Глава 78
Когда выхожу из автобуса и забираю свой рюкзак, ко мне подходит крепыш среднего роста. Он одет в простую ветровку, под которой футболка. Ещё на нём джинсы, кроссовки. На голове короткие волосы, а ещё у этого парня очень моложавое лицо. Однако он очень старается выглядеть старше и солиднее, потому отращивает усы. Выглядит довольно комично, но именно этот молодой человек представляется лейтенантом ФСБ Михаилом Левченко. Здоровается, просит отойти в сторону, якобы чтобы не мешать остальным пассажирам, а потом украдкой показывает мне удостоверение.
Улыбаюсь ему, он делает то же в ответ, но очень скромно. Из вежливости, а кроме того ему же надо оставаться серьёзным. Иначе снова будет выглядеть на свои 20 с небольшим, и усы не помогут.
– Пойдёмте, – говорит. – Моя машина за углом.
Офицер помогает нести мой рюкзак. Кладёт его в багажник машины – это пыльный УАЗ «Патриот». Обычный, – ни номерами, ни какими-то другими знаками техника не выдаёт свою принадлежность к контрразведке. Это и понятно: обстановка тут сложная, мало ли. Михаил едет по Донецку, я смотрю в окно. Город кажется совершенно типичным, провинциальным, мирным и тихим. Но лишь до той поры, пока не вижу первые следы войны. Это обожжённые дыры в жилых домах и других зданиях, заделанные кирпичами. Встречаются они не так чтобы слишком часто, однако сердце невольно сжимается от волнения. Вдруг прямо сейчас что-нибудь взорвётся поблизости? Невольно крепко хватаюсь за ручку на двери.
От лейтенанта мой жест не ускользает.
– Не бойтесь, доктор Печерская, – говорит он. – Сегодня с обеда тихо.
Я машинально киваю, но внутреннее напряжение остаётся, и тут же спрашиваю изумлённо:
– С обеда?!
– Да, ночью и утром были прилёты. Противник около десяти часов выпустил четыре кассетных боеприпаса по Петровскому району. Ещё в 11:15 было упали три снаряда калибром 155 миллиметров.
– И кто-то… погиб? – спрашиваю тревожно.
– Пострадали три человека.
– Простите, куда мы едем? – задаю новый вопрос.
– В больницу.
– Ту самую, где работал… – прочищаю горло, поскольку я же себе запретила думать о нём в прошедшем времени! – где главврачом Никита Михайлович Гранин?
– Да.
Левченко крутит баранку машины ещё примерно полчаса. Порой приходится объезжать рытвины на асфальте, и хотя он скорее всего потому, что улицы давно не ремонтировали, мне кажется – это следы обстрелов. А может, так и есть. Спрашивать не решаюсь, чтобы не выглядеть глупенькой туристкой, которая тычет во всё подряд, разинув рот и охает и ахает. Меня больше всего другое удивляет: сколько ни слышала о здешних событиях, всегда казалось: люди передвигаюсь пригнувшись, от дома к дому короткими перебежками. Но нет. Ничего подобного. Спокойно идут по своим делам, с покупками и без, мамочки с малышами в парке играют, подростки на велосипедах гоняют. Обычное, мирное течение жизни. Мне кажется это удивительным.
– Думали, у нас тут Сталинград? – горько улыбается лейтенант.
– Простите, – киваю, поскольку он угадал мои мысли, а они не слишком тактичные по отношению к местным жителям.
– Да многие так думают о нас. Но ничего, живём, как видите. Врагу назло. Раньше, конечно, было намного труднее. Последние пару месяцев стало тише. Линия фронта отодвинулась.
– Простите, товарищ лейтенант, вы местный? Судя по фамилии…
– Да, дитя народов, – улыбается Михаил. – Мама казачка, папа украинец.
– Они живы?
– Конечно. В Воронеже.
– А вы как же здесь оказались? Или гостайна?
– По зову сердца, – серьёзно отвечает мой спутник. – Ну, вот и приехали.
Мы выходим из машины, и сердце моё замирает от ужаса. Четырёхэтажное здание – главный корпус, довольно небольшое, длиной около полусотни метров и глубиной примерно двадцать, сильно разрушено. По сути, это не строение больше, а руина. Ни одного целого окна, в середине провал от крыши до второго этажа. Рядом на территории разбросаны куски дерева, пластика и металла, обломки кирпичей и бетона.
Молча смотрю на этот хаос и ощущаю, как по лицу начинают течь слёзы.
– Много людей тут погибло? – спрашиваю сквозь ком в горле.
– Шестнадцать человек. Десять пациентов и шесть медработников. Ещё двадцать семь ранены.
– А Гранин? Мне звонил недавно какой-то человек, сказал, что обнаружили его тело. Опознали по удостоверению.
Левченко хмурится.
– Кто вам звонил?
– Не знаю. Я от шока выронила телефон, он разбился.
– Продиктуйте ваш номер.
Выполняю просьбу. Лейтенант достаёт смартфон, отходит и кому-то звонит. Пока я стою в ожидании, не зная, что делать дальше, прислушиваюсь к звукам вокруг. Снова: обычное течение жизни. Не воют сирены, не раздаются выстрелы и не гремят взрывы. Шуршат шины по асфальту, шумят моторы машин.
Левченко вскоре возвращается.
– Я выяснил, кто вам звонил. Пойдёмте.
Он ведёт меня, но не к разрушенному корпусу, а в обход. Вскоре оказываемся около приземистого одноэтажного здания, возле металлической двери которого простенькая, намалёванная краской надпись на табличке: «Морг». Что ж, мне и в таких местах бывать доводилось, давно перестала бояться.
Лейтенант стучит в дверь, нам открывает пожилой мужчина в белом халате не первой свежести. У него осунувшееся лицо с двухдневной щетиной.
– Вы врач-патологоанатом Иван Петрович Родненко? – спрашивает его мой спутник и, когда тот кивает, показывает удостоверение. – Нам нужно опознать тело главврача Гранина.
Коллега смотрит на меня.
– А вы – Эллина Родионовна Печерская? – грустно улыбается он. Вроде как нужно это делать при знакомстве, тем более с молодой женщиной, обстановка нерасполагающая к радости.
– Да.
– Это я вам звонил. Потом пробовал ещё, но вы не ответили. Решил, не хотите больше слышать…
– Я разбила телефон и не сразу восстановила симку.
– Да? – лицо патанатома светлеет. Но тут же снова становится грустным. – Проходите.
Мы идём по плохо освещённому коридору. Стоит перешагнуть порог, как в нос ударяет привычный для таких мест запах формалина. Его ни с чем не спутаешь, и он отсюда, вероятно, никогда не выветрится, пока это место существует. Родненко проводит нас в свои «владения». Вскоре мы оказываемся в помещении с холодильниками.
– Вот здесь, – говорит коллега. Останавливается и смотрит на меня. – Вы готовы?
– Я врач, – отвечаю ему, хотя у самой поджилки трясутся. Боюсь увидеть Никиту мёртвым. Ужас, как боюсь! Но не подаю вида. Я должна быть сильной. Меня дома ждёт Олюшка.
– Да, конечно, – вздыхает Родненко. – Только состояние тела… его долго не могли найти, да к тому же сильные механические повреждения…
– Доктор, давайте ускоримся, – произносит лейтенант. Он стоит рядом, и я вижу по его побледневшему лицу, как Михаилу поскорее хочется на воздух.
– Хорошо, – пожимает худыми плечами Иван Петрович. Открывает крышку холодильной камеры. Тянет выкатную полку. Потом приспускает белую ткань. Я смотрю, но опознать не могу. Патанатом прав: разрушения тела очень сильные. Тогда вспоминаю, что у Никиты есть шрам на левой ноге, под коленом – в детстве его укусила собака, пришлось накладывать швы. Медсестра, которая этим занималась в местной больнице, была пьяна, – случилось всё под новый год, – и сделала всё так неаккуратно, что потом пришлось переделывать. Ту даму, конечно, уволили с позором, – отец Никиты постарался, чтобы она в медицину больше не возвращалась, – но след остался, и о нём мало кто знает. Об этом месте мне сам Гранин рассказал однажды.
Я прошу перевернуть покойного. Иван Петрович поднимает бровь, но выполняет. Вижу, что эта часть у погибшего цела.
– Это не Гранин, – заявляю уверенно.
– Уверены? – удивляется Родненко.
– Да. У Никиты Михайловича под коленом на икре шрам.
– Но как же удостоверение? – удивляется коллега. Достаёт его из кармана и протягивает мне. – Вот оно, кстати.
– Разрешите? – спрашивает лейтенант, протягивая руку.
Киваю, и он забирает документ. Крутит в пальцах, внимательно осматривает и неожиданно говорит:
– Надо же, какая искусная подделка.
– Что?! – мы с коллегой смотрим на лейтенанта, как на инопланетянина.
Он лишь хмыкает в ответ.
– Конечно, нужна экспертиза. Но судя по некоторым данным, это удостоверение – фальшивка. Этот неопознанный гражданин, – показывает на тело, – выдавал себя зачем-то за главврача.
Мы с патанатомом стоим, ничего не понимая.
– Разберёмся, – наконец говорит Левченко. – Так, ещё есть погибшие подходящего возраста и пола?
– Да, – кивает коллега. Он показывает нам другие тела. Никого даже близко похожего на Никиту нет.
– Скажите, а это единственный морг, куда отвозили погибших?
– Насколько мне известно, да, – отвечает Иван Петрович.
Что ж, нам тут делать больше нечего. Благодарим патологоанатома за содействие и выходим. Оказавшись снаружи, жадно вдыхаем свежий воздух. Я привыкла к больничным запахам, и он тоже. Но видеть столько времени людей, которым уже ничем не поможешь… для меня это стало бы слишком сильной нагрузкой. Говорят, врачами становятся люди с особым складом ума. Гуманисты, мечтающие помогать. Что движет теми, кто работает с покойниками? Я не знаю. Всё, что мне известно о них – они на 99,9% всегда знают, что стало причиной смерти.
– Куда же мы теперь? – спрашиваю своего спутника с надеждой.
– У меня есть список медучреждений, в которых доставили раненых. Будем передвигаться от одного к другому. Возможно, что-то выясним. Не всех людей удалось опознать, к сожалению.
Наше путешествие по Донецку продолжается. Мы заезжаем в несколько больниц, и я смотрю ещё нескольких мужчин. Нет, это не Гранин. В конце концов мы выходим из последнего учреждения, которое было в списке лейтенанта. Всё, больше искать негде.
Стоим возле крыльца больницы. Вижу по лицу Левченко, что он тоже немного растерян. В самом деле: если Никиты нет в морге, нет на больничной койке. Куда же тогда мог подеваться? У меня рождается какое-то смутное подозрение: уж не связано ли это как-то с поддельным удостоверением? Смотрю вопросительно на лейтенанта, он на меня. Кажется, сошлись мысли.
– Может, Никиту Михайловича похитили? – спрашиваю.
Михаил хмурится, пожимает плечами.
– Такую версию исключать нельзя. Что ж, давайте проедем в дом, где ему была предоставлена комната, и посмотрим. Возможно, отыщем какой-то след. Мы садимся в УАЗ и долго едем по городу, пока не оказываемся на окраине. Тут частный сектор, ни одной многоэтажки, и почти никаких следов от обстрелов. Или я просто их не нахожу, а может люди постарались всё починить.
Останавливаемся около частного домика. Левченко заходит первым, проверяя, привязана ли собака. Но лохматый бобик мирно дрыхнет около будки. Этот толстый добряк, завидев нас, лишь повилял хвостом, зевнул, потянулся и ушёл в своё жилище. На крыльце нас встречает симпатичная женщина лет 55-ти.
Она оказывается домовладелицей. Михаил представляет нас, проходим внутрь. В комнате, которую выделили Никите, обстановка спартанская. Здесь даже телевизора нет. Койка, тумбочка, шкаф, стул. В шкафу висят вещи Гранина, некоторые мне знакомы. Но что здесь собирается найти лейтенант? Пока он осматривает помещение, хозяйка зовёт обедать. Соглашаюсь, поскольку проголодалась с дороги, и это по мне, кажется, заметно.
Влада Петровна вскоре ставит на стол две тарелки наваристого борща, от одного вида которого слюнки текут. Рядом кладёт хлеб собственного приготовления, салат из редиски с подсолнечным маслом.
– Чем богаты, – улыбается она.
Вскоре к нам присоединяется Левченко. Кажется, ничего не нашёл, но ведь не скажет всё равно.
– Да, хороший был постоялец Никита Михайлович, – с жалостью произносит хозяйка. – Работящий. На баньке крышу перекрыл, кран починил на кухне, дров наколол.
Слушаю и не верю ушам своим. Мажор Гранин – и такой хозяйственный? Это всё точно о нём? Закрадывается сомнение, будто на месте Никиты оказался другой, незнакомый мне человек. Конечно, мой бывший отличный врач, талантливый хирург. Но чтобы так запросто помогал по хозяйству одинокой женщине, живущей в частном доме?
– Простите, – говорю Владе Петровне, а как выглядит Никита Михайлович?
Она описывает, и мы с лейтенантом даже перестаём есть от удивления. Достаю смартфон, нахожу там фотографию Гранина с Олюшкой на руках (он попросил сделать такой снимок, когда мы были в более-менее хороших отношениях), приближаю его лицо.
– Вот этот человек гостил у вас?
Хозяйка смотрит на экран, потом на меня и спрашивает:
– А это кто?
– Никита Михайлович Гранин, – говорю ей.
– Та ви що! Не може такого бути! Це не він! – переходит Влада Петровна на украинский. Спохватывается. – Ой, простите. Я ж с Полтавщины, а сюда в молодости по распределению попала. До сих пор, когда волнуюсь, говорю по-украински, – и бросает тревожный взгляд в сторону контрразведчика. Тот возвращается к борщу. Его это никак не удивило.
– Простите, но как же тогда выглядит ваш постоялец?
– Да я же описала. Среднего росточка, сбитый такой, но не толстый. Коренастый. Голова коротко стрижена. Глаза серо-зелёные, – она смотрит в окно и широко улыбается. – Да вон же он идёт!
Левченко мгновенно кладёт ложку, поворачивается к окну. Я тоже смотрю во все глаза. По дорожке к дому направляется какой-то незнакомый мужчина.
– Пойду встречу, – с улыбкой говорит Влада Петровна.
– Сидеть! – резко произносит лейтенант. Хозяйка замирает на месте. – Ни звука. Всем!
Он тянется к сумке, висящей позади на стуле, достаёт оттуда пистолет и опускает под столешницу. Вскоре раздаётся скрип ступеней, дверь открывается сначала в сени, затем в горницу. Входит тот самый мужчина и, увидев нас, замирает на пороге.
– Здрасте вам, – говорит, растягивая рот в улыбке.
Я вижу, как всё его тело напряглось струной.
– Руки вверх. Медленно, – звенящей тишине произносит Левченко.
– А что такое? Влада Петровна, это кто? – продолжает лыбиться незнакомец, и левую руку тянет вверх, а вторую - не спешит.
– Да это… из больницы. По вашу душу, – говорит испуганная хозяйка.
– По мою? Что-то случилось? – усмехается мужчина.
– Руки! – произносит лейтенант. Дальше всё происходит стремительно. Незнакомец выхватывает из кармана круглый предмет, швыряет нам под ноги, сам прыгает в сени. Раздаётся оглушительный грохот, сопровождаемый яркой вспышкой, и я теряю сознание.
Рекомендую! Роман о запретной любви
– Нам нельзя этого делать, – шепчу, стараясь унять бешено бьющееся сердце.
– Почему? – хмурится он, приближаясь на опасную дистанцию. Когда он переступит красную линию, я не смогу сдержаться.
– Я замужем, а ты… – выговариваю нервно.