Родители остались на военкоматовском дворе, а нас на автобусах повезли на вокзал. Другу Мишке, с его короткой стрижкой и белым билетом удалось прокатиться с нами. На вокзале он незаметно отошёл от толпы призывников, от греха подальше, и затерялся в пассажиропотоке. Нас, оболваненных, усадили в отдельный вагон, в последний раз мелькнула улыбающаяся Мишкина рожа и мы покатили на юг. Полный вагон пацанов! Почти полная свобода. Только немного притормаживали нас наши «покупатели» - сержанты. Всем было интересно – куда мы едем? Они, эти понюхавшие пороху парни, не могли нам ничего толком сказать, но зато рассказывали о своей службе такие интересные вещи.… Сразу, как только сели, приступили к закускам. Нашлась и выпивка. Но вскоре и закончилась. Хотелось ещё, но на станциях нас не выпускали, да там и не было. Это вам не сейчас – пей, не хочу из любого ларька. В вагон ресторан было не пройти, потому что двери заперты. Но для меня, бывалого поездного зайца, это не было проблемой. За время учёбы в техникуме я натренировался убегать от поездных контролёров по крышам вагонов, прятаться на сцепках, отсиживаться в ресторане. Хотелось побывать дома, а стипон то всего-ничего 23 рубчика, ну а билет стоил рупь сорок! Поневоле приходилось ловчить. Так что, собрав взносы, я мигом слетал в ресторан раз, потом другой. Из других купе тоже пришли заявки – пришлось бежать ещё. Да даже и не просили бы – побежал. Как же – герой! Больше никто не может, а я вот какой! В итоге винные пары в вагоне настолько сгустились, что достигли ноздрей командного состава, и он, состав этот, стал на часы в каждом тамбуре. А в том, где было выбито окно, напутали проволоки. Так мы доехали до Целинограда. Наш вагон отцепили от пассажирского состава и загнали на дальний путь на несколько часов. За это время я успел отпроситься за куревом, и слинял в город. Прокатился на общественном транспорте на остров, где, как я слышал, есть детская железная дорога. Глянул на этакое чудо и назад. На обратном пути, уже у самого вокзала, разговорился с собачником. Оказалось, что его огромный друг-дог питается овсянкой. Я её не ел, а он любит. Наверное, не от хорошей жизни – предположил я. Но хозяин стал возражать – любит и баста! Я перевел разговор на собственные нужды, и он очень охотно помог мне, то есть купил у меня мои брюки и пиджак незадорого. Плюс дал мне своё трико. Трико я использовал сам, то есть стал его носить денно и нощно, а деньги пошли на нужды общества, то бишь нашего купе. Вот такой я – рубаха-парень. Единственных штанов не пожалел! Вырученных денег нам хватило до Алматы.
По дороге случилась замечательная станция – Балхаш. Сама станция нам не была видна – мы стояли на не первом пути и видели только грандиозных размеров лужу в степи со стоящими на приколе рыбацкими катерами. А с другой стороны нас отвлекали от созерцания казахского «моря» торговки вяленой балхашской рыбой и официантки из стоящего на соседнем пути вагона- ресторана. Они судорожно метались под нашими окнами собирая со щебёнки выброшенные нашими пацанами деньги. Подобрав, бежали в свой буфет и волокли обратно сетки с бутылками. Наше купе собрало, сколько то, и получило вскоре свою порцию кагора. Соседи по вагону соображали дольше и, когда наш поезд тронулся, последняя официантка сунула сетку в протянутую из нашего купе руку – передайте, мол, там по принадлежности., Начинающая уже появляться солдатская смекалка не позволила обладателю длинной руки отдать так запросто попавшее к нам, хотя и случайно, вино, законным правообладателям. Решили пошутить и припрятать. Сунули в рундук под сиденьем. Вскоре по вагону забегали раззявы с выпученными глазами. Кто- то видел что сетку приняли, но вот кто принимал конкретно, не поняли. Наши все сделали круглые глаза – какое, мол, вино? Свое не выпить! В общем, чтобы не случилось чего, решили не признаваться. Припозднились с признанием – шутка затянулась. Вино мы выпили, пострадавшим тоже налили. Долго в этот день икалось той официантке! Нам было стыдно, но стыд не смог выесть наших залитых алкоголем бельм. Бог меня всё-таки наказал за этот случай: с той поры я не могу вынести даже запаха церковного вина. Долгое время его невозможно было найти на просторах Сибири – хотя я и не искал, признаться. А вот несколько времени спустя после перестройки – нашёл! Но выпить не смог. Бог не Тимошка – видит немножко.
Следующей остановкой была Алма-ата, которую давно пора бы переименовать в Верный, да что-то медлят казахи и не переименовываются сами в киргиз-кайсаков. Вокзал произвел на меня отвратительное впечатление: какие-то заборы, море киосков, грязь.… Удалось там провернуть сделку, то есть продать часы и выпить «сухаря» разливного. На сдачу печенья и вина. Дружба нашего купе крепла и нужны были крепкие напитки. Почти все ребята из нашего вагона, кроме маменькиных сынков, расставались с вещами где только могли и как только было возможно. Сержанты принимали подарки охапками, убедив нас, что лучше отдать им, таким хорошим, чем потом, все равно, отберут неизвестно кто! Оказались правы на сто процентов!
Как только мы въехали в «город герой» Сары-озек, а именно сюда нас и везли, нас пересадили в крытые «шестьдесятшестые». Десять минут тряски – ужасно трясучие эти военные машины и мы въехали в военный городок. Не проехали мы и трёх метров от ворот, как за нами с рёвом: «стоять салаги!» ринулась толпа старослужащих. Они на ходу лезли через задний борт к нам и выясняли, нет ли земляков. Найдя земелю, в два замаха обещали ему своё покровительство на службе и тут же забирали лучшее из оставшегося, чтобы сохранить. Потом, естественно, вернуть. Не верилось, но и не отдать нельзя было. Нас подвезли к клубу, и пока мы гуртовались у машин, подбежали те, кто не догнал и не впрыгнул на ходу. Могу вас уверить – ни один из них не остался без памятного подарка! А вот те из нас, кто берёг всю дорогу свои манатки и не смог расстаться с ними с лёгким сердцем, ходил потом или с опухшим ухом или с разбитой губой. Это был первый урок полученный нами в гарнизоне Советской Армии САВО.
Спустя, несколько часов, после «мандатной» Комиссии, а именно так называлось это клубное мероприятие, нас рассадили опять по тем же машинам. С собой у меня была только невзрачная зубная щётка, военный билет да несколько домашних фотографий. Те, кто имел взрачные щётки, чистил пару месяцев свои зубы подручными средствами, то есть пальцем. . После сортировки в клубе, в машине нас ехало совсем мало – человек пятнадцать, приписанных к танковому полку. Остальные попали, кто в Артиллерийский полк, кто в стройбат. Мне очень хотелось попасть в стройбат, но не попалось. Потом, встречая стройбатовцев на территории городка, я не раз успокоено думал: «хорошо, что я танкист!».
Ещё 7 километров тряски и мы оказались в палаточном, карантинном городке. Здесь вдали от гарнизона , на краю полигона, нам предстояло пройти процедуру санитарной обработки и переодевания. Нас построили, и, какой-то краснорожий мордоворот, представившись старшиной карантина, отобрал наши военные билеты. Потом велел снять с себя всё. Сняли и прикрылись зубными щетками и фотографиями своих девушек, а у кого не было на тот момент ни того ни другого, прикрыл своё добро горсточкой. После дороги нам хотелось искупаться, но санобработка это вам не помывка, как говорят в армии, а просто обработка укромных мест дустом. По команде «хенде хох!» мы подняли руки вверх и санитар Стёпа, обмакнув квач, сделанный из марли, в ведро с порошком ДДТ, потыкал нам под мышки. Потом все повернулись задом к Степе, и он потыкал этим же квачом в наши задницы. Завершилась процедура помазания тычком в достоинство. (Интересно, от СПИДа дуст поможет? Я думаю – должен помочь!)
Тут же, под навесом, всем выдали обмундирование и объяснили про сроки носки, чистки, стирки. Хотелось в баню. Очень уж всё жгло под новым обмундированием. Выданные старшиной документы мы попрятали по нагрудным карманам, а свободные руки сунули в брюки. Старшина только этого и ждал. Все любители карманного бильярда тут же сделали круг вокруг полигонных строений, а сними и те, кто не повинен был. Старшина ещё порычал и отпустил нас на перекур. Кстати сказать, за весь карантинный месяц, мы ни разу не услышали от нашего отца командира ни одного доброго слова. Только рык и мат, мат и рык! Его красная рожа до сих пор мне памятна. А вот сержанты наши были нормальными парнями – и я их не помню.
Поужинали мы в этот вечер сигареткой, так как на довольствие нас ещё не поставили. С вечера нас распределили по разным палаткам, невзирая на наши просьбы оставить нас вместе. Старшина нас разделил своей властью. В карантине все одинаковы – это в ротах делятся на дедов и салаг, азеров и остальных, мусульман и прочих. А пока всем поровну выдали по охапке соломы и мы уснули на этой соломе недовольные, голодные, воняющие дустом, но зато в новом солдатском обмундировании. Перетрясясь ночь от холода – начало мая, да плюс резко-континентальный климат не дали выспаться - я был поднят и брошен на дежурство по кухне. Кухня по-армейски - это печка о двух котлах на колёсах и ванна эмалированная обыкновенная, для мытья посуды. Столовая ещё проще устроена. Под крышей неба в землю вкопаны столбы, нам выше пояса будут, а на них кое как укреплены доски-гобыли. Растопили котлы, собрали мусор в «столовой», начистили картошки и вскрыли десяток тушёнок. Но нам не досталось ни тушенки, ни жарёнки. Это были приготовления к обеду. Нам же, на завтрак, выдали по 1/5 буханки хлеба, проще говоря булка на пятерых, по кусочку сахара и по кубичку масла. Запить у нас была кружка чая. Цвета он был бурого, а на вкус и цвет это был настой тряпки столовой. Заели завтрак «Примой». Так прошёл первый день, первая ночь, первый завтрак. Если бы не надежда на лучшее то не пережить бы оставшиеся 730 до дембеля.
Тётенька приехала!
Прослужил я уже больше года. Отпуск мне не светил – как и другим прочим, впрочем. Сладкое видел я преимущественно во сне…да что там говорить – даже яйца варёного за всю службу не видел. Единственное лакомство было – по сегодня не забыл – жареная рыба! Хотя нам на полигон тоже выдавали этого хека, но самый вкусный был в полку. Потому что у нас маловато масла было, а полковые повара наливали огромный казан масла, разводили под ним огонь, вбрасывали сразу целую плиту хека рубленного (другой рыбы в Азии не водилось). На запах жареной рыбы и дымок костра подтягивались кухонные мужики, писаря с протянутой рукой, каптенармусы,… в общем, те, кто строем в столовую не ходит. И, хотя рыбу жарить всегда ставили повара с мордой пошире и сроком службы подлиннее, все, или почти все участвующие в хороводе вокруг котла с маслом, получали по кусочку, а то и два – в зависимости от наглости.
Кстати сказать, рыба была мерилом срока службы. Служить каждому отмеряно было два года или двадцать четыре месяца, или сто четыре недели. Значит сто четыре рыбных дня. В советское время, кто помнит – четверг по всей стране был рыбным. Значит, каждому судьба отмеряла ровно пять метров и двадцать сантиметров. Конечно же, некоторые сильные личности могли управлять своей судьбой и питаться одной рыбой. Но время их, этих личностей, я имею в виду хлебореза и прочую кухонную челядь, шло так же как наше. Зато у нас была возможность измерять время и рыбой тоже! А у них только зарубками на ремне, проколами в календаре и сапогами – пара сапог – полгода. Рыбу они ели, наверное, километрами. А наша основная солдатская еда это шрапнель! Перловка, то есть, а не крупная дробь. Бывали, конечно, и другие каши, но вкусная гречка перепадала редко. В общем то, грех жаловаться – от голоду никто не умер, но хотелось чего - то такого.… Иногда случалось:
Как то забрело к нам на полигон стадо баранов, а с ним и одинокая корова. Чабан – это по-киргиз-кайсацки пастух, где то замешкался и наши молодцы мигом догнали корову эту несчастную и, удерживая за рога, стали доить. Она стала вырываться. Не на тех напала. То есть напали-то на неё как раз те ещё специалисты ручной дойки – её общими усилиями свалили и от… доили. Жаль, я ничего не понимаю в молоке. Только со стороны смотрел, как народ разговляется. Были несмелые предложения с моей стороны сварить на молоке кашу… куда там! Вылакали не прокипятив….
Жаль, что местные народы кур не пасли мимо нас - я бы курочку завалил! Бараны ходили всегда стороной – побаивались, наверное, попасть в наш мангал. А их пастыри регулярно посещали наш колодец. Брали нашу вкуснейшую воду во фляги. Подъедет такое чучело, что не опишешь. На голове малахай мохнатый по плечам стелется, а поверх фуфайки-тюфайки натянут общевойсковой защитный комплект. Кто не знает, может подумать, что это прорезиненный плащ – и не ошибется. Противогаза только не хватает. Его заменяет прокаленная на солнце узкоглазое лицо аборигена. Жара- 40 градусов – брр.р.
И вот посреди всего этого раздается телефонный звонок и меня бегут вызывать с поля. Мишенного. Я там как раз копал очередную яму. Чем ещё в армии заниматься, как не землю копать? Я её перекопал за службу поболе, чем стройбатовец – только бесплатно. Посыльный - а это был наш повар Акимбеков, сообщает мне на своем языке с примесью русского мата, что меня кто-то на том конце телефона ждет, ё… моё. Я сразу обрадовался, догадался, что это приехала моя тётя Клара. Из писем я знал, что она собиралась из Новосибирска в Ташкент по дыни съездить. Лечу на всех парусах в казарму. На моё счастье там пьет чай наш летёха-двухгодичник. А при нём машина. Пошел он мне навстречу, а чего ему тут делать - мы и без него всё знаем. Причина сорваться со службы есть – солдата в часть доставить. Шофер наш по кличке Змей стартовал немедленно и мы с ветерком в кузове домчались до штаба полка. У штаба как раз стоял командирский звездатый ГАЗ69 – полкач вот-вот куда-то ехать собрался. Значит надо держаться подальше – иначе к чему ни будь придерётся и запишет к себе в записульку – была у него такая «чёрная книга» как мы её называли. Водила его, Волков Слава, уже в курсе – родственники не часто в нашу Тьму-Таракань приезжают, да и полк то – всего тыща солдат. Все всё про всех знают. «Тетка твоя в гостинице офицерской – беги скорее! ». А как туда бежать мимо комендатуры с комендантом – сатаной, без увольнительной? Дал крюк подлиннее, на всякий случай, и заскочил в гостиницу. Фу-у, пронесло! Спросил, да даже и спрашивать не надо было, у дежурной – она, сразу догадавшись чего мне надо, заполошному и озирающемуся на чужой территории, указала на дверь. А там! Тётя моя!!! Долгожданная! Стол горой накрыт, под кроватью арбузы, дыни. Самое вкусное из яств я запомнил и, по сей час, проходя мимо кур танцующих на гриле, вспоминаю первую в моей жизни жареную курицу. Тогда она уже не кружилась в танце, а возлежала на газете. Одна нога, когда я вошёл в номер, уже была отброшена, вторая скромно поджата. Такой я её, первую, и запомнил.
Погужевал, побеседовали, и переваривать проглоченное я поплелся, придерживая живот, к себе на полигон. Не оставаться же в полку с тётенькиными дарами. Дары мы вместе с тётей Кларой сложили в плащ-палатку, своевременно прихваченную мной ещё на полигоне. Распрощались прямо в номере, и я поволок свой узел на дорогу – ловить попутку. В полк уже не понёс свой «узелок» - там, в роте, могут и палатку с запахом проглотить, а мне хотелось угостить свою команду. Надрываясь под тяжестью снеди, посочувствовал своей любезной тёте – как она этакую тяжесть тащила на себе от станции. В дальнейшем то я узнал, что она вообще не представляла свою жизнь без мешка или чемодана на горбу. Самое легкое, что она мне приносила в День Рождения – это два торта. Своим ходом! С двумя пересадками! В её 77 лет! Стоит, помню, на крыльце передо мной в рваном пальто, вся в грязи – упала на входе в автобус (ноги уже её не держали), люди идут по ней, лезут скорее место занять, а она руки с тортами кверху тянет, чтоб не растоптали. Народ наш аккуратно переступал, только один кто-то на полу наступил и порвал пальто, а так всё хорошо – стоит она и улыбается сквозь слёзы. А в руках две целёхонькие коробки с самодельными тортами!
Благополучно добрался до родной казармы, и что я вижу? У входа стоит ГАЗ69. Затаился. Оставив в траве подарки, подошёл поближе и только тогда разглядел гражданские номера. Гости. Оказалось, что пока меня не было, приехал к одному из наших механиков – из тех, что обслуживали учебные танки, отец. Да ещё какой! Директор арбузоводческого совхоза. Не знаю, есть ли такие совхозы, но что арбузы в ассортименте этого совхоза были – это точно! Этот отец солдата привёз полную машину арбузов! Да ещё и я поднёс свой. УмелИ мы в этот вечер все тетины дары – только треск за ушами стоял, а вот с отцовскими арбузами пришлось бороться всю ночь. Было нас в ту пору около двадцати человек, поэтому чавканье в ночи раздавалось непрерывно. Съел пару ломтей, поспал, отлил, поел, поспал… и так далее. К утру остались только корки – остальное пОтом вышло.
Солдатская любовь
Еще в поезде, по дороге в армию, познакомился я с Гусевым. Крепкий
такой парнишка. Потом нас раскидали по гарнизону, и он попал в саперный
батальон, а я к танкистам.
И вот через несколько месяцев службы мы встретились с ним. Нечаянно. В ларьке. Я разглядывал полки и глотал слюни, а он получил только что перевод из дома и искал закуску к двум «читкам». «Читок» – это такой пузырёк маленький раньше был, а потом его переименовали в «фунфырик». И ещё ему нужен был напарник. Я согласился им побыть, пока «фунфырики» не опустеют. И вот мы, гуляя по гарнизону, втихаря попивали прямо на ходу водочку мелкими глотками и заедали печенюшками. Поделились своими горестями служебными – ведь хороших новостей в первые полгода не
бывает. Тот-то из «молодых» повесился, этот застрелился, а тех гоняют
«деды» до умопомрачения. В общем – мрак.
Настроения первый пузырёк нам не поднял. Только рассиропились оба. И тут встретился нам свежепризванный, но уже всё про службу понявший Чимерюк.
Чимерюк - это нечто! Ещё месяца полтора назад он жил с папкой-мамкой под
хлебным Ташкентом и успел освоить трактор, а теперь он принял присягу , и
его выбрал себе «на подмену» наш полигонный моторист. Он, как и я, и как
все полигонщики, в этот день был вывезен в полк на «храмовый» праздник
и тоже слонялся без дела. Храмом, конечно же в гарнизоне нашем и не пахло, а вот праздновать хотелось. И разницы между нашими верующими предками и нами никакой – как ни назови а выпить хоцца.
И вот мы его взяли в свою компанию, а он предложил позвать ещё и своего «шефа» Коновалова. Мы, естественно, в крепких выражениях, объяснили «молодому», что со старшими призывами пить нельзя. Выпили втроем и по случаю праздника сходили на «фильму». Кино кончилось, и нас, полигонную элиту, отвезли на полигон. Мы, сами так о себе думали – элита! На самом деле, конечно, обслуга, но максимально приближенная к боевым действиям. В отличии от хлеборезов и свинарей.
Я спокойно лег спать, но вскоре был разбужен прилетевшим кирзачОм. А
вскоре последовало и объяснение этого явления. Оказалось, что Чимерюк ,
по дружбе, сообщил Коновалову, что запах перегара исходит от него потому, как он пил водку с тем-то и тем-то, и они, несмотря на его,
Чимерюково, предложение угостить шефа, назвали его так-то и так-то. Тут
же был созван Филейный совет, и на нем все присутствующие «дедушки» решили, что я слишком хорошо живу. И надо бы мне устроить козу. Тут было
много чего высказано в адрес оборзевших молодых. Однако привлечение филейных частей было признано нецелесообразным и я был назначен
бессменным дневальным и персональным ответственным за чистоту в казарме и окрестностях. Полгода я собирал окурки вокруг, и настолько это вошло в мою кровь, что я и посейчас люблю это дело. В смысле собирать окурки, что меня выручило в годы перестройки, когда нечего было курить. Глаз- то у меня пристрелян!
Но на этом военном совете, кстати сказать, присутствовало много «посторонних» «дедов», из тех , которые прикомандированы бывали на полигон, и, как только этот состав стал меняться, давление на меня начало слабеть. К тому же спасала работа на полигоне: прокладка кабелей, прозвонка их, настройка подъемников, изготовление мишеней и, самое главное, копка земли.
Изредка, бывая в полку, я продолжал видеться с Гусевым. То нечаянно
в библиотеке, а то и заходил к нему в батальон, где он нес не тягостную
службу писаря и художника одновременно.
Знал я уже, что у него на гражданке осталась пассия. И вдруг сообщает он мне, что получил письмо из военкомата с предложением оформить брак. Что ж делать, отправился Гусев регистрироваться… Но этот увеселительный отпуск затянулся - оказалось, что «молодая» успела родить, оставить ребёнка и уехать с весёлой компанией куда-то в деревню, пришлось «жениху» искать свою любовь по области с собаками. Не нашел и в расстроенных чувствах с большим опозданием возвратился на службу.
Был послан, как сапёр, на ремонт забора, а поскольку человек
городской и художник к тому же, то топор взял в левую руку и тяпнул им
по пальцам правой. Вот до чего любовь доводит! Отвели в госпиталь , и там
он тоже, научившись писать и рисовать левой, много пользы принёс на ниве
оформительства. Хирург особенно ценил труды Гусева по части добычи бродячих собак - для вивисекций. Но пришлось всё-таки возвращаться в пенаты саперного батальона. Хорошо ещё, что не в дисциплинарный батальон.
И поставили Гусева заведовать почтой. То есть проверять родительские
письма на предмет наличия в них несанкционированных вложений, а также и
посылок. Проверял, проверял, и всё шло хорошо – и деды , и молодежь были довольны, но вдруг появилась в этом саперном стаде паршивая овца. И пожаловалась замполиту. Эту овцу, то есть урюка, деды поставили на табуретку и на шею надели петлю. Перекинули верёвочку через балочку и потянули за кончик. А когда ноги оторвались от стула, подхватили. И ничего никому не было. Все живы остались. И урюк и другие действующие лица.
А у Гусева, от переживаний, язва открылась , и он загремел к своему любимому хирургу, в госпиталь. Из госпиталя перебрался в Сары Озек на постой к взрослой тёте с ее более целительными процедурами. И так метался между госпиталем, тётей, родным батальоном и кабинетом следователя . Следователь почему-то не уставал интересоваться судьбой моего друга. То ему не нравились отсутствующие гусевские пальцы, то шутка с недовольным получателем посылки, то отсутствие Гусева на службе.
Приезжала к нему его невенчанная жена, и он еще к ней ездил, уже даже живя с тётей.
Трудно человеку пришлось в эти два года. Но всё перенёс. Спустя три года, уже после дембеля, увидел я на поручне в автобусе знакомую культю. Протиснулся - он. Живет
счастливо. Я не успел только выяснить, с кем? С тётей или с женой? И всё у него хорошо! Смог человек пережить любовь.
Отец командир. Честь имею!
Майор Драгунов
В/Ч 12740. 71-73. Танковый полк. Сары-Озек.
Ещё в карантине нас, Мамошина и меня, как имеющих отношение к электричеству, отсортировали от стада на полигон. Просто спросил какой-то солдатик – кто тут электрик? И отвёл в сторону. Дал хлеба и воды. И провёл по полигону. Показал то, да это. А потом приехал майор Драгунов. И подробно побеседовал с нами. С каждым в отдельности. И мы ему понравились. А уж он-то нам! Все полигонщики, а потом и другие старослужащие сержанты из карантинных, в голос хвалили майора Драгунова.
За два года моей службы я ни от кого, никогда не услышал ни одного плохого слова о нём.
За сорок с лишним лет многое уже подзабылось из рассказанных о нём солдатами историй….
Ростика он был невеликого. Худощавый. Часто улыбающийся нам, полигонщикам. Полигон – его детище и ответственность. Должность у него была. Называлась «ЗампоСтрой». Как я понимаю, отвечал он за боевую подготовку, а вовсе не за строевую. Но когда полк был построен и рапортовал майор Драгунов, да при этом вышагивал строевым шагом – весь полк замирал и ел его глазами. Любили его солдаты не только за осанку и доброту, но и за строгость и справедливость. Суворов наш – сказал как-то летёха двухгодичник, увидев майора Драгунова в кругу солдат. Сказал с ехидством – только что получил «втык» за непроделанную работу.
Был у Майора Драгунова антипод по кличке «полкач». Злобный командир полка подпол Трифаненков. Одно только то, что имел он всегда в кармане чёрную записную книжку, в кою заносил наши виноватые фамилии, лишало его наших симпатий. Его, да ещё нач штаба подполковника Буданова старались мы обходить стороной. И даже в столовую, иногда, ходили строем по за штабом – чтобы не прилип Буданов с вопросом и придирками. То ему песенку спой, то почему мы в шляпах, то не все с подворотничками….
… Стрельбы офицерские. Экипажи сплошь из золотопогонников. Кто быстрее проведёт танк и правильнее сделает остановки? Механик водитель Драгунов! Кто поразит все мишени? Наводчик Драгунов!
Осечка. Застрял снаряд в стволе. Кто сядет за рычаги Т- 62 и тронет махину так легонько, что шомпол упёртый в бетонную стену пункта боепитания, мягко упрётся во взрыватель снаряда застрявшего в пушке и выдавит эту «дуру» в башню, прямо за спину механику? Правильно! Он. А все остальные, мы то есть, будем выглядывать из оврага. Как оно там?
Кто привезёт нам старенький телевизор?
Кто заберёт нас с гарнизонной Губы?
Стрельбы трех батальонов. День и ночь мы, операторы танковой директрисы, сменяясь помогаем комбатам и ротным, тоже сменяемым, учить экипажи вести стрельбы. А майор Драгунов бессменно, с небольшими перерывами на сон в нашей казарме, летает на своём ГАЗ-69 из одного конца полигона в другой и везде оказывается нужным и вовремя.
Мы платим ему послушанием – приказы его выполняются мигомоментально. И ещё стараемся подкормить. Или в нашей столовой полигонной, или носим черепки прямо на вышку директрисы. Жарим картошку. Сами её считаем лучшим солдатским лакомством и его балуем. Знали бы мы, пацаны, что вредна она ему…. А он ел и прихваливал!
А однажды, прямо во время стрельб, сморщился и свернулся в клубок прямо на стуле. Живот схватило! Мигом на одеяло и в кузов Урала. Четверо солдат, стоя в кузове, держали одеяло растянутым, и смотрели, как зеленеет на глазах любимец полка…. Через пару-три часа вернулись и рассказали, что в госпитале гарнизонном сразу на стол положили и врачи распороли – прободилась язва. А он молчал. Чуть задержись и не стало бы… Всё это время мы переживали всем батальоном и составом полигона. Связи с полком не было. И сотовых телефонов не существовало.
А как же были мы все рады его возвращению! Вскоре и «подполковника» нам дали! Честно говоря «майор Драгунов» звучало лучше. И мы долго его так называли за глаза.
А вот случай произошедший у меня на глазах:
Идёт летняя показуха – иностранному карантину, для ознакомления – вдруг призывник больше никогда не увидит такого – выкатывают всю наличную в гарнизоне технику. Пушки, Шилки, зенитки, гаубицы, БТРы, броневики ленинские и прочее. Все они принадлежат разным частям, а главный организатор наш майор Драгунов. Вертится как белка и смалит папироски на ходу. (Я в это время нахожусь на вышке и организовываю установку мишеней на полуторакилометровом рубеже. А попутно веду переговоры со старшиной на пункте боепитания. Нам, полигонщикам, очень нужны ракетницы, патроны и, самое главное, порох из снарядов осёкшихся. Мы им печку разжигаем. Сунул три «макаронины» и дело в шляпе. Старшине велено комбатом – «поделиться».)
Вдруг видим, едет «бобик» полкача, а за ним «Волга». Попрятались, кто был на виду. Из «Волги» выбирается генерал в малиновой кепке и наш полкач, выскочив из «бобика», вприсядку услужает, пригнувшись. Генерал потоптался и кричит командно: «подполковник Трифаненков, ко мне!» Типа, я тут кучу нашёл, объяснитесь! А полкач наш нелюбимый, в это время делал вид, что «строит» солдат шатающихся без дела. Как он взметнулся! Как побежал! За десять шагов не доходя до того «пупа» перешёл на строевой шаг и, наконец, отрапортавал малиновой кепке.
Стыдно нам было всем. Весьма.
И вот, не прошло и пяти минут, как понадобился пузырю с лампасами наш майор. Слышим, как ревёт бычара: «подполковник Драгунов, ко мне!»
Майор наш, он уже подполковник, делает знак генералу – мол, щас… Заканчивает фразу, обращенную к офицерам стоящим перед ним, поворачивается. Идёт быстрым шагом к начальнику и, не дойдя трёх, Карл! шагов, рубанул строевым и выдохнул в красную харю – по вашему приказанию, тыщ генерал, прибыл!
Это, ребята, был такой контраст! Раболепие Трифаненкова и достоинство Драгунова, в одном стакане, поданы генералу. И было видно, что тот оценил. А уж все кто видел ЭТО, и подавно. Трифаненкову нужно было застрелиться сразу. Авторитета у солдат не было, а тут ваще в минус упал.
Долго в полку пересказывали эту историю. Благо зрителей было море. А вскоре прошел слух, что майора Драгунова, пардон подполковника, забирают в атташе к арабам. Мы сразу стали курить сигареты «Нефертити». А потом деньги кончились и опять махорка. И дембель. С лёгкой руки майора-подполковника Драгунова.
Карантин. Иностранный карантин
Пожив в палатках, на полигоне, пару дней, мы были перевезены на военных "Уралах" в полк. Там для нас уже подготовили карантинную казарму. Я до этого в карантине уже бывал не раз, но запомнил только один карантин - ящурный. Это когда в степи, на дороге, стоит шлагбаум и нужно выйти из машины и пройти по мокрым опилкам мимо таблички "ОСТОРОЖНО! ЯЩУР! КАРАНТИН". Бывали в моей жизни школьные карантины и другие, какие-то, но все они, эти карантины, были, как-то связаны с болезнями. А здесь нас, абсолютно здоровых, собрали в одной казарме для прохождения первичной подготовки и назвали странным словом "карантин".
Теперь таблички нет, но есть слово, по которому мы, сорок или пятьдесят человек, должны ходить взад и вперёд по плацу. Слов новых и понятий мы узнали много, как только приступили к строевой подготовке. Особенно много новых слов узнали наши южные и кавказские лица. Уставали жутко. Попробуй полдня позадирать ногу ввысь, да еще и хлопать подошвой об асфальт, так чтоб сержант учуял запах горелой резины. Портянки сбиваются, пилотка на голове не держится, всё трёт, всё жмёт. Попробовал расслабить ремень - так вышло только хуже. Старшина увидел и затянул так, что ни вздохнуть, ни.... Только приехали и заняли каждый свою койку, как поступила команда не расслабляться, а выходить строиться. Старшина опять построжился и мы до обеда топали по плацу пытаясь петь про безусых комбатов, которые ведут своих орлят, но выходило никак. Выдали нам по листку бумаги, и мы переписали слова. Эти слова до сих пор у меня в голове. Других песен наша рота не пела никогда. У других рот были свои. Я вспомнил, как в пионерском лагере, прочитав "Приключения капитана Врунгеля", мы, всем отрядом, вместо "взвейтесь кострами синие ночи..." пели строем "сидела птичка на лугу, подкралась к ней корова, ухватила за ногУ, птичка будь здорова". Как были недовольны наши воспитатели! А как был бы недоволен наш старшина, если бы мы спели, что ни будь подобное на плацу гарнизона, я даже не смог себе представить. И не стал предлагать.
А вообще то, было бы веселее вышагивать подо что ни будь весёлое. На обед мы пошли строем в солдатскую столовую. Долго стояли перед входом - ждали, когда выйдут стройбатовцы. Потом впустили нас, и мы, по команде сели и начали есть, но время, отведённое нам старшиной, быстро закончилось - последовала команда встать и выходить. Похватали куски и выбежали строиться. Все, кто был в дверях застукан с куском, получили нагоняй.
Возле своего расположения (так называется место жительства солдата - то есть казарма) нам дали перерыв и перекур. Кто-то выронил кусок и он остался лежать на асфальте, но тут мой сосед по строю Султанов подобрал его и положил на куст карагача. Потом объяснил мне, что у них в Самарканде хлеб не топчут. А у нас, в Павлодаре, им в футбол играют, возразил кто то. Потом я узнал, что видимо поэтому, все хлебные места, такие как хлеборезка, сапожная мастерская, склад, кочегарка, свинарник, занимали узбеки или азербайджанцы. Один из наших узбеков, будучи ещё в карантине, начал стажироваться у своего земляка хлебореза-дембеля, да так там и прослужил все два года, деля масло и хлеб на три тысячи порций.
За месяц, проведенный в карантине, мы многому научились: кто не держал иголки в руках - научился шить, кто не ел никогда в жизни каши со свининой - трескал так, что за ушами трещало, неспособные ходить быстро - стали летать, по крайней мере, от старшины до ближайшего угла. Все мы выстрелили по десять патронов в сторону мишеней. Многие не попали и пошли на обед строем. Идти то было недалеко, семь километров всего, но обидно - машины, на которых мы приехали, ушли почти пустыми, везя тех, кто попал. В пути один из руссконеговорящих, таких у нас было несколько человек, натёр ногу и сел. Сержант попугал его, но не возымело... тот упёрся. Попытались уговорить толпой - ведь опоздаем на обед! Поднялся и опять вскоре забастовал. Чтобы не остаться без пайки, подняли на руки и понесли. Конечно, не раз выронили, а вечером, после отбоя, завернули в одеяло и отдубасили ремнями. На следующий день приходил дознаватель, но, не дознавшись, ушёл. На утренней пробежке этот товарищ всегда отставал и до этого инцидента. Прибегал всегда последним. А вот после - всегда вторым. Хотя и сзади. Потому что последний прибежавший должен был подтягиваться на турнике, а кому охота извиваться червяком на глазах у публики. В общем, вёл себя этот товарищ не лучшим образом в карантине, а попав в роту после присяги и заступив в первый свой караул, застрелился. Благо ещё в его кармане нашли записку с просьбой никого не винить.
Пару недель отслужив, мы уже ходили в наряды по кухне. Чистить картофан, перебирать гнильё, а один раз послали несколько человек разгружать мясо. Мясо оказалось в виде свиных туш. Целая машина. Чтобы не изгваздать новую форму, мы разделись и быстренько всё перетаскали, тем более, что нам была обещана награда - по банке солянки с "грибами"! Было такое лакомство. Надо бы из него варить суп, но все съедали даже не разогрев. Ну вот, разгрузили, получили наградные банки и пошли отмываться. В гарнизонном ручье, наверное, назывался Сарыозечкой, вода холодная. Мы пошли в кочегарку. Служащие там, а точнее поющие под аккомпанемент дутара "цып, цып мои цыплятки" (любимая песня таджиков), лица азиатской наружности, отмахнулись от наших вопросов. Мы, в темноте, кое-как нашли кран, намылились, а чтобы уж наверняка смыть жир, ещё и натёрлись песком из какой то кучи, наваленной, видимо для ремонта, посреди котельной. Это оказался не песок, а сухой раствор. Цемент из этого раствора спекся со свиным жиром и получился ожог. Отваливался с нас этот слой вместе с кожей не одну неделю - так прикипело. Особенно больно было шею - натирало "подшивой".
Ещё нас возили на земляные работы, на полигон. Вот это было здорово! Там нас не погнали сразу на работу, а расспросили кто мы и что мы. Выяснилось, что на полигоне нужны электрики. Среди нас таких было два, и оба земляки. Володя Мамошин - длинный, нескладный парень и я. Я, конечно складный, но тоже, как и Мамошин, голодный. Полигонщики выдали нам по буханке хлеба и самый длинный полигонщик забрал нас на " огневой городок". Так он выразился. Длинный Журба был дембелем, и ему, для выполнения дембельской работы, нужны были рабочие руки на этом самом огневом городке. Городком называется, как оказалось, длинное строение, где на "качалках" стоят три танка и три учебных макета. Тут мы и увидели настоящие танки! Живыми они оказались гораздо выше, чем в кино и на картинках.
Вокруг них суетились настоящие танкисты. Одни чистили пушку длиннющим шомполом, а другие разбирали гусеницу и выколачивали кувалдами из траков спрессованную землю. Нас, как только увидели, поставили красить эти траки кузбаслаком. Но тут прибежал наш Журба и забрал к себе в электро мастерскую. Для первого раза не стал он нас загружать, а позволил съесть свой хлеб. Вода была в ведре, полевого лука мы нарвали в овраге, сразу за окном. Умяли свой хлеб под снисходительное бурчание деда - так мы стали звать нашего начальника, и вышли на солнышко. Тепло! Впервые за службу наелись. Танкисты куда- то делись, и мы повалились на весеннюю травку возле самого танка. Журба всё не шёл, а глаза стали закрываться... и закрылись совсем. Поскольку я не девица, то и сна того не помню и не могу пересказать, но, как всегда, на самом интересном месте, меня разбудили. Открываю глаза, а надо мной стоит взрослый дядька и пинает мой сапог. "Кто такой?" вопрошает. А я и ответить не могу - руки затекли в положении "за голову". Чувствую, что надо, что- то сказать, встать хотя бы, а не получается. Наконец выговорил фамилию. А Мамошин даже глаз не открыл - от страха, наверное. Да и правильно. Это оказался самый большой и страшный начальник в полку - "Полкач", как любя называли мы все два года подполковника Трифаненкова. До него полком командовал "Батя", но ушел командовать нашей дивизией. Так я познакомился со своим командиром. Отвернулся от нас наш "Полкач" и, с кислой миной, пошагал к огневому городку, откуда во все стороны, нам то было видно, а ему нет, побежали во все стороны служивые. И все два года я старался делать так же, то есть чтобы полкач видел только мою спину и на расстоянии, желательно, сто метров и более. Жаль не всегда это получалось.
Последняя наша встреча стоила мне дембельской причёски. Ну, об этом потом, а сейчас продолжается карантин. Это значит перед сном "рота подъём", "отбой", "подъём", "выходи строиться". Потом короткий сон, потом длинный день с топаньем по плацу, бегом по пересечёнке, подшиванием, стиркой. И одно только грело - мысль, что возьмут служить на полигон. Служба там казалась легче, чем в роте. И действительно, после присяги мы с Володей Мамошиным попали туда, куда и хотели.
ПОЛИГОНЩИК
Полигонщик, это звучит гордо! Это не каптенармус или свинарь, скажем! К тому же нас много на полигоне - 7-8 человек, а тех каптенармусов или хлеборезов, гораздо меньше в полку. Нас, в отличие от тех, уважают все! Даже генералы. Потому что от оператора на полигоне зависит оценка за стрельбу любого индивидуума и даже воинского подразделения. Всё в моих руках. И сижу я, оператор танковой директрисы, в сухом помещении, за пультом с умным видом. Справа комбат, а то и комдив. А уж если генерал, пожалует, проверяющий, то тогда слева у меня ещё и ординарец с термосом. А в термосе, для нас с генералом Нурмугамбетовым, чаёк креплёный. За спиной мой собственный комбат чего-то докладывает этому генералу. Посреди комнаты пылает раскалённая спираль, намотанная на асбоцементную трубу такого диаметра, что полведра картошки выпекается! Чего не служить!
Но это уже ближе к дембелю, а пока лопату в зубы и на мины. То есть мы успели во время прибыть на полигон, так как в июне земля в этой местности спекается и её не взять уже лопатой. А покопать на мишенных полях есть чего! С утра, бывало, возьмёшь полуведерный чайник воды, и в поле. На двоих только-только хватало воды..В обед старшина или повар поколотят в рельс, а мы уже за столом. Такое чутьё на время выработалось. А часов ни у кого не было. Пока годик не выслужишь тебе время наблюдать без надобности. В казарме, конечно, часы были - настольные. На столе. И чемоданные у Захаревича. Моторист такой - дизелист. Под кроватью у него поднималась половица и там он хранил свою дембельскую форму, коробку с десятком, другим, наручных часов и гражданским костюмом. Костюм он "взял" у кого - то из призывников, был ему велик, и Захаревич перешивал пиджак и брюки вручную. 19 век! А то ковырялся в остановившихся часах. Времени у дембеля достаточно! Другие деды, истинные танкисты, точили из плекса детали для моделей танков. Начинали точить за год до дембеля первый каток. Прятали как могли - не положено молодому делать что-то для себя. Тренируйся, пока салага, точи дедушке, а не хочешь добровольно - заставим! К тому времени, когда пришла моя очередь готовиться к дембелю, пошла мода на пистолеты зажигалки. Я тоже соорудил такой себе, но пришлось расстаться - украла какая-то раззява мою парадку! Раскопали мой схрон, на огневом городке, в подполье. Вскрыли дверь, вскрыли пол и унесли самое ценное, и дембельский альбом, в том числе. Пришлось продать зажигалку-пистолет и купить, на вырученные 20 рублей, новые кирзачи и офицерское ПШ. А потом выпарывать кант из галифе, набивать каблуки, делать стоячий воротник. В общем, мороки хватило! И всё для того, чтобы в Барнауле быть пойманным патрулём, за нарушение формы одежды. Это, конечно, интересно, но лучше я расскажу о том как мы, у себя на полигоне, принимали "иностранный" карантин.
Дело в том, что командование, которого мы не видели никогда, приняло решение собирать призывников со всей Азии у нас на полигоне. Тут их переодевали, проводили им мед. комиссию и отправляли в Венгрию, Чехословакию, Германию и Монголию. Дело было обставлено так: со станции привозили, к примеру, туркменов. Человек так 200-500. Выгружали, не доезжая до нашей казармы, на бугре, там они раздевались, и шли, в чём мать родила к машинам, где получали солдатское ПШ и кожаные ремни с яловыми сапогами. Потом это стадо строили и предлагали отослать домой денежки, которые у некоторых были. По слухам - немалые. Видимо везли чтобы откупаться. Для таких переводов был поставлен специальный летёха. После инструктажа вели их к жилью. Спать им пришлось на соломе, укрываясь шинелью, в палатках на 100 "персон", сооруженных из танковых брезентов. Через несколько часов на станцию приходил новый эшелон и новая партия, теперь уже узбеков, потом таджиков, киргизов валили к нам в "гости". Скапливалось до 2500 человек!
Пригоняли автолавку, и те кто имел какие то денежки, занимали очередь. Отстояв часок можно было купить печенье, лимонад, сгущёнку и, конечно-же, асидол, сапожный крем и другие, важные и необходимые солдату-новобранцу вещи, например транзисторный приёмник, электробритву! Олухи хватали всё это, не ведая, что пользоваться будут этими вещами совсем другие военнослужащие. Тут же тёрся и наш Чемерюк - та ещё пройда! Сам призван был этой же осенью, но быстро сориентировался, для повышения авторитета нашил на старую, выгоревшую гимнастёрку сержантские "сопли", и, под одобрительное ржание дембелей, подался на промысел.
Делал он это совсем просто - вылавливал в очереди карася пожирнее и просто ставил по стойке смирно. Пацану, которого он строил, всё было внове, и он, почти не переча, отдавал половину покупок и всю сдачу. Как не отдашь, когда в десяти метрах стоит развесёлая компашка "старослужащих", самый главный из которых - сержант! Знал бы он, что этот вояка, сам две недели назад мамкины пирожки трескал. Вечерами Чемерюк устраивал спектакли, или по современнному - шоу! Шел в темноте в лагерь иностранный и, угрожая жестяным мачете, выворачивал пистоны. Так это у него называлось. А пистон, это такой маленький кармашек, вшитый в пояс солдатских бридж. У самого Чемерюка деньги не задерживались, а переходили к дедам. Деды денежки собирали для покупки портативного магнитофона.
(Но что-то пошло не так и они заподозрили Чимерюка в укрывательстве общественного фонда. Двести рублей не хватало по их расчётам. Чимерюка маленько побили. Он продолжал отрицать присвоение "казённых" средств. Дембеля "унизились" и проползли штурмовую полосу. И успешно! Нашли в курае, забившем окопы, свёрток газетный с еще двумя сотнями денежных знаков в виде трёшек и рублишек. Чимерюка побили еще раз и назначили ответственным за окурки вокруг казарма. Каждое утро он собирал весь мусор в одно лицо. Но это ему не послужило уроком. Через месяцев семь он был заподозрен в краже кассет к тому пресловутому магнитофону. Сделали обыск в "блиндаже" - подземную электростанцию так называли и он там службу нёс. Перетряхнули всё! И только вороватый взгляд жуликоватого Чимерюка подсказал нам что нужно искать повыше. И точно! Долгими вахтами, в одиночку, Чимерюк выскоблил кирпич и под ним хранил свои сокровища. Нашли кое что кроме кассет из потерянного ранее. Чуток побили.)
Следующая статья - "вшивники". Так называются, на солдатском языке, неразрешенные шерстяные вещи, пододетые зимой в дополнение к кальсонам и нательным рубахам. Их мы заготавливали в изобилии на весь танковый полк! Бугор, где раздевали "иностранцев", как только их угоняли на обмундировку, поступал в наше распоряжение. Те кто бывал посвободнее от несения службы, то есть, опять таки - деды, шел туда и подбирал себе всё что необходимо. И полковых друзей не забывал. На этом бугре скапливалось огромное количество мешков, чапанов и чайников. В мешке, настоящий джигит, или басмач, как их тут называли, привозил продукты, иногда бутылку с анашой. Без чапана, опять же, джигиту нельзя даже жениться, ну а чайник - чаю попить и подмыться. Но оставшись без хозяев, эти такие нужные вещи, сразу переходили в разряд хлама. Хозяева мешков и халатов ели теперь из солдатских мисок кашу со свининой и запивали бурдой вместо чая индийского. Кошерного тут никому не положено - жри что дают! За два года был у нас только один - механик из кадрированого Талды Курганского батальона - не ел ничего кроме хлеба с комбижиром. Очень его уважали за это наши мусульмане.
Весело у нас бывало осенью и весной, благодаря этим карантинам! Развлекались как могли. Например так: на утреннем разводе обьявлялось народу, что рыл так с полтыщи, " вот от этого, до того" поступают в распоряжение этого бойца, "как твоя фамилия?". Я назывался и эта дикая бригада, получив из моих рук десяток ломов и столько же лопат, плелась за мной на работу. В мою задачу входило разломать трёхэтажную вышку артиллерийского стрельбища, а добытый кирпич переместить на полтора километра, к огневому городку. Двадцать-тридцать молодцов из этой "ух бригады" ломали, а остальные растянувшись на всю степь, перебрасывали кирпичики. На первом же перекуре, какой-нибудь из бывалых, обязательно сетовал на отсутствие выпивки и женщин. И тут вступал в игру я. Женщин тут я и сам не видел, но вот где взять выпить, мог подсказать! Выбирали посланцев, человек пять, с рюкзаками, собирали взносы, и вперёд! Дело в том, что за горушкой, под названием "верблюд" был у нас аул Айна Булак. А в нём сельпо, а в сельпе, до , 1972 года от Рождества Христова, был в продаже "сучок", или , если понятнее- водочка за 2 рубля 87 копеек! Уже два года вся страна пила дорогущий "коленвал" за 3,12, а мы открыли в этом ауле живительный родник, гораздо более дешёвой влаги! Хотя, богатые "иностранцы" нашего карантина, брали и "коленвал".
Набив вещмешки напитками, шли назад, используя складки местности, под руководством кого ни будь из наших. На подходе к цели их дожидался ещё один "ветеран" и сообщал, что в лагере щмон. Или ещё какую ни будь мульку. Ребятишки, перетрусив, оставляли, предварительно закопав, свои сидора и прокрадывалась , обходными путями к себе. Надеясь в сумерках найти свою захоронку. И находили. Только до них там уже побывал, всё тот же пройдоха - Чемерюк со товарищи. Подельнички приходили не с пустыми руками к зарытым сокровищам, а приносили ведро воды и пустую канистру. И ещё воронку. Быстренько, не нарушая целостности колпачка, откручивали пробку, сливали половину и доливали водой. Умудрялись закатывать, так, что не капало. Наутро мы слушали рассказы перепивших, передравшихся ... Все были довольны!
По вечерам приезжал кинщик, со своей "украиной" и мы смотрели обязательный и никогда другой фильм под названием "Аршин мал Алан". Иногда бывал ещё один шедевр - "Рам и Шиам". Телевизор у нас был, не подумайте, что мы не видели телевизора. Только он не работал. У нас даже своя электростанция была при казарме. Маленькая такая, но очень звонкая. Капризная сволочь! Мозоли набьешь, пока запустишь. Поэтому, чаще всего, мы коротали вечера с лампой на солярке,она освещала только середину, а если хотелось почитать в кровати, то бери ложку, сооружай фитиль из кусочка простыни. Чуть комбижира и, да будет свет! Вот со спичками у нас была напряженка, поэтому мы закуривали вместе. Пробовали рвать простыню и сооружать бесконечный фитиль, но отказались от этой методы. Уж очень трудно, бывало, потом обменивать у старшины в полку, наши полпростыни на полноценные.
Вот уехал последний "иностранец", увезли брезенты палаточные, утянули полевые кухни. Пора за дело. Идем все вместе ворошить солому на месте, где стояли палатки. Эта работа даёт доход. Ребятишки то спали одетыми, в темной палатке без окон, даже днём, если что то выпало из кармана в солому - считай пропало. Светить спичками не разрешалось. Поэтому находим даже бумажные деньги. Потом сжигаем солому, ждем три дня, пока ветер сдует пепел и снимаем ещё один урожай. Это уже только серебро и медь, но целый литр! Спасибо и на этом!
Казус армейский
Старший сержант Чекалов у нас на полигоне был единственный командир танка. Остальные связисты, заряжающие, управленцы. Такими они числились в полку. Ещё были механики. Два или три. И ими и командовал Чекалов. Механики ковырялись в танках, танки стояли на качалках - это такие железные рамы, трясущиеся и качающиеся на огневом городке. Вот их бригада Чекалова и обслуживала - подкрасить, протереть и тому подобное. Но когда проводились учения в полку, тогда нас дёргали в боевые порядки. Вот, как то, и наш сержант поехал на учения, а привёз столько впечатлений!
Их рота шла колонной, но, почему то, "по боевому". Значит, люки закрыты. Пыль казахстанская - это что то! Она ползла змейками по триплексам и чтобы что нибудь видеть сквозь них, каждый танк забирал чуть в сторону. Степь то ровная - ни на что не наедешь. Никто и ни на что не наехал. Наоборот. На пути танка, которым командовал наш командир, оказался овраг. Собственно, овраг был не на пути, а лежал и простирался вдоль. И все впереди идущие экипажи проехали мимо, а вот чекаловский сверзился с высоты нескольких метров, да ещё и перевернулся.
И всё смешалось... а смешаться было чему: кислота из перевернувшихся аккумуляторов смешалась с водой, которая, в свою очередь, до этого момента мирно текла по дну оврага, а теперь хлестала в командирский лючок для ракетницы вместе с песком. Пыль в башне смешалась с парами кислоты, пол и потолок тоже поменялись местами, а значит механик-водитель, который сидел в походе ниже всех, занял верховное положение и налёг на наводчика, наводчик навалился на командира. И все они в позе раком вверх тормашками. Командиру стало не до команд, потому что, все сразу перестали его видеть сверху на боевом посту - боевом коне - я хотел сказать. Плюс в рожу, извините за грубое слово, но иначе, то на что надет засаленный шлемофон, нельзя назвать, свищет струя грязи. А и командовать то стало затруднительно, поскольку экипаж был интернациональный, и все орали на своих языках.
Заряжающий, побитый рассыпавшейся боеукладкой, блажил по-азербайджански, механик выкрикивал что-то узбекское, наводчик молчал по-армянски. С помощью русских выражений, понятных всем, Чекалов распинал эту банду по углам. Движок заглох и стали слышны стуки снаружи - спасатели уже прибыли. Терпеть пришлось больше двух часов. Десантный люк не открывался, и пришлось ждать тягач. Несколько искорёженных тросов и героических усилий снаружинаходящихся и танк стал на ролики. Никто не пострадал и даже пушка не погнулась, о чём больше всего переживало начальство.
