Глава 75
– Больница? – слышится в рации усталый голос.
– Да, приём, – отвечает Дина Хворова.
– Это 62-я бригада. Везём девочку трёх-четырёх месяцев. Найдена на железнодорожной платформе.
– Её состояние?
– Пульс 120, дыхание 60. Слабо кричит. Переохлаждение.
– Есть признаки травмы?
– Нет.
– Боли?
– Трудно понять, она маленькая.
– Взгляд фиксирует?
– Не очень.
– Когда будете?
– Минут через пять.
Меня словно ледяной водой окатывает. Почему-то кажется, что это ни кто иная, как Лидочка Прошина. Спешно выскакиваю на улицу. Здесь ещё довольно холодно, но это неважно. Стою, вслушиваясь в городской шум в надежде услышать знакомые и тысячи раз слышаные ранее звуки сирены «Скорой помощи». Вот, наконец, они стали чуть слышны. Приближаются.
Рядом со мной стоит и чуть дрожит на ледяном ветру Маша.
– Ну, где же они? Уже десять минут прошло, – нетерпеливо выговариваю, и изо рта при этом вырывается пар.
– Вон, кажется, едут.
– Дай Бог, чтобы это была она! – шепчу замёрзшими губами.
– Я уверена, – произносит Маша, которая также дрожит, но остаётся рядом.
– Хорошо бы.
– Успокойся, Элли. Вряд ли нашли другого такого же ребёнка.
«Скорая» подлетает, останавливается.
– Открывайте же! – нетерпеливо барабаню в дверь. Та распахивается, выпрыгивает врач. Да так быстро, что едва не сбивает меня с ног. Успеваю отскочить назад:
– Тихо, тихо! Показатели? – сразу перехожу к делу.
– Сатурация 89.
– Элли, это она?
Смотрю в маленькое бледное личико и… сама едва не плачу от счастья.
– Она! – говорю с радостью.
Быстро везём каталку внутрь. По пути отдаю распоряжения:
– Измерить температуру. Поставьте монитор и давайте центральный катетер. Где её нашли?
– На платформе. Станция Молодёжная.
– Ничего себе, – выговариваю удивлённо. – От нас это почти десять километров!
– Всё будет нормально, – подбадривает Маша. – Как ты думаешь, что случилось?
– Похититель, видно, испугался и оставил её.
К нам подбегает Зина. Глаза огромные, испуганные.
– Лидочка! Маленькая моя! – заходится от радости, глотая слёзы. – Как она, моё солнышко?
– Врачам нужно работать, – говорит ей Маша.
– Я хочу постоять рядом. Можно?
– Хорошо, оставайтесь. Только не мешайте, – соглашаюсь. – Начинаю внутривенно.
– Температура 34 градуса, – сообщает Маша.
– Кладите её на увлажнитель с подогревом. Тёплое одеяло, глюкозу. 30 миллилитров в час.
– Что-нибудь ещё? – спрашивает меня подруга.
Я на несколько секунд засмотрелась в лицо малышки.
– Элли!
– Что? Нет, всё хорошо. Вот так.
Лидочка открывает глаза и начинает хныкать.
– Тише, маленькая, тише. Ты в безопасности, вот так. Выздоравливай, малышка. Тихо. Тихо.
Маша осматривает девочку и замечает:
– Как странно. Ни одной травмы нет. Тот, кто её украл, кажется, знает, как правильно обращаться с маленькими детьми.
Я запоминаю эти слова, но пока они для меня ничего не значат. Главное – малышку удалось найти и вернуть. Она жива и почти здорова. Когда её состояние улучшается, выхожу из палаты. Иду в регистратуру и замечаю, как ко входу направляется Дворжецкая.
– Вы куда, Анфиса Павловна?
– Домой, – с улыбкой сообщает она.
– Я тебе дам «домой»! – вдруг слышу грозный и до боли знакомый, но такой уже ставший родным голос. – Ишь, навострила лыжи. А ну, марш обратно в палату! Брось кости на койку и зашухарись там, пока не приду!
В отделение, будто королева… нет, словно императрица Всероссийская быстрым шагом (в её-то возрасте!) входит Народная артистка СССР Копельсон-Дворжецкая.
– Белла? Ты? – растерянно говорит Анфиса Павловна, мгновенно поникнув духом.
– Нет, конь Будённого в пальто и с шашкой! – громогласно провозглашает Изабелла Арнольдовна. – Ты оглохла, что ль, на старости лет? Сказано: марш в палату!
К моему огромному удивлению, её скромная и интеллигентная «родственница» даже не пытается спорить. С приоткрытым от изумления ртом – ещё бы, не виделись 60 лет! – разворачивается и идёт обратно. Народная артистка хмуро смотрит ей в след. Когда Анфиса Павловна в какой-то момент решает обернуться, ей в след летит суровое:
– Шею сломаешь куриную!
Та вздрагивает и ускоряется, пока не скрывается в палате.
– Привет! – машет мне Изабелла Арнольдовна рукой.
Она проходит мимо охранника, который при её приближении даже встал, словно солдат пред светлым ликом главнокомандующего.
– Вольно, – нехотя бросает ему великая актриса, и рослый мужчина опускается на своё место.
– Элли, ты почему разрешаешь всяким ледащим старухам убегать из больницы? – строго (а у самой весёлые искорки в глазах) спрашивает Копельсон-Дворжецкая. Весь медперсонал рядом со мной как-то неожиданно замирает. Заметив это, она обводит их взглядом.
– Ну, чего замерли, как мыши перед котом! Вас сюда набрали столбами стоять? Марш работать!
Всё вокруг как-то зашевелилось, задвигалось, зашуршало документами и заговорило.
Довольная произведённым эффектом, Народная артистка оборачивается.
– Боец! – кричит охраннику. Тот встал и вытянулся по стойке «смирно». – Выйди наружу. Там баба с цветами и авоськой. Тащи сюда.
Охранник нервно сглатывает и переводит взгляд на меня. Мол, выполнять или как? Я с улыбкой киваю. Он быстро уходит и возвращается с Лизаветой. У той в руках букет алых роз, «авоську» – небольшую, но плотно заполненную холщовую сумку охранник несёт сам.
– Вот, собрала тут этой… кхм! – показательно прочищает горло Народная артистка СССР, – пожрать. Помню-помню, питание у вас хорошее. Если хочешь скопытиться пораньше. Вряд ли Анфиска так планирует. Иначе бы сюда не припёрлась. Ладно. Пойду, проведаю это кошёлку старую. Что у неё, кстати? Геморрой или сифилис?
Услышав такое, Катя Скворцова фыркнула, закрыв рот рукой, и поспешила подальше.
– Ну, а чего? Она же в молодости гуляла, как красный флаг реял на ветру! – игриво замечает Копельсон-Дворжецкая. – Вот я тебе расскажу сейчас быстренько. У Анфиски был муж. Объелся груш. Толстенький, лысый. Но – второй секретарь горкома партии, важная шишка. На дворе – 1962-й год, канун 8 марта. Я решила её поздравить по-свойски. Как-никак, золовка. Надела яркое платье, захватила коробку её любимых пирожных, бутылку «Киндзмараули». Пришла, стучу. Не открывают. Странно. Вижу: дверь приоткрывается от ветерка. Думаю: «Вор забрался!» Ну, ты же меня знаешь, я свой страх в блокадном Ленинграде растеряла весь. Захожу и нарочно громко топаю. Вдруг слышу: бух! бах! Босые ноги по паркету мечутся. Захожу в гостиную. Картина Репина «Приплыли»: сидит Анфиска. Всклокоченная вся, в пеньюаре, глаза по пятаку. Здороваюсь, показываю на презенты, а сама глазами шарю вокруг. Не одна здесь моя золовка! Так топать звонко может только мужик. Но его не видать. Анфиска сидит ни жива, ни мертва, рот скривила в улыбке. Мол, как же я тебя, Белла, рада видеть! А у самой глаз дёргается. «Анфиска, чего растрёпанная вся? В прятки с кем играла?» – спрашиваю. Она аж побледнела. «Белла, ты меня почти до инфаркта довела! – хихикает по-дурацки. – А я-то думала, что Пашенька мой вернулся раньше времени!» Тут под столом что-то шевельнулось. Смотрю: две жёлтые пятки торчат из-под скатерти. «Выходи, – кричу ему, – и стыд прикрой, тут женщины!» Он выбирается. Имущество своё нехитрое ладошками пришлёпнул, стоит, с ноги на ногу переминается. Физиономия виноватая, глазками стыдливо по комнате шастает. Анфиска залилась красным цветом, как мак. «Ты кто, воин? – спрашиваю его насмешливо. – Домовой по вызову?» «Беллочка, ты не подумай чего, это наш… слесарь из ЖЭКа, пришёл трубу прочистить». «Заднюю или переднюю? Может, сразу обе?» – меня смех разбирает, но виду не подаю. Анфиска побелела. «Слышь, домовой или как тебя там. Водяной. Иди, оденься, и чтоб через минуту духу болотного твоего здесь не было», – говорю ему. «Беллочка, но…» – начинает Анфиска. Я ей бросаю: «Он твои трубы потом прочистит, в другой раз. Даже, может, с ёршиком». Она покраснела опять вся. Вот так, Элли! Они пока с Павлом вместе жили, думаю, рога у него были самые ветвистые во всём Советском Союзе. Так что была она та ещё… прожигательница жизни. Ну, так что с ней?
– Собственно, ничего, – пожимаю плечами. – Судя по анализам, совершенно здорова.
– Значит, кукушечка у неё того, раз просто так пришла, – усмехается Изабелла Арнольдовна, крутя пальцем у виска. – Ладно, пошла.
Она уходит, я улыбаюсь ей в след.
– Валерочка, – слышу нежный голос Сауле. Она чуть поодаль встаёт рядом с Лебедевым. Тот приторно улыбается ей.
– Приветик. Что ты тут делаешь? – спрашивает.
– Тебя ищу. Я свободна. Ты закончил?
– Ещё часа два возиться с картами.
– А можно совместить это с пиццей? – игриво интересуется медсестра.
– Вряд ли.
– Да ладно, – продолжает мурлыкать Сауле. – Я закажу еды, бутылочку вина, а ты возмёшь эти свои карты.
– Я не пью. Да и тебе ещё рано покупать алкоголь.
Сауле усмехается.
– Опять проблема возраста? Мы же не в Европе, у нас пить можно с 18-ти.
– Я тебя очень ценю, Сауле… но… – мнётся Валерий.
– Но мне надо подрасти? – спрашивает медсестра, продолжая его фразу.
Лебедев нехотя кивает.
– Так что мне пора сматывать удочки, – говорит Сауле.
– Извини, я не хотел.
– Ничего, пустяки. Я молодая, но это излечимо. Ещё увидимся.
– Да, – говорит Лебедев и вздыхает, глядя на её ладную фигуру.
После этого подхожу и говорю:
– Правильное решение, коллега.
Валерий тяжело вздыхает. Кажется, ему такое решение далось тяжело.
Иду проведать Лидочку. Когда захожу, Зина сидит рядом и ласково проводит по груди малышки.
– Я скучала по тебе.
– Привет, – здороваюсь.
– Она улыбается, – сообщает счастливая мамочка.
– Все её данные в порядке, травм нет. Она поправится. Но ей нужно эту ночь провести здесь, под наблюдением.
– Это необходимо? Вы же сказали, что всё нормально.
– Мера предосторожности. Я попросила отдельную палату, и вам поставят кровать.
– Здорово. Спасибо.
– Ещё что-нибудь нужно? Нет, кроме неё ничего.
Я ухожу с тёплым чувством в сердце. Лишь одна мысль по-прежнему тревожит: кто посмел – а главное зачем?! – украсть малышку? Звоню к Грозовому, поднимаюсь и спрашиваю, что показывают камеры видеонаблюдения. Аристарх Всеволодович хмуро отвечает: мол, некая молодая женщина спустилась в отделение на лифте. Прошлась по коридору, увидела малышку. Взяла её, пока я разговаривала с Лебедевым, и быстро ушла.
– Кто она такая? – спрашиваю главу службы безопасности.
– Санитарка из родильного отделения. Устроилась на работу два года назад. 27 лет, была замужем, детей нет.
– Была? – уточняю.
– Меньше года назад её муж ушёл добровольцем. Вскоре погиб. Женщина, – её Виктория зовут, – тогда была на шестом месяце. Из-за стресса начались преждевременные роды. Потеряла ребёнка. Видимо, с тех пор начались проблемы с психикой.
– Её задержали?
– Да. Мне звонил капитан Рубанов. Сказал, что Виктория собиралась покинуть город. У неё родственники в Кирове. Хотела сесть на поезд подальше от центра, но на станции увидела наряд полиции. Решила, что это за ней. Положила малышку на перрон и убежала. Далеко не ушла.
– Что теперь с ней будет?
– Психиатрическая экспертиза, дальше суд решит, – пожимает плечами Грозовой.
– Бедная женщина, – искренне жалею Викторию. Я её вспомнила. Она хлопотала в палате родильного отделения, когда я лежала там с Олюшкой. Тихая, неприметная, спокойная. Да… Потерять мужа и ребёнка в короткий срок… Вот психика и не выдержала.
Возвращаюсь с грустью в отделение.
– Эллина Родионовна, может, вы её возьмёте? – подходит Лебедев.
– Кого?
– Привезли старушенцию. 75 лет. Марина Денисовна зовут. В анамнезе жалобы на всё подряд.
– Чего? – удивляюсь.
– Да она того, – Валерий с присущей ему бестактностью делает пальцем круги в воздухе.
«Зря его похвалила», – думаю с недовольством. Забираю карту и иду к пациентке.
– Вы не можете держать меня здесь. Вы должны меня отпустить. Мои дети скоро вернутся из школы. Я встречаю их на остановке в шесть часов каждый день, – беспокоится старушка.
– Успокойтесь, сейчас только пять часов, – увещевает её медсестра.
– У меня в холодильнике шаром покати. Что я буду готовить на обед?
– Вы в клинике, мы о вас позаботимся.
– Можно купить фарш, но он стоит 439 рублей за полкило! Вы когда-нибудь о таком слышали? В Союзе он стоил два рубля! А про вырезку и говорить нечего.
Пока Марина Денисовна продолжает ворчать, я спрашиваю у медсестры, что в анамнезе.
– Она из дома престарелых. Перестала есть, – и дальше сообщает ещё несколько фактов и говорит, что вызвала Горчакову.
– Правильное решение, – соглашаюсь.
– Зачем потревожили? – вопросительно смотрит на меня Нина Геннадьевна несколько минут спустя.
Повторяю слова медсестры про анамнез.
– Разве это дело хирургии?
– Месяц назад вы ей вырезали желчный пузырь, – показываю в карту.
Горчакова бегло изучает документ. Потом смотрит на старушку.
– Здравствуйте, Марина Денисовна, – улыбается ей.
– Ах, это вы! – та светлеет лицом и перестаёт бухтеть. – Как я рада вас видеть.
– Я доктор Горчакова.
– Я знаю. Такую красавицу я никогда не забуду.
– Температуры нет. Я хотела сделать гемограмму, – говорю хирургу.
Она соглашается, назначает необходимые анализы. Будем разбираться, почему старушка вдруг отказывается есть. В её возрасте это очень опасно.
Выхожу в коридор и слышу:
– Сёма! – по коридору кричит Данила и бежит куда-то. – Сёма, стой!
Захожу в смотровую, поскольку забыла там ключи. Сзади топот, и кто-то влетает в меня.
– Ой! – вскрикиваю от неожиданности и оборачиваюсь. Передо мной стоит запыхавшийся мальчик лет 6-7.
– А ты кто такой? – спрашиваю его, присаживаюсь рядом.
– Семён! – за дверь кричит Береговой.
– Ты Семён? – доверительно спрашиваю ребёнка. Он мотает головой.
– Здесь не пробегал мальчик? – волнуется Данила в коридоре.
Беру мальчишку за руку и выхожу.
– Привет, – улыбаюсь коллеге. – Что-то потерял?
– Семёна, – говорит мой друг.
– А где его мама?
– Пошла в столовую за пирожками. Но Семён не получит ничего, пока я не возьму у него кровь на анализ.
– А я не хочу, чтобы ты брал у меня кровь, – вредничает мальчик.
– Мы возьмём чуть-чуть, – уверяю его.
– Сиди смирно, и тебе не будет больно, – говорит ему Данила.
Шагаем в процедурную.
– Я не хочу укол, – заявляет Семён.
– Может быть, привязать его? – предлагаю шёпотом.
– Так справимся.
– А вдруг он опять сбежит?
– Просто держи его за руку.
– Ладно.
– Не двигайся. Хорошо? – обращается Данила к ребёнку. Но стоит достать иголку, как Семён вопит на всё отделение:
– Не-е-е-е-ет!
– Ладно, перерыв, – устало говорит Береговой. – Ты иди, я сам.
– Справишься?
Данила кивает и усаживается рядом с мальчиком. Так и сидят вдвоём. Молчат.
Я смотрю на часы. Пора домой. К Олюшке.
Но когда бывало такое, чтобы вовремя возвращалась?! Вибрирует телефон. Номер незнакомый.
– Вы доктор Печерская? – спрашивает чужой мужской голос.
– Да, а вы кто?
– Мы нашли тело. В кармане было удостоверение на имя Н.М. Гранина.
Смартфон выскальзывает из моих рук и шлёпается на пол.