Найти в Дзене

Высокая жёлтая нота. Часть 2

Часть 1 В галерее после выставки остались удачный автопортрет, выполненный на ржавом противне от старой духовки и триптих «Адам и Ева» – на обороте известного призыва «Пятилетку – в четыре года!». Несмотря на застойную изнанку, смирновские работы светились такими живыми красками, что заезжие эксперты оценили их как юношеские. «Согласитесь, ну не может старый человек так ярко видеть мир!» – А как же Ван Гог? – осмелилась возразить столичным критикам Инна Николаевна. – Ван Гог умер тридцати семи лет от роду. А вашему Смирнову, вы говорите, сколько? Она не решалась его спросить, но, учитывая даже не яркость его живописи, а то, как ловко и без тени сомнения в своём обаянии обходился он с дамами, это было совсем неважно. Да и при чем тут возраст, когда налицо редчайший по нынешним временам мужской талант? Он, как всякий божий дар, с годами не убывает, а только растёт. Одним дамам Смирнов читал стихи, других норовил как-то ненароком, но очень выразительно приобнять, третьим раскрывал секреты
Создано ИИ
Создано ИИ

Часть 1

В галерее после выставки остались удачный автопортрет, выполненный на ржавом противне от старой духовки и триптих «Адам и Ева» – на обороте известного призыва «Пятилетку – в четыре года!».

Несмотря на застойную изнанку, смирновские работы светились такими живыми красками, что заезжие эксперты оценили их как юношеские.

«Согласитесь, ну не может старый человек так ярко видеть мир!»

– А как же Ван Гог? – осмелилась возразить столичным критикам Инна Николаевна.

– Ван Гог умер тридцати семи лет от роду. А вашему Смирнову, вы говорите, сколько?

Она не решалась его спросить, но, учитывая даже не яркость его живописи, а то, как ловко и без тени сомнения в своём обаянии обходился он с дамами, это было совсем неважно.

Да и при чем тут возраст, когда налицо редчайший по нынешним временам мужской талант? Он, как всякий божий дар, с годами не убывает, а только растёт.

Одним дамам Смирнов читал стихи, других норовил как-то ненароком, но очень выразительно приобнять, третьим раскрывал секреты красоты: «Запомните: если пудра, то с блеском! Лицо – не маска, оно должно, как в молодости, переливаться и сиять. И хороши еще румяна на мочках ушей»…

…Инна Николаевна невольно взглянула на себя в зеркало, – в порядке ли она? У него ведь глаз острый.

– Так как вы смотрите на мое предложение? – Олег Степанович по-прежнему стоял у стола. Он никогда не садился без приглашения.

– Да сядьте же, наконец! – прикрикнула на него хозяйка. Кричала она на всех, но на Смирнова всегда чуть громче и чуть кокетливее. А что? Разве точная копия Франчески Гааль, как утверждал старик, не может эту вольность себе позволить?

История о большой и опасной любви, которая выскочила как убийца из темного переулка. Только случилась она под южным солнцем Черноморского побережья. Читайте!

Кстати, эту Франческу Инна Николаевна в глаза не видела, – та снялась в кино ещё до нашей эры, но к чему же отрицать такое лестное сходство?

– Конечно, вы человек творческий, вам многое прощается, – издалека начала она, когда гость присел на краешек стула. Но надолго её дипломатии не хватило:

– Ну, нельзя же так!

– Как? – казалось, искренне удивился старик.

– Нет, ну вы смеетесь... – даже покраснела от гнева Инна Николаевна. – Допустим, Елена Сергеевна умерла. Хотя странно... Но от вас двоих можно всего ожидать. Допустим, умерла... – повторила она, прислушиваясь к странной мелодике этого слова. – Так что же? Не то, что пары башмаков не сносить, но еще и не помянуть как следует, и уже бежать к другой женщине. Да это просто... неприлично!

– Почему? – невинно, как ребенок, спросил Олег Степанович. – Человек рождается одиноким и умирает в одиночестве. Это только неразвитые люди серьезно считают, что им кто-то принадлежит. Жена мужу, муж жене. Впрочем, извините.

Он встал, отвесил поклон и направился к двери.

– Эх вы, рабы условностей! – добавил он, взявшись за дверную ручку и, только Инна Николаевна начала страдать и раскаиваться в том, что отчитала старика как мальчишку, сделал такую потешную мину, что она расхохоталась, потом спохватилась, посуровела, и в конце концов замахала руками:

– Идите уже, шут гороховый!

Когда за ним закрылась дверь, Инна Николаевна вытащила из папки листок бумаги, исписанный неразборчивым косым почерком и озаглавленный по обычаю «Мой последний дневник» и начала его расшифровывать.

Как-то она подарила ему солидный офисный ежедневник, но он продолжал писать на каких-то черновиках. Видимо, не только холсты, но и бумага привлекала его уже использованной. Хорошо, что она не решилась в своё время расшифровать ему эту привычку как знак низкой самооценки, а то бы совесть её совсем замучала! Почему-то после этих, даже коротких встреч, Инна Николаевна долго чувствовала себя виноватой.

Итак, «Мой последний дневник». Именно так Олег Николаевич всегда начинал очередную запись.

«Сегодня мадам Суматоха (увы, не Франческа Гааль!») была белкой в колесе и сороканожкой в одном лице Она не размышляет, с какой ноги пойти. Ибо станет размышлять, так не сделает ни шагу!» Ну вот, - с удовлетворением отложила листок Инна Николаевна. – Видит ведь, как тяжело я живу, а ещё замуж приглашает!»

...Инна Николаевна никогда не была замужем и никогда не была одинокой. Раздвоение личности между финансами и романсами всегда приводило её к печальной развязке.

Один возлюбленный, художник, был гений со всеми вытекающими отсюда последствиями, другой женат, третий пьяница.

А здесь история о женщине, которая любила, но не вышла замуж. А может быть еще есть шанс встретить любящего мужчину?
Интересно? Читайте!

Кстати, Олег Степанович тоже употреблял, и зло. Жена его, Елена Сергеевна, терпеть не могла в доме гостей с бутылками. А к художникам ведь только такие и захаживают. Но она им воли не давала. Жаль только, недолго. Лет пять лет они прожили вместе, кажется. Жена смогла занять место в доме только после смерти древней, похожей на пиковую даму, старухи, матери Смирнова. Или это случилось раньше? Инна Николаевна потерла лоб, пытаясь вспомнить отголоски каких-то чуждых Смирнову бытовых драм…

И тут же представила запущенную, заваленную картинами, выдавленными тюбиками из-под краски берлогу двух стариков, – молодящейся Елены Сергеевны, которая увлекалась то спиритизмом, то астрологией, а то вот, на свою голову, экстрасенсами, и величественного, по-купечески щедрого Олега Степановича, награждающего каждого гостя эскизом, наброском, а то и целой картиной.

Елене Сергеевне не нравилась такая расточительность: то ли она надеялась выгодно распорядиться творческим наследием, то ли просто ревновала мужа. Олег Степанович знал эту её слабость, время от времени становился в позу и басом (Мефистофель! Люди гибнут за металл!) гудел:

– И обогатишься ты, раба божья, только после моей смерти. Знай, что художников ценят не современники, но потомки!

Елена Сергеевна после этой проповеди по-девичьи краснела, по-старушечьи, не взирая на полезные советы мужа, пудрилась белой, как алебастр, пудрой, и убегала по астрологическим делам – она составляла гороскопы, и у неё была своя клиентура. «Лучше бы в квартире порядок навела, глядишь, меньше бы всяких бомжей и шарлатанов в неё попадало… – вслед ей, словно живой, мысленно послала упрек Инна Николаевна, и спохватилась:

– Ох, Господи, что ж это я! И, отложив бесчисленные дела, побежала к Смирному, благо, он жил неподалёку.

Продолжение

Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!