Глава 97
Мы с Машей бросаемся к девушке и, к своему огромному удивлению обнаруживаем, что она пока ещё жива. Неизвестно, насколько сильны внутренние повреждения, но её сердце ещё бьётся, а значит у нас – да и у неё тоже – есть шанс всё исправить. Насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах. Вызываем бригаду и срочно везём девушку в смотровую.
– Пульс нитевидный, 50, – к нам присоединилась Катя Скворцова.
– Начинаю прямой массаж, – говорит Маша.
– Два кубика нулевой отрицательной, физраствор.
– Как она там оказалась, наверху? – задаётся вопросом моя подруга.
– Она из нашего отделения, – отвечаю ей. – Недавно видела её. Вышла из палаты и отправилась наверх. Я подумала ещё: может, на консультацию.
– Перелом лицевой кости и запястья, – обнаруживает Маша первые повреждения. – Для уточнения потребуется сделать рентген.
– Она ждала психиатра. Видать, не дождалась, – сообщает Катя.
– Зачем?
– Переживала очень. Случайно забеременела. От родственника, от родного брата, – говорит медсестра.
– Знала и стала с ним встречаться?!
– Нет, конечно! Случайно вышло. Там целая семейная драма.
Мы с Машей удивлённо смотрим на неё. Потом друг на друга. Ничего себе ситуация.
– Почему за ней не следили? – переключаюсь на более насущный вопрос.
– У нас не хватает рук. Психиатра вызвали, но к ним поступили несколько детей, пострадавших в аварии в школьном автобусе. Малыши сильно напуганы, им потребовалась помощь, – поясняет старшая медсестра. – Попросили обождать несколько часов.
– Ещё два кубика в манжет, – говорит Маша.
– Зажим для сосуда, – говорю и протягиваю руку. Получаю инструмент, продолжаю спасать девушку.
– Что же они там, ещё человека взять не могут, если им персонала не хватает? – рассуждает Маша.
– Говорят, им даже пришлось объявление опубликовать на сайте набора персонала, только пока никто не откликнулся, – сообщает Скворцова. – Вроде бы зарплата слишком маленькая.
– Не в зарплате дело, – парирует Маша, – а в людях. Психиатры всегда считались в медицине «белой костью». Это мы, грешные, внутри людей ковыряемся. А они – небожители. Мнят о себе Бог весть что, вот и капризничают. Мнят из себя Зимгмундов Фрейдов!
– Чего это ты так на них ополчилась? – улыбается Маша.
– Знакомой недавно помощь понадобилась. Так консультация хирурга – две тысяч, а у мозгоправа – семь!
– Как она упала? – к нам, прерывая разговор, присоединяется доктор Соболев – его вызвали специально, поскольку в такой ситуации без помощи хирурга не обойтись.
– Прыгнула, наверное, – пожимает Маша плечами.
– Или случайно упала, – произносит Скворцова.
Мы не знаем всех обстоятельств.
– Пульс 74, кислород 100, – докладывает Катя.
– У неё был пульс? – спрашивает Дмитрий.
– Нет.
– Центральный катетер? – предлагаю.
– Нет. Откройте другой набор.
– Сделаем подключичку.
– Сначала откачаем кровь, – говорит Соболев. – Десятый скальпель.
– Агония. Атропин? – спрашивает Скворцова.
– Да. Сделаем пункцию перикарда.
Дмитрий поднимает голову, смотрит на меня и вдруг предлагает:
– Элли, займитесь другими делами, мы тут сами справимся.
Сначала не могу понять, почему он так говорит. Потом отмираю и смотрю на себя: по халату стекает кровь. Не моя – пациентки. Я даже не заметила. Трудно вот так сразу влиться в рабочий ритм, когда мысленно ещё витаешь в других местах.
– Спасибо, – киваю и выхожу.
Через полчаса мне докладывают: девушка невероятным образом выжила. Её состояние стабилизировалось, отправили в хирургию. Видимо, в тот момент, когда она падала, её ангел-хранитель оказался рядом и сделал так, чтобы она получила лишь несколько переломов и сильное сотрясение мозга, да плюс разрыв селезёнки, которую придётся удалить. Но главное – она жива.
Только одного понять не могу: как там Катя Скворцова сказала? Девушка забеременела от брата? Эта мысль не даёт мне покоя. Потому возвращаюсь в регистратуру, нахожу старшую медсестру и прошу рассказать эту историю. К моему удивлению, Катя оказывается информирована даже больше, чем любой психиатр. Она ухаживала за той девушкой, Людмилой, и в какой-то момент та всё ей рассказала. История вышла банальная, хотя и с нежданным поворотом.
Парень и девушка. Познакомились на дне рождения. Стали встречаться, потом она забеременела. Стали подумывать о свадьбе, и молодой человек попросил познакомить его с родителями будущей невесты. Людмила сказала, что у неё есть только мама. Пригласила парня в гости, посидели, пообедали. Девушка только одного понять не могла: почему её мать такая бледная? Решила, что ей нездоровится. Но когда будущий жених ушёл, мать кинулась перед дочерью на колени.
Разрыдалась и призналась, что много лет назад, когда училась в колледже, забеременела от случайного знакомого. Если бы родители узнали об этом, – выгнали бы из дома. Поэтому она взяла академический отпуск, а матери с отцу сказала, что её на полгода отправляют в другой город якобы на практику. Перебралась в общежитие, родила и отдала малыша в детский дом.
В тот вечер, когда дочь привела своего парня, мать сразу признала в нём сына – у него родимое пятно на затылке в виде кленового листа. Людмила тоже огорошила родительницу новостью – о своей беременности. Что она на пятом месяце уже. Мать в истерике, дочь тоже, и ей стало плохо. Вызвали «Скорую» и к нам. Здесь положили на обследование. Вскоре приехала мать и давай требовать, чтобы её пустили к Людмиле.
– Так почему не пустили? – спрашиваю Скворцову.
– Мне её лицо не понравилось, – отвечает старшая медсестра.
– В смысле?
– Злая она была очень. Агрессивная. К тому же явно нетрезвая. Видимо, приехала затем, чтобы требовать от дочери сделать аборт. Но ты же сама, Элли, понимаешь: на пятом месяце это уже натуральное убийство. В общем, я попросила охрану её не пускать. Но доктор Званцева услышала и решила сама этим делом заняться. Ей удалось кое-как мать Людмилы успокоить. Ну, а потом она пошла с тобой на улицу, и дальше ты знаешь.
– Спасибо, Катя. Сделаем так. Мать Людмилы к ней не пускать, пока сама не решу, что это можно. Кстати, как ребёнок?
– Плод не выжил. Сама понимаешь – такие травмы…
– Бедная девочка, – вздыхаю искренне. Но неужели справедливо предположение, что она решила добровольно уйти из жизни?! Будучи беременной от любимого мужчины! Не верится. Потому сразу после разговора со Скворцовой иду в Грозовому. Он очень рад меня видеть, предлагает чай или кофе, но я вынужденно отказываюсь – много дел. Прошу лишь показать, если таковая есть, видеозапись момента, когда девушка падает вниз на площадку перед входом в моё отделение. Разумеется, глава службы безопасности в курсе этого происшествия.
Он звонит подчинённым, те присылают нужный фрагмент. На нём видно следующее: Людмила поднимается на два этажа вверх. С каждым пролётом идёт всё медленнее, тяжело опираясь на поручни. Она явно нехорошо себя чувствует. Останавливается, глубоко дышит, покачивается. Видимо, в самом деле решилась на отчаянный поступок, да организм запротестовал. Вот она выходит на площадку между третьим и четвёртым этажами. Останавливается у окна, стоит, держась за стену.
Так проходит минута, другая. Людмила медленно тянется к ручке. Открывает окно, потом опирается обеими руками на раму, чтобы голова оказалась снаружи, глубоко и жадно вдыхает весенний воздух. В её движениях ничто даже близко не намекает на желание спрыгнуть. Наконец, продышавшись, она тянется правой рукой, чтобы ухватиться за ручку, а дальше происходит неожиданное. Ладонь соскальзывает с мокрой рамы – снаружи сыплет мелкий дождик. Девушка, потеряв опору, вываливается наружу с коротким криком.
– То есть она это не сама, – произношу уверенно.
– Так точно, – по-военному отвечает Грозовой. – Несчастный случай. Я уже доложил главврачу, что надо установить на окна ограничители, чтобы пациенты не могли вот так запросто окна распахивать.
Я благодарю Аристарха Всеволодовича и возвращаюсь к себе. Нахожу Машу и прошу её передать матери Людмилы, что её дочь ничего плохого не делала. С ней произошло несчастье. Подруга интересуется подробностями, приходится вкратце ей всё пересказать. Перед тем, как уйти, Маша произносит: «Будь я беременной, близко бы ни к одному окну не подошла». Тяжело вздыхает и уходит.
Иду к себе, навстречу Вежновец.
– Боже мой! Какие люди! – игриво удивляется он. – Ой, Эллина Родионовна, вы что-то бледная. Вам нездоровится?
– Здравствуйте, Иван Валерьевич, – машинально отвечаю, тут до меня доходит смысл им сказанного. – Что?
– Вы притормаживаете, – усмехается бывший главврач.
– Это после поездки.
– А, ну да. Внезапные поездки по городу и области. На вас это не похоже.
– Иначе я бы потеряла отгулы, – лгу ему, чтобы наконец отвязался.
– Нельзя же исчезать надолго без предупреждения.
– Кому надо, тот был в курсе, – отвечаю Вежновцу. – И вообще. Я могу исчезнуть опять, у меня есть ещё 12 дней.
– Ясно. В следующий раз отправляйтесь в Папуа-Новую Гвинею, там мужчины носят тыквы на причиндалах.
Смотрю на Вежновца и не понимаю: у него крыша протекла, что ли?!
– В следующий раз предупредите, – добавляет он, садится на лифт и возносится.
Недоумённо смотрю на закрытые створки.
– Не обращай внимания, – слышу рядом голос Соболева. – Заславский, пока тебя не было, на два дня уезжал на конференцию в Москву. За себя оставлял Вежновца. Тот распушил хвост, как павлин. Корону снова отняли, а царские замашки остались.
Дмитрий улыбается, и мне приятно, что всё так легко проясняется. А то уж было подумала, что Вежновец снова взялся за старое. То есть не просто привык командовать, используя деспотические методы, но ещё и делает мне скабрёзные комплименты.
К вечеру мне сообщают, что Людмила после операции пришла в себя. Поднимаюсь к ней в палату интенсивной терапии. Девушка полулежит и грустно смотрит перед собой. Подхожу, представляюсь и проверяю зрачковый рефлекс. Глаза пациентки движутся, следуя моим указаниям. Всё в порядке. Сообщаю девушке, что ей проведена серьёзная операция, жить она будет. Хочу добавить про малыша, но тут дверь неожиданно открывается, входит мать девушки.
– Люда…
– Уйди! – кричит, насколько силы позволяют, дочь.
– Позволь мне объяснить…
– Ты уже всё объяснила! Бросила своего ребёнка на произвол судьбы! Всё из-за тебя!
– Пойми, доченька, я тогда была молодой и глупой. Я совершила ошибку…
– Убирайся!
Входит медсестра и берёт мамашу за руку:
– Нам нужно её осмотреть.
– Я всё объясню…
– Вон! – кричит Людмила.
– Я прошу вас! – уговаривает медсестра.
– Люда, пожалуйста!
Наконец, медсестре удаётся вывести мамашу. Некоторое время молчим, потом Людмила, не глядя мне в глаза, задаёт самый главой вопрос:
– Скажите, доктор… Мой малыш…
– Мне очень жаль.
Девушка плачет. Недолго, пару минут, и это время я стою рядом, понимая, что оставлять её одну в таком состоянии было бы опасно.
– Я хотела его оставить, – утирая слёзы, говорит Людмила. – Это всё на самом деле? Не может быть, я так его люблю… Это несправедливо.
Прекрасно её понимаю, но… теперь уже ничего не поделаешь, остаётся лишь смириться. Покидаю палату, потом звоню в психиатрию и уже не прошу, а требую, чтобы к моей пациентке срочно направили специалиста. Жду, пока это случится, лишь затем возвращаюсь в отделение. Здесь приходится заняться типичным питерским интеллигентом. Иными словами, асоциальным элементом, а ещё проще – бродягой, который чем-то не угодил гуляющим в парке подросткам. Те его сильно избили и отняли мелочь.
У мужчины неопределённого возраста ушибы лица, груди, живота, рук, ног, – словом, всего.
– И никто не видел? – спрашиваю коллегу из «Скорой».
– Вся площадь видела.
– Позовите хирурга и сделайте рентген, – даю назначение. – Ему никто не помог?
Врач пожимает плечами. Видимо, ответ очевиден.
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю избитого.
– Всё болит.
– Сейчас снимем воротник. Так. Ну как?
– Нормально.
– Мозг функционирует. Не могу поверить, что люди просто стояли и смотрели.
– Жидкость в кармане Моррисона. Оперируем, – решает подоспевший на подмогу Соболев.
– Где оперируем? – удивляюсь.
– Здесь, отвечает он и сообщает пострадавшему: – У вас кровотечение.
– Стой. Может, это асцит от цирроза?
– Не думаю. Алкоголь в крови?
Медсестра называет показатель. Ого!
– Когда вы в последний раз пили, уважаемый? – иронично спрашивает Соболев.
– Последний раз мне не дали, – грустно отвечает бродяга.
– Очень низкое давление. Оперировать нельзя, – говорю Дмитрию.
– Но он может истечь кровью. Сделайте глубокий вдох. Перитониальный лаваж. Кандидат на операцию – бездомный алкоголик с пневмонией, – в голосе хирурга звучит тщательно скрываемое раздражение.
– Он не достоин спасения? – хмурюсь на Соболева. – Операцию он не перенесёт. Я не хочу навредить ему ещё больше.
– Будешь тянуть, он умрёт.
– Если он перенесёт операцию, опять вернётся на улицу. Там его или изобьют, или съедят собаки. Потому что двигаться он не сможет.
– Съедят собаки? – поражается Соболев.
– И такое бывает.
– В Питере?!
– Да, полицейский рассказывал.
– Господа… – слышится слабый голос. Но мы так увлечены спором, что не сразу обращаем внимание.
– Господа, послушайте…
– Да? – поворачиваем головы к бродяге.
– Я не бомж. У меня есть квартира. Даже жена есть. Просто я… как бы вам это объяснить… У меня недавно умер брат-близнец. Я очень его любил, мы с детства были не разлей вода. И тут рак, и всё. Сгорел мой Гришка… – по небритому в синяках лицу бегут слёзы. – Ну, я и запил с горя…
– Мы обязательно вам поможем и вернём домой, – обещаю пациенту. Знаю, что такие обещания давать в принципе нельзя. Но так хочется приободрить попавшего в беду человека.