Глава 85
Я оставляю Дмитрия Михайловича возле небольшого частного дома на окраине Питера. За время пути мы успели поболтать, мне стала известна расширенная версия биографии нового хирурга. Родился и вырос в Питере. Родители: отец – военный хирург, ветеран Афганской войны. Давно в отставке, но до сих пор занимается частной практикой. За чисто символические деньги помогает людям, которые к нему обращаются. «У отца огромный круг знакомых. У всех родня, и с каждым годом число его пациентов меньше не становится», – поясняет Соболев.
Мама у него всю жизнь проработала школьным учителем русского языка и литературы, а после выхода на пенсию стала помогать отцу. «Она у него некто вроде администратора – помогает вести график приёмов, чтобы папа ничего не перепутал».
– Почему же он не арендует какое-нибудь помещение и не принимает людей там? – спрашиваю.
– Ему нравится частным порядком. Вы же знаете наше государство: стоит высунуть нос на поверхность, особенно когда речь идёт о медицине, сразу нагрянут проверяющие. Станут клянчить взятки, подношения. К тому же за помещение придётся аренду платить. Нет, родителям проще вот так. Звонит какой-нибудь Константин Владимирович и говорит, что его направил к папе Михаил Васильевич. Отец узнает у мамы, когда тому можно прийти, а дальше всё просто. Порой просто консультирует по телефону, если ничего сложного. Бесплатно, разумеется.
– Простите, а сколько стоит приём у вашего отца? – спрашиваю.
– Пятьсот рублей. Вне зависимости от сложности случая. Если требуются лекарства и расходные материалы, папа просит пациента купить их самому. Но иногда своими помогает, если помощь требует срочная.
– Он у вас подвижник, – замечаю с лёгкой улыбкой.
– Совершенно верно, – серьёзно кивает Дмитрий Михайлович. – Поэтому я пошёл по его стопам. Хотя иногда мне кажется, что лучше бы, как мама, преподавал. Меньше головной боли с теми, кто не ценит труд врачей, – замечает мой спутник.
Не могу не согласиться.
За время пути мы становимся чуточку ближе. Тонкий ледок недоверия, который изначально всегда один человек испытывает к другому, когда они незнакомы, между нами начал таять. Мне уже хочется перестать «выкать» и называть коллегу просто Дмитрием. На правах начальницы делаю этот шаг. Предлагаю, и Соболев с радостью соглашается. Потом высаживаю его, мы прощаемся, и только на обратном пути задаю себе вопрос: почему ничего не узнала о его личной жизни? «Ну, не последний раз видимся», – решаю.
На следующее утро, сразу после обхода, оказываюсь в центре взаимного недопонимания, которое грозит перерасти в скандал. К Алике Мартиросян, которая оказалась у нас после серьёзной автомобильной аварии и даже на некоторое время впала в кому, приехала её гинеколог.
– Я сказал нет! – резко отвечает муж пациентки, Андрей, доктору Мурашовой.
– Мы не нанесём ей никакого вреда, – уговаривает она.
– Держитесь подальше от моей жены!
Вхожу, здороваюсь.
– Выведите её отсюда, пожалуйста, – просит меня Андрей, желая остаться рядом с супругой. Сама Алика до сих пор на аппарате искусственной вентиляции лёгких.
Предлагаю коллеге поговорить в коридоре.
– Что вы делаете? – спрашиваю её.
– Мы обсуждали состояние его жены.
– Здесь вы только консультант. Сначала надо поговорить со мной.
– Ваша заместитель сказала, что вы в командировке на Донбассе, – заявляет Мурашова. – Я всего лишь смотрела карту Алины, когда вошёл её муж.
– Вы пытались уговорить его, потому что вам нужно сделать забор яйцеклетки.
– Я сказала, что такая возможность существует.
– Он не позволит.
– Она уже дала согласие.
– Он против. Оставьте его.
– Доктор Печерская, ей придётся долго лежать в больнице, а потом ей понадобится круглосуточный уход на дому. Это огромные расходы.
– Надо сказать спасибо вашим препаратам, – говорю это не без скрытого сарказма.
– Я так не считаю. Я занимаюсь искусственным оплодотворением уже 12 лет. И такого никогда не бывало. Наверное, у неё был дефицит протеина С или антитромбина.
– Такое встречается крайне редко, – замечаю.
– А закупорка сосудов от ФСГ ещё реже.
– Я отправлю анализы. Осталось совсем мало времени для того, чтобы сделать забор. Это займёт 10 минут. Для них это будет большой финансовой поддержкой. Попробуйте успокоить его и обсудить с ним ситуацию, – предлагает доктор Мурашова.
Подхожу к двери палаты. Смотрю через окно. Андрей сидит рядом с супругой и нежно гладит её по голове. В такой ситуации уговаривать мужчину на такой серьёзный шаг? С другой стороны, он же сам рассказывал перед моим отъездом, что находится на грани банкротства. Вот и пойми этих людей. Пока муж старается удержать на плаву лодку семейного бизнеса, супруга за его спиной пытается продать свою яйцеклетку, чтобы заработать. Причём делает это тайком, по сути.
Решаюсь зайти. Общаюсь с Андреем, и тот спустя некоторое время всё-таки соглашается на процедуру. Показываю доктору Мурашовой, что она может войти. Та коротко улыбается. Переодевается в соседнем помещении, входит. Дальше нам остаётся только ждать, пока коллега проведёт процедуру.
– Справа закончили, – вскоре сообщает гинеколог.
– Ей больно? – спрашивает Андрей.
– Нет, – отвечаю сама.
– Левый яичник выглядит нормально, – комментирует Мурашова.
Затем она с превеликими предосторожностями забирает то, что ей было так необходимо, но перед самым уходом говорит мне тихо, чтобы никто посторонний не услышал:
– Не знала, что вы здесь жадные такие.
– Не поняла? – поднимаю брови.
– Ой, только не делайте вид, что с вами никто не делится, – саркастично заметила Мурашова.
– Не делится чем? – продолжаю недоумевать.
– Деньгами! – бросает она, решая, видимо, что перед ней заскорузлая коррупционера, которая до последнего будет отказываться и стоить из себя саму невинность, хотя на самой пробу ставить негде.
– Вы можете нормально объяснить, – уже не прошу, а требую.
– Ваша заместитель, услышав о том, что я представляю частную организацию, подошла ко мне и предложила сотрудничество. Мол, готова за процент уговаривать молодых женщин детородного возраста с подходящими параметрами становиться донорами яйцеклеток, – подалась в пояснения Мурашова. – Естественно, я ей отказала, поскольку это как-то глупо: искать доноров среди пациентов клиники. Нам ведь нужны абсолютно здоровые кандидатки. Тогда она потребовала, чтобы я с ней поделилась.
– Так понимаю, прибылью от яйцеклетки Мартиросян? – хмуро делаю предположение.
– Совершенно верно. Так хотите сказать, не имеете к этому отношения? – щурит на меня глаза Мурашова.
– Ни малейшего, – отвечаю ей, прощаюсь. Иду к администратору и приказываю срочно найти Туггут и пригласить ко мне в кабинет.
– Она ушла на обед, – говорит Дина Хворова.
– Как вернётся, сразу ко мне! – бросаю в ярости. Администратор тут же хватает телефон и начинает набирать номер.
Матильда Яновна является полчаса спустя. Наглая, расслабленная. Она ведёт себя, как наследница огромного имения, вынужденная пока считаться с тем, что место хозяйки временно занимает низкородная баба, – то есть я. Она же, благородная аристократка (весь её вид указывает на то, что она о себе очень высокого мнения), вынуждена терпеть моё присутствие.
– Слушаю, коллега, – снисходительно говорит Туггут.
Бросаю короткий взгляд на видеокамеру. Надеюсь, пишет. Сразу перехожу в атаку. Говорю, что не потерплю в своём отделении взяточников. Если услышу хоть раз ещё, что Туггут требовала с кого-то деньги, выгоню отсюда с волчьим билетом. Матильда Яновна слушает, демонстративно рассматривая свои ногти. Вид у неё скучающий. Нечто вроде «собака лает – караван идёт».
– Вы всё сказали? – интересуется лениво после того, как я замолкаю.
– Именно.
– Так вот, Эллина Родионовна, – цедит Туггут через свои наколотые гиалуроном губы. – Во-первых, моя личная, и особенно финансовая жизнь вас не касается. Попрошу в неё не совать свой нос. Во-вторых, никаких взяток не брала. Хотите меня в чём-то обвинить? Предъявите доказательства! – и она, не дожидаясь моей реакции, выходит.
От злости ломаю карандаш и бросаю в корзину. Ну почему я ничего не могу сделать с такими, как она?! Порой мне хочется быть главврачом частной клиники. Чтобы в один момент заорать на мошенника и вора: «Вон отсюда! Ты уволен!» и проблема решена. В данных обстоятельствах… У меня связаны руки. Но всё-таки кое-что сделать пытаюсь.
Звоню Грозовому и иду к нему. Рассказываю о том, что мне сообщила доктор Мурашова из частной гинекологической больницы. Спрашиваю, есть ли запись моего разговора с Туггут, произошедшего минут десять назад. Начальник службы безопасности проверяет, кивает.
– Не удаляйте. А лучше всего – создайте отдельную папку, и пусть там хранится всё, связанное с ней, – предлагаю.
– Прекрасно понимаю вас, – говорит Аристарх Всеволодович. – Я уже давно навёл справки. На прежнем месте работы на Туггут тоже было много жалоб. Взятки любит. Буквально готова трясти пациентов, чтобы те ей заносили. Но скользкая, как рыба. Ни разу не попалась. Но ваше предложение мне нравится. Будем собирать материал, а если она совершит хоть малейшую ошибку, устроим ей разбирательство по полной программе.
Заручившись поддержкой Грозового, спускаюсь и сразу в водоворот. «Скорая» привезла девушку 27 лет. «Екатерина Стрыга», – читаю в карточке.
– Жалобы на боли в шее и в спине, давление 124 на 82, пульс 90.
– Вы задыхаетесь? – спрашиваю больную.
– Мне больно сделать вдох, – говорит она и вскрикивает.
– В чём дело?
– Рука! – и стонет.
Завозим в свободную смотровую.
– Зрачки реагируют на свет. Кровь, моча, рентген грудной клетки и позвоночника, – даю назначения. – Здесь больно? Больно?
– Очень!
– Нельзя снимать воротник, пока мы не узнаем, что показал рентген.
– Что у меня с запястьем?
– Которым?
– Левым.
Подхожу и вижу, что рука прикована наручниками к койке. Я как-то и не заметила, что нас всё это время сопровождал мужчина в форме цвета хаки. Насколько могу догадаться, это сотрудник УФСИН. Получается, девушка – заключённая? Но спрашивать об этом её сопровождающего нет времени.
– Можно снять наручники?
– Ни в коем случае.
– У моего пациента, возможно, травмировано запястье, – объясняю офицеру.
– Она сама это сделала, – пожимает он широкими плечами.
– У неё серьёзные повреждения. Мне надо осмотреть её, – продолжаю его уговаривать.
Бесполезно. Приходится использовать портативный рентген.
– Легкие чистые, шея в порядке, воротник можем снимать, – принимаю решение.
– Кажется, у меня что-то сломано, я совсем не могла идти, – замечает больная.
– В области живота болит?
– Да.
– У неё везде болит, – насмешливо замечает охранник.
– Хорошо, скажите, если будет больно.
– Чуть ниже. Вот здесь! Здесь! – вскрикивает во время пальпации.
– Отправьте её на рентген таза, надо исключить перелом, – принимаю новое решение.
– Она вам голову морочит, – усмехается офицер.
Провожу осмотр дальше.
– Вам делали кесарево? – спрашиваю, заметив шрам.
– Да, ну и что?
– А сейчас вы не беременны?
– Нет, после рождения Дины мне зашили трубы. У меня есть фотография. Только наручники мне мешают.
– Не морочь голову, – бурчит охранник.
– Я как раз пропустила встречу с ней. Не знаю, когда я её теперь увижу.
– Почему?
– Моя сестра переезжает в Москву, а больше о ребёнке позаботиться некому. Ей 7 лет. Мне ещё четыре года сидеть в тюрьме.
– Раньше об этом надо было думать, – говорит представитель УФСИН.
– Я просто хотела повидаться с ней сегодня, вот и всё, – грустно говорит Катерина.
– Ей без тебя лучше, – злобно бросает офицер.
– Заткнись! Заткнись! – кричит на него больная и начинает плакать.
– Катерина, я вернусь после рентгена.
Но девушка безутешно плачет, закрыв лицо свободной рукой.
Её увозят на рентген, иду к себе, чтобы заняться документами. Не проходит и получаса, как слышу какой-то грохот в коридоре. Выхожу и едва успеваю прижаться к стене, чтобы не быть сбитой с ног: мимо проносится… та самая Катерина Стрыга, которая совсем недавно жаловалась на сильную боль и двигаться не могла. Теперь она грациозной ланью несётся по отделению, а за ней неловко громыхает ботинками сотрудник УФСИН.
– Катька, стой! – орёт на девушку.
– Охрана! – кричу, и вскоре к охоте присоединяются ещё двое дюжих мужчин. Им удаётся догнать Катерину, повалить на пол.
– Отпустите меня! – визжит она.
– Что случилось? – спрашиваю офицера.
– Попыталась сбежать во время рентгена. Она меня укусила. Эта дрянь меня укусила!
– Я хочу увидеть дочь. Просто. Просто увидеть дочь! Я хочу увидеть дочь. Пустите. Пожалуйста, я должна повидаться с ней, – повторяет Катерина, как молитву.
Но кто её будет слушать после попытки побега? Судя по всему, историю со своими травмами она придумала, чтобы оказаться здесь и сбежать под шумок. Но увы, кончается тем, что офицер тащит её за собой, и теперь, возможно, условия её содержания в тюрьме станут ещё суровее. А мне даже жалко её. Конечно, девушка преступница (правда, не знаю, что натворила). И всё-таки лучше бы на её месте оказался Пулькин вместе со своим сыном, а Добряков составил бы им компанию. Но увы.
«Скорая» опять отвлекает.
– Мальчик, приблизительно семь лет. Переохлаждение и вторичная гипотермия.
– Это лёд, – замечаю кристаллы на его волосах.
– От дождя всё замерзает, – соглашается коллега из неотложки.
– Давно он без сознания?
– Его нашли на футбольном поле. Наверное, он пришёл на матч. А его отменили из-за погоды.
– А где остальная команда? И его родители, – ко мне присоединяется Маша.
В ответ лишь пожимание плечами.
– Давление 70 на 30, температура 30. Слабая реакция зрачков. Начинайте согревание, – говорит подруга. – Вливайте физраствор, поставьте мочевой катетер.
– Он весь промок, – замечаю. – Снимите с него мокрую одежду, – говорю медсёстрам.
Вскоре после этого, а также наших усилий, мальчик приходит в себя.
– Привет. Меня зовут доктор Печерская. Ты в больнице. Ты замёрз, поэтому нам пришлось отогревать тебя через живот. Тебе будет немного больно, но потом всё пройдёт. Как тебя зовут?
– Слава Кулешов, – тихонько говорит мальчик из-под кислородной маски.
– Слава, ты помнишь, что случилось?
– Я ждал. Наверное, заснул на поле.
– А кого ты ждал?
– Они должны были заехать за мной.
– Кто? Товарищи по команде?
– Родители. Они забыли.
– На улице плохая погода. Наверное, они просто опоздали.
– Нет. Они забыли. Они часто забывают, – говорит мальчик. Да с такой грустью в глазах, что у меня ком подступает к горлу.
Оставляю мальчика с медсестрой. Иду звонить его родителям. Хорошо, у ребёнка чудом работает телефон. Вскоре в отделение приезжает отец Славы.
– Его обнаружили на футбольном поле без сознания, – рассказываю ему обстоятельства.
– Я думал, его заберёт мать.
– У него была гипотермия, но нам удалось нормализовать температуру тела.
– Значит, он поправится?
– Мы бы хотели оставить его здесь на ночь. Он считает, что вы про него забыли.
– Наверное, он прав, – вздыхает мужчина. – У нас сейчас трудное время.
– Послушайте, ваш сын чуть не умер. Он понимает, что вы оба очень заняты, но...
– Мы с его матерью разводимся, – перебивает собеседник. – Но ему мы ещё не говорили.
– Это не значит, что можно забыть про ребёнка.
Папаша стоит с виноватым видом. Я стала невольным свидетелем ещё одной трагедии.
– Эллина Родионовна, скорее! – кричит Дина Хворова. Так громко, что мне становится страшно. Спешу к ней, она молча показывает в сторону двери. Лицо бледное, застывшее, будто мраморная маска. Перевожу взгляд, и всё внутри замирает. В дверном проёме стоит, шатаясь, Альбина Тишкина. Одежда на ней в области живота изрезана.
– По… мо… ги… те… – произносит она и падает.
