Вечером, как условились, у Молчана в избе собрались. Горазд с Матреной Любима и Найду с собой взяли – по-свойски, почти по-родственному решили посидеть. Беляну же с мальцами дома оставили. Дед Сидор тоже не пошел – сослался на одолевающие хвори.
Горазд с Матреной принесли еще своей снеди, потому стол просто ломился: Любава уж настряпала на совесть, что и за весь вечер не съесть.
- Ну, ты, мать, наготовила, как на свадьбу! – подивился Горазд. – Уважила, Любава, нечего сказать!
- Да что ты, - отмахнулась хозяйка, - кушайте на здоровье! Вон, сами вы со снедью! Куда же, родимые? Всего в достатке у нас.
- Ну как, - пожал плечами Горазд, - как за чужой стол-то и с пустыми руками…
- Какие ж мы чужие? – возмутился Молчан. – Чай, не за горами весна, даст Бог, породнимся…
- Кхм, ну да, ну да… - бормотал Горазд.
Найда порозовела и опустила глаза. Радима, меж тем, нигде не было видно.
- Где ж сын-то? – удивилась Матрена. – Поди, дичь-то он всю в лесу добыл?
- Он, родимый, он, - кивала Любава. - Довольно дичи подбил, я едва тут управилась. А сам-то Радим сейчас будет, ждем его. Он из лесу-то вернулся, добычу оставил, а сам пропал куда-то. Бросил, что мол, скоро явится, так нет его.
Любава развела руками. Горазд нахмурился:
- Ничего ли не случилось? На дворе-то темно уж. Куда бы деться ему.
- Пес залаял на дворе! Не Радим ли? – воскликнул Любим.
И верно, спустя пару мгновений раздался чей-то топот на крыльце, будто от снега кто ноги отряхивал, затем – шаги в сенях. Наконец, дверь в горницу распахнулась, и на пороге появился Радим.
Найде сразу бросилась в глаза резкая перемена в нем: глаза его как-то нездорово блестели, а лицо было не румяным, несмотря на стужу, а бледным и странно-изможденным.
- Где ж ты пропадаешь, сынок? – всплеснула руками Любава. – Уж гости собрались, ждем тебя!
- Здоров ли ты, Радим? – подивилась Матрена, от глаз которой тоже не укрылись эти мелочи. – Побелел вон как!
- Здоров… благодарствую… - отрывисто отвечал он, - студено на дворе, будто зимой…
Когда расселись за столом, почти с десяток человек насчиталось. Меньшему сынку, из отроческого возраста еще не вышедшему, Молчан тоже позволил за стол сесть. Мужская половина семьи всегда у него вместе обедала. Дочерям же, девкам малым, рассиживать с гостями не полагалось. Спали они уж на полатях.
- Ох… - пустила слезу Любава, - двое моих сынков здесь, а среднего-то и нет… бедный мой Вятко…
Матрена ободряюще погладила ее по руке:
- Ты молись, молись, родная… о душе его молись, ему там лучше, поди, нежели нам здесь…
- Ну, будет, будет, мать! – сказал Молчан. - Не время нынче о смерти говорить… Вятко наш всегда с нами… я вот, и беседу веду с ним, бывает, словно рядом он тут…
Радим слушал эти речи, и глаза его лихорадочно блестели. Затем, не выдержав, он сказал:
- За Вятко уж понесли свое наказание те, кто виновен был в его смерти!
- Что? – не поняла Любава.
- Говорю я, что Вятко отмщен! - тихо повторил Радим. – В живых уж нет ни Ждана, ни Тишки.
- Что ты, сын! – воскликнула Любава. – Грех говорить так, грех! Хоть и по Тишкиной вине Вятко погиб, а желать смерти никому нельзя… тем паче, радоваться этому…
Найда вдруг вспомнила, как они с Радимом ходили к Малуше за снадобьями, потом – в избу Авдотьи, как она читала заговор над Тихомиром, а Радим помогал ей… и не могла взять в толк, ради чего же ему все это нужно было… ведь он не скрывал своей ненависти даже сейчас… впрочем, могла понять она и семью Молчана, потерявшую Вятко… несчастный парень погиб ни за что… в одно мгновение… трудно, наверное, было это принять и Любаве, и самому Молчану… про Радима и говорить нечего…
Скрасить назревающую не к месту ссору поспешил хозяин дома:
- Будет, будет о дурном! Испейте лучше меда хмельного за упокой душ и Вятко, и Ждана с Тихомиром…
Молчан принялся разливать по кружкам мед. Выпили, перекрестились, пирогами закусили. Радим, смягчившись, обратился к Найде со словами:
- Гляди, сколько дичи я сегодня подбил! Это твоя лента меня грела у сердца.
Он достал из-за пазухи алую ленту, что утром вытянул из косы невесты.
- Да что ты, - скромно отвечала Найда, - и без моей ленты ты охотник знатный. То всем известно.
- Не-е-ет, - усмехнулся Радим, - о тебе мысли меня оберегали. Волков, и тех не встретил! Никто не посмел мешать мне в лесу, вот как было!
Найда опустила глаза, кляня про себя жениха, с легкой руки которого к ней прилипли всеобщие взоры. Неловко ей стало; она заерзала на месте и порозовела. Радим же поднялся из-за стола, не спеша подошел к смущенной невесте и повязал ленту снова на ее светлую косу:
- Потому тебе, краса моя, спасибо от души говорю за добычу славную! А нынче за здравие твое испить меда хмельного хочу! Отец, позволишь?
- А то как же, - отозвался Молчан, - это мы охотно!
Горазд крякнул от удовольствия и гордости за Найду. Любим с готовностью подставил кружку льющемуся хмельному напитку.
- За твою дочь, Горазд! – поднял кружку Молчан. – За здравие ее и долголетие, за красу молодую и сердце ее доброе!
Испили с чувством, с толком, смакуя тягучий, ароматный мед. Найда, сгорая от стыда, тоже сделала пару глотков, отчего у нее сразу зашумело в голове и мысли спутались.
Застолье продолжалось долго, покамест Матрена не толкнула Горазда в бок и не прошептала, что пора, мол, и честь знать. Насилу отпустили их хозяева. Любим, напившись вволю хмельного меда, едва на ногах стоял, и Горазду пришлось его поддерживать, чтобы тот случаем не споткнулся.
Вышли на двор сытые, захмелевшие, разгоряченные. Радим собрался невесту проводить, несмотря на то, что домой она отправлялась с родными.
Морозный вечер давно зажег на небе яркие звезды. Снег лежал еще неглубокий, однако же все было занесено вокруг, отчего даже светлее казался путь до дома Горазда. Радим поддерживал Найду под локоть, и они шли позади остальных нарочно медленно, чтобы отстать, как ей показалось.
Вообще большую часть вечера Найда провела в каком-то странном полусне. Вроде бы и меда испила совсем немного, и рассудок здравым был, а что-то диковинное приключилось с девкой. С того мгновения, как Радим повязал ей на косу ту самую алую ленту и за ее здоровье испили меда, Найда перестала ясно помнить происходящее. Долгие и тягучие взгляды Радима – остались в памяти, а о чем беседы велись, каковы были на вкус пироги у Любавы – этого она сказать не могла.
«Наверное, виной всему мед хмельной, нельзя мне его впредь пить, даже маленького глоточка», - решила про себя Найда.
Пока шли по деревне, Радим неустанно говорил что-то ей на ухо, и она согласно кивала ему, толком ничего не понимая. Ее голос будто бы звучал со стороны и казался ей самой чужим, руки в толстых рукавицах крепко держали руки Радима, словно искали в них поддержки и опоры. А он был доволен: то и дело ухватывал быстрые поцелуи, срывая их с горячих девичьих губ.
Когда родные Найды уж скрылись в доме, он выждал время, стоя с ней на крыльце, а затем повел в дом. В темных сенях было тихо: Горазд, Матрена и Любим уж в горницу перешли. Двигаясь наощупь, по стенке, Найда хотела было ускользнуть от Радима, но не тут-то было. Он сгреб ее в охапку и лишил возможности дышать, прильнув к губам долгим поцелуем.
Когда Найде показалось, что ее сердце вот-вот разорвется в груди без воздуха, жених нехотя оторвался от ее губ и зашептал, обдавая лицо невесты своим горячим дыханием:
- Ты – моя ненаглядная, ты – моя желанная! Стань моей, моей женой, и я что угодно ради тебя сделаю! Все, что пожелаешь! Приказывай, чего хочешь!
На мгновение Найда застыла в его руках, соображая, что к чему. Затем почему-то засмеялась, хотя весело ей совершенно не было. Сама она себя не узнавала.
- Пусти, Радим, - сказала она, - сейчас выйдет кто-нибудь, и нас увидят!
- Да и пусть видят! – страстно шептал Радим. – Ты невеста моя, у меня право имеется тебя целовать!
- Но покамест не жена, - ответила Найда, и высвободилась из его объятий. – Пойду я, а то отец беспокоиться станет. Ночи тебе доброй!
- И тебе… - проговорил Радим, - ленту алую носи, хороша ты с ней больно!
Найда скрылась в горнице, а он, тихонько постучавшись, вошел следом со словами:
- Горазд, двери на ночь запирайте! Я пошел восвояси.
На другой день Найде вспомнить было стыдно, что она позволила Радиму так страстно целовать себя. А сам вечер в доме Молчана всплывал в ее памяти смутно. Радим, как водится, заглянул к ним: со всеми поздоровался, принес пирогов мясных от матери со словами, что, мол, не съесть им самим столько.
Уходя, он бросил взгляд на невесту, и, заметив, что в косах ее красуется та самая алая лента, довольно усмехнулся. Найда и сама не знала, отчего вплела ее в волосы: не для того, конечно, чтоб Радиму угодить. Но зачем? Быть может, ей самой по нраву была эта яркая лента? Она не ведала, просто продолжала ее вплетать в косы, день за днем, день за днем…
Зима уже окончательно вступила в свои права. Намело высокие сугробы, лес закутался в снежную шубу, и каждое утро под ногами похрустывал чистый пушистый снежок.
Незаметно подошло время Тишкиных сороковин. Народу в этот раз собралось у Авдотьи немного: Горазд с семьей, несколько соседей, да кое-кто из деревенских баб, особенно сочувствующих несчастной женщине. Никого из дома Молчана не было там. Найду поначалу это смутило, но потом она нашла им оправдание: трудно было скорбеть по человеку, невольно погубившему их сына. Пусть тогда Тишка и не был собой, пусть не разум им управлял, а звериное начало, но это он убил Вятко, и откреститься от этого было невозможно.
Сама она с тоской вспоминала былые дни, прошедшее лето, когда жизнь казалась такой легкой и беззаботной… тогда Тишка значил для нее куда больше, чем сейчас… Найде было немного совестно за такие мысли, но себя обманывать она не могла. Покуда она еще не была сосватана и не ведала о существовании Мечислава, Тишка был человеком, заменявшим ей все. Они могли сбежать в поле и лежать в душистых травах, разговаривая обо всем на свете… могли пойти на реку и бродить по отмели, наблюдая за мелкими рыбешками… те редкие часы, когда Тишка бывал не занят работой, они старались проводить вместе, и Найда искренне почитала их самыми счастливыми…
Потом все изменилось. Будто знойным днем она окунулась в ключевую воду. Узнав Мечислава, Найда поняла, что прежде не ведала ничего о муках сердечных. И все, что связывало их с Тишкой с самых малых лет, стало казаться каким-то далеким сном. Дружинный же был явью. Той явью, что лишила ее покоя и дала понять, чего она на самом деле желает. А желала она одного… быть вместе с Мечиславом, стать ему женой, растить их детей, иметь общий дом… все это жило в потаенных уголках сердца Найды, и никому она не говорила о том.
Меж тем, рядом был Радим. Он исправно добивался ее расположения и доверия, изо дня в день являясь к ним в дом. Найда сама не могла понять, как так он медленно, но верно просочился в ее мысли. Вроде бы и не хотела она часто думать о нем, а думала. Выходила со двора, чтобы до Зоряны дойти, а ноги сами несли ее к дому Молчана. А там уж и Радим поджидал ее – незамеченной пройти мимо их ворот Найде ни разу не удавалось. Сама она этому дивилась. Сама не могла взять в толк, что заставляет ее искать с ним встреч.
Поначалу Найда пугалась этого. Невдомек ей было, отчего Радим навязчиво преследует ее в мыслях. Потом она устала себя корить, устала ругать. Кому ей хранить верность? Мечиславу? Так исчез он навсегда из ее жизни и не появится в ней больше. В то, что дружинный сдержит слово и вернется, Найда верила мало. В самом деле, с глаз долой – из сердца вон. Позабыл он ее уж, наверное. Другую себе отыскал… мало ли девиц у них, в этом Новгороде!
Подобные мысли больно ранили Найду. Потому постепенно она научилась от себя отгонять их. Старалась забываться, увлекаясь каким-то делом или же разговорами, а еще отвлекаясь на Радима. Ведь он продолжал осаждать ее своими настойчивым вниманием. В конце концов, думала Найда, может, и права Зоряна – первый жених селения пороги обивает, а она…
Вместе с тем непонятная тяга к Радиму росла в ней с каждым днем. То была не тяга душевная, но странное желание чаще видеть его, слышать, говорить с ним. Найда знала, что это не любовь – чувства, которые она питала к Мечиславу, были совершенно иными. Но что тогда это было? Ответа на свой вопрос она не могла найти. Когда приходил Радим к ним в дом и обволакивал ее своим глубоким взглядом карих глаз, с ней начинало твориться что-то неладное. Как завороженная, следила Найда за его движениями, слушала его речи. Она перестала сопротивляться его назойливым попыткам побыть наедине. Словно в омут, затягивало ее странное чувство, которое она испытывала в его присутствии. Чувство полного повиновения, покорности.
В один из вечеров у Миняя-старейшины в избе собралось полдеревни. Какой-то домашний праздник у них случился – Найда не помнила толком. Все пошли туда: отец с матерью, Любим, даже дед Сидор пожелал кости размять. Найда же дома осталась, сказавшись нездоровой: голова и правда болела у нее с самого утра. Матрена поохала, да велела травяного настоя выпить, что когда-то Малуша ей давала.
Когда родные ушли, Найда прилегла в надежде, что скоро ей полегчает. Беляна то и дело испуганно вопрошала:
- Ну что, сестрица? Легче тебе стало?
- Нет еще, - отвечала она.
Когда Найда осознала, что заснуть ей не удастся, а суета в избе, поднимаемая мальцами, лишь усугубляет головную боль, она решилась выпить настоя Малуши. Хватилась, а крынка оказалась пуста! Делать было нечего.
- Пойду я, до Малуши схожу, - сказала Найда, - попрошу ее травки какой-нибудь дать. Авось, пройдет боль-то.
- А ты не заблудишься в темноте, сестрица? – обеспокоилась Беляна.
- Нет, - слабо улыбнулась Найда, - что ж я, селения родного не знаю? Я скоро. Ты пригляди за мальцами.
И она, одевшись, вышла на мороз. Дорога к дому Малуши пролегала мимо ворот дома Молчана. И в голову Найде не могло прийти, что Радим дома остался, а не пошел к Миняю-старейшине на праздник. Засмотревшись на избу своего жениха, Найда поскользнулась и, вскрикнув, упала. Не успела она подняться и отряхнуться от снега, как вздрогнула от неожиданности: рядом с ней стоял Радим.
Назад или Читать далее (Глава 47. Краса ненаглядная)
#легендаоволколаке #оборотень #волколак #мистика #мистическаяповесть
