мнения, что Россия будет всеобщей спасительницею. Если английские эскадры появятся в Балтийском море, американцам будет раздолье: они возьмут русские каперские свидетельства и примутся забирать и уводить с собою английские торговые суда; а это послужит к усилению их могущества.
Нисколько неудивительно, что французские рыцари превратились в конюхов и жокеев: говорят, у всех у них отцы были лакеями.
Продолжение следует
Другие публикации:
- Я слишком убежден в здравомыслии английского народа, чтоб не надеяться (Из "Автобиографии" графа Семена Романовича Воронцова (1796-1797)
- Какая может быть польза империи нашей, приобретая ежегодно 90 или 100 злодеев (Из писем графа С. Р. Воронцова (полномочного министра) к графу А. А. Безбородке, 1785)
- Я отказывался, потому что я самый неспособный человек для [театральных] дел такого рода (Письмо графа С. Р. Воронцова к обер-камергеру графу Н. П. Шереметеву, 1799)