Вот ведь как часто бывает: то или иное художественное произведение настолько прочно входит в нашу жизнь, наши культурные традиции, что мы уже даже не задумываемся, к примеру, почему оно так названо, что хотели авторы этим названием сказать (мои ученики-одиннадцатиклассники, помнится, всегда были в полном недоумении, когда я просила их объяснить мне смысл заглавия, скажем, «Золотого телёнка»).
Не видим мы подчас и того, насколько тесно связаны между собой явления литературы, как отражается в них художественная традиция. И с «Русланом и Людмилой» - та же самая история.
Ещё раз напомню надпись на портрете В.А.Жуковского: «Победителю-ученику от побеждённого учителя». Почему так назвал себя Василий Андреевич?
Для нас «Руслан и Людмила» - классика, живущая вот уже более двухсот лет. Но при выходе своём поэма воспринималась совершенно иначе и вызывала немало недоумений.
И начинаются они с её заглавия. В предыдущей статье я уже поминала «письмо редактору» «Вестника Европы», от некоего «Жителя Бутырской слободы», где, в частности, было сказано: «Возможно ли просвещённому или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № "Сына отечества". Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей "Людмила и Руслан" (не Еруслан ли?)». О чём это он?
Большая Российская энциклопедия сообщит нам, что имя своего героя Пушкин заимствовал из памятника русской литературы XVII века «Повесть о Еруслане Лазаревиче», которая, в свою очередь, «восходит к восточным сказаниям о витязе Рустеме (Арслане)», но сочинена под «влиянием волшебных сказок и былин» («Сказание и похождение о храбрости, о младости, и до старости его бытия, младого юноши и прекрасного русского богатыря, зело послушати дивно, Еруслана Лазаревича»): «Бысть во царстве царя Картауса Картаусовича дядюшка его, князь Лазарь Лазаревич, а жена у него Епистимия, а сына родила Еруслана Лазаревича». Повесть была достаточно популярна. В «Коньке-горбунке» П.П.Ершова мы прочитаем:
Через три потом недели
Вечерком одним сидели
В царской кухне повара
И служители двора;
Попивали мёд из жбана
Да читали Еруслана.
И довольно часто издавалась в виде лубка:
Чтобы больше к этому не возвращаться, скажу, что о происхождении имени «Руслан» написано достаточно много, но практически все пишущие о нём согласны, что известным оно стало именно благодаря Пушкину. И ещё две небольшие детали. Во-первых, переводят его (точнее, изначальное Арслан) обычно как «лев» (очень, конечно, подходит для богатыря!), ну, а во-вторых, иногда его считают (в частности, Л.В.Успенский) «пёсьим» именем, а впервые, наверное, так назвал свою любимую собаку, подаренную сыном-поэтом, С.Л.Пушкин (я когда-то об этом писала).
Достаточно интересна и история имён соперников главного героя. В своё время я, конечно, к этому вернусь. А пока – вновь о связях с Жуковским.
Как, я думаю, всем хорошо известно, Василия Андреевича называли «литературным Колумбом Руси, открывшим ей Америку романтизма в поэзии». Его баллады пользовались в своё время необыкновенной любовью. Хорошо известно его увлечение зарубежными (главным образом, немецкими) авторами, но сюжеты его произведений разворачиваются на русской почве, в них мы видим те «привычки милой старины», которые были так хорошо известны читателям. Первые произведения, принесшие славу автору, - баллады «Людмила» и сразу всем полюбившаяся «Светлана».
Но вот после них была им написана «старинная повесть» «Двенадцать спящих дев», сейчас значительно менее известная, хотя при выходе и имевшая успех. В ней был использован немецкий роман – а получился рассказ о грешнике, продавшем душу дьяволу и пытавшемся выкупить её, заложив души дочерей, и о спасении невинных душ славным витязем. Жуковский переносит действие из Германии в древнюю Русь, даёт заглавным героям двух её частей имена Громобой, похожее на древние «мирские» имена, и Вадим. Начата работа над произведением была в 1811 году, но из-за войны прервалась, и вторая часть вышла в свет лишь в 1817 году (то есть к моменту выхода «Руслана» тоже была новинкой).
Пушкин начинает работу над «Русланом» вскоре после выхода из Лицея (он говорил иногда, что начал писать поэму ещё в Лицее, но, видимо, это были разве что наброски), то есть в том же самом 1817 году. И поэтическая новинка не могла не быть им помянута. В «песни четвёртой» мы читаем:
Друзья мои, вы все слыхали,
Как бесу в древни дни злодей
Предал сперва себя с печали,
А там и души дочерей;
Как после щедрым подаяньем,
Молитвой, верой, и постом,
И непритворным покаяньем
Снискал заступника в святом;
Как умер он и как заснули
Его двенадцать дочерей:
И нас пленили, ужаснули
Картины тайных сих ночей,
Сии чудесные виденья,
Сей мрачный бес, сей божий гнев,
Живые грешника мученья
И прелесть непорочных дев.
Что интересно здесь? Бросается в глаза, что, в отличие от Жуковского, у юного поэта присутствует удивительная лёгкая насмешка (великолепен же этот «злодей», который «бесу в древни дни предал себя с печали»!), ирония. У Жуковского мы, конечно, могли прочитать:
Улыбнись, моя краса,
На мою балладу;
В ней большие чудеса,
Очень мало складу.
Но всё же подобная шутливость ему не очень свойственна. У Пушкина же шуткой пронизано практически всё. Мы, как правило, читаем «Руслана» в детстве, а потому не очень обращаем внимание на что-либо, кроме сюжета. А ведь недаром же в начале «Евгения Онегина» поэт обратится к «друзьям Людмилы и Руслана»: ведь в первой своей поэме автор уже присутствует всё время, находясь рядом с читателями, комментируя происходящие события. Та же самая «четвёртая песнь» откроется авторским отступлением:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно Бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны...
И то же самое воспоминание о балладе Жуковского говорит и о впечатлениях читателей:
Мы с ними плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка стен,
И сердцем тронутым любили
Их тихий сон, их тихий плен;
Душой Вадима призывали…
… И что ж, возможно ль?.. нам солгали!
Но правду возвещу ли я?..
Подобно Жуковскому, Пушкин переносит действие своей поэмы в древнюю Русь, точно указывая время:
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал…
Однако, разумеется, русскую историю изучать по этому произведению невозможно.
И ещё одна литературная аналогия:
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть, и Руслана,
И Лелем свитый им венец.
А потом и Руслан помянет «струны громкие Баянов»…
До сих пор исследователи русской литературы ведут споры о личности этого самого Баяна, «соловья старого времени», семь раз помянутого в «Слове о полку Игореве»: «Боян вещий, если хотел кому песнь воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками… Боян же, братия, не десять соколов на стаю лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны воскладал, а они уже сами князьям славу рокотали» (перевод Д.С.Лихачёва)
У Пушкина же он – действующее лицо. А позднее, в опере Глинки, пропоёт реквием безвременно ушедшему поэту:
Но не долог срок
На земле певцу,
Но не долог срок
На земле.
Все бессмертные —
В небесах.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
