«— А-а-а, — мрачно протянул Федор, — ня нужны таперича хозяйки, свою привел. Так что ты… енто… как тебе говоришь кличуть-то? Запамятовал!»
Часть 3
Так мирно потекла жизнь. Мальчишки льнули к Любаше, а она находила для каждого из них доброе слово.
Правда, с едой было плоховато. В основном пили молоко да ели картошку из погреба бабки Фроси. Еще у нее было сало и рыба вяленая. На сале Любаша варила вкусную похлебку.
Как-то с вечера она сказала Ване:
— Завтре уйду я… — не успела женщина договорить, как увидела жуткий испуг, промелькнувший в глазах у мальчонки.
Быстро добавила:
— К вечере вернуси. У Сосновку схожу, нада мене.
— Возьми мене с собой, — стал просить Ваня.
Ему стало страшно, что Любаша устала с ними и не вернется. Бабка почти выздоровела, она уже передвигалась по избе и выходила на двор.
— Нет! — отказала Люба, — тута будь, я приду скоро.
— Ня брешешь? — спросил Ваня замирая.
Люба покачала головой.
— Ня бряшу, вот те крест.
Он с тревогой в маленьком сердечке проводил Любу до околицы, хотел спросить, почему она уходит с туго набитым узлом, если обещала вернуться, но не стал. Разве остановишь человека вопросами? Еще мать говорила: «Слова лишние тама, иде ужо усе ряшено. Никаво никада ня уговаривай».
Весь день глаза у Ваньки были на мокром месте. Братья все время спрашивали про Любу, особенно самый младший Семка.
— Ня знай, — коротко отвечал он на все вопросы, потому что, когда он сам спросил у бабки Фроси, она так же коротко ответила ему:
— Ня знай.
Любаша пришла очень поздно, малышня уже спала, а Ванька ждал, он надеялся, что Люба придет. Когда он увидел ее издалека, нагруженную двумя узлами, тяжело припадающую на больную ногу, то кинулся к ней со словами:
— Сказывал жа, с собой возьми. Куды жа таки носяшь узлы чижолые!
Люба устало улыбнулась и обняла Ваньку, он уткнулся ей в грудь и тихо заплакал.
— Ня бросишь нас? — спросил сквозь слезы.
— Ня брошу, — ответила Люба и поцеловала мальчика в светлые волосенки.
— Божися! — потребовал Ваня.
— Вот те крест! — Люба размашисто перекрестилась.
Взяв узлы у Любаши, Ваня подался немного вперед. Это потому, что не хотел, чтобы она видела его слезы. Мальчишка стремился казаться старше, быть настоящим сильным мужиком, во всем помогать Любаве, чтобы ей было не так трудно, и она не ушла от них. Бабку Фросю он тоже любил, но бабка всегда рядом, никуда не денется, даже если очень захочет, а Любава может уйти.
На днях она спросила как бы между прочим:
— А батька-то ваш ня злой?
— Ух, какой злой быват! — тут же ответил Игнат. — Как даст затрешшину, так и лятишь на двор.
Ванька строго посмотрел на брата, и тот мигом прикусил язык.
— Но мамку он никада ня бил, — тут же добавил Ваня.
— Так мамка ваша хворая была, — вздохнула Люба. — Потому и ня бил. Жалел, видать.
— Так и ты хворая! — выпалил Ванька и тут же сообразил, что не то болтанул. — А ну геть отседа!
Заорал он на малышню с досады, чтобы как-то сгладить неловкость:
— В огороде ня убрано. Уши развесяли.
Люба лишь улыбнулась, но вида не показала, что поняла, будто Ваня не то сказал. Младшие слушались Ваню почти так же как отца. Они испуганно мигом высыпались на улицу.
НАВИГАЦИЯ ПО КАНАЛУ
Когда зашли в дом, и мальчонка хотел бросить узлы на пол, Любаня торопливо подхватила их у него и поставила на лавку:
— Чаво ты! Мука тама.
Ванька уважительно посмотрел на Любашу и виновато проговорил:
— А я думал, што убегла ты от нас.
— Я муки на сало да рыбу сменяла у сябя у Сосновке! У наших нету ужо сала ни у каво, а рыбы и отродясь ня бывало. Ня ходють наши на реку. Испужались давно, и не ходють, — почти шепотом сказала Люба.
Ванька вытаращил глаза:
— А чаво испужались? Расскажи мене.
— Как-нябудь, — обещала Люба. — Полезай к братовьям, спать нада ужо.
Ванька решил не спорить, кивнул и залез на печь.
Рано утром Любаша испекла каравай в бабкиной печи. Ребята, давно не евшие хлеба, радостно умяли по два куска с молоком. Они облепили Любу и, ласково ее обнимая, благодарили. Она млела от счастья, прижимая ребятишек к себе и поглаживая их по худеньким спинкам.
Так пролетело много времени, никто не считал сколько. Как-то Любаша развешивала постиранное ребячье да Фросино белье и вдруг услышала мужской окрик:
— Чаво это? Кто енто у нас?
Любаня испуганно выглянула из-под развешенной на веревке Ванькиной рубашонки — во дворе стоял Федор, к нему жалась красивая баба в длинной темно-синей добротной юбке и в цветастой кофте, ладно облегающей ее большую грудь.
— Здравия вам, — поклонилась Люба, — это я, Любой мене кличуть, тетки Фросиньи племянница. Занемогла она шибко, вот я и хозяйничаю тута: у вас да у нее.
— А-а-а, — мрачно протянул Федор, — ня нужны таперича хозяйки, свою привел. Так что ты… енто… как тебе говоришь кличуть-то? Запамятовал!
— Любою, — сквозь непрошеные слезы еле слышно повторила Любаша.
Федор не услышал, махнул рукой:
— Иди к Фросинье, я позжа зайду к ей. И слышь-ко!
Любава с готовностью и надеждой глянула на него. Хотя какие уж надежды!
Мужик поклонился:
— Благодарствую! Где ребятня-то моя?
— Так на речке карасей ловят. Карась пошел: варим, парим, вялим. Ох и вкуснай! Да я вам чичас…
Молчавшая все это время баба вдруг встрепенулась:
— Федюня, а пущай останется! Ну что нам, тарелку супа, что ли, жалко? Ты глянь на ее!
Ту только Федор заметил неестественное положение, в котором стояла Люба. Она словно бы завалилась на один бок.
— Бабка Фросинья ужо здорова. Я уйду нынче у Сосновку, свой муж да дети поджидат. Некада мене тута с вами.
Люба развернулась и пошла своей скачущей походкой к дому Фроси, горячие слезы обиды обожгли щеки.
Федькина баба внимательно посмотрела вслед Любаве да так и прыснула в кулачок.
— Тебя иде так покалечили-то? — крикнула она.
Люба остановилась и хотела ответить, но передумала, потому что была доброй и покладистой. Не было у нее той язвительности, что гадко брызнула из Федькиной бабы.
— Айда на речку с моими робятами знакомиться, — позвал Федор.
— Ой, Федюня, сам иди. Устамши я, тута посижу.
— Ну смотри, — проговорил Федор с ноткой недовольства и направился на реку.
Между тем Люба, войдя в сени бабки Фроси, уже не сдерживала плач, который превратился в глухие рыдания.
— Свят, свят! Чегой-то? — перекрестилась бабка, — либошто кто помер?
Люба мотнула головой и еле вымолвила:
— Федор домой прибыл.
— И чегой реветь? Али он без головы явилси?
— С бабой он. Красивая, грудастая, кофта цветна на ей, у мене отродясь такой ня бывало, — продолжала реветь Люба.
— А-а-а-а, вон чаво! С бабой. Красивая, говоришь. Ну, енто, мы ишшо поглядим. Красивые-то оне сама знашь. Пошто им робята чужия? Има и своих ня нада!
— Ой, тетка Фросинья! Люблю я их. Как жа таперича жить-та?! Уходить жа нада!
— Как жила, так и будяшь. Чаво реветь-та?
— Выгнал он ишть мене. Иди, говорит, я хозяйку привел.
— А ну-ка, пойду гляну на ту хозяйку. Чаво за бабу привез. Городская либошто?
Люба скорбно покачала головой:
— Ня знай.
Бабка Фрося вышла из хаты и пошла во двор к соседу. Там, вольготно рассевшись на скамейке, подставляла свое лицо солнцу незнакомая баба.
Окинув взглядом пришлую, Фрося поняла, что деревенская, но пытается это скрывать. А Фросю не проведешь на мякине.
— Здоровеньки быть вам! — приветствовала Фрося.
Женщина медленно повернула к бабке свое лицо и, не встав со скамейки, ответила:
— Слава Богу, живы! И вам того же!
Бабка хмыкнула и подумала, что вроде девка справная, здороваться умеет, но почему не встала? Может хворая?
— А я тетка Фросинья. С робятами Федиными сидела вот, да Любава нам подсобляла.
— Да видали уж, — хмыкнула женщина. — Она чего ж у вас хромая-то?
— А тебе пошто енто надо?
Пришлая как-то сразу показалась Ефросинье и некрасивой, и злой, и не такой ладной.
— Ты Федору кто будяшь?
— Жена, — выпалила пришлая. — Уж месяц как живем. Уговорил он мене в деревню. Да я страсть , как опять не хочу в г…..е-то возиться.
Татьяна Алимова
Здесь Вы можете прочитать про говор в повести
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️
Прикреплю для вас еще одну ссылку 🔗
