Глава 58
Вбегаю в смотровую. У девочки Эммы травма грудной клетки и гемопневмоторакс слева. Живот мягкий. Но ребёнок в критическом состоянии, и нужно срочно оказать ей помощь.
– Где УЗИ? – спрашиваю.
– В соседней палате. Может, сначала пальпируем? – спрашивает Маша.
Соглашаюсь с ней.
– Где моя мама? – хнычет девочка.
– Снимем корсет, тебе станет легче.
Званцева назначает два препарата. Первый поможет уменьшить боль, второй улучшит сердечную деятельность.
– Кислород упал до 82.
– Увеличьте кислород до 15 литров. Скальпель. Как живот?
– Безболезненный, но мне нужен ультразвук, – говорит Маша.
– Больно, – плачет несчастный рябинок.
– Эмма, солнышко, потерпи немного.
– Будем интубировать? – спрашивает подруга.
– Подождём плевральный дренаж. Изогнутые щипцы.
– Я хочу к маме!
– Дыши глубже, Эмма, глубже и ровнее, – медсестра гладит малышку по голове.
Пока делаю надрез, в грудь мне ударяется струя крови. Плохо дело, надо торопиться.
– Давление упало до 60. Сильные кровотечения, – констатирует Маша.
– Совместить две дозы и ввести струйно. Будем интубировать. Готовим больного к общей анестезии, – говорю, продолжая искать источник, откуда течёт.
– Доктор Печерская, вас зовёт доктор Береговой, – говорит медсестра.
– Надо поспевать за темпом кровопотери, – пока меня не будет рядом, командовать станет Маша.
Быстро иду в соседнюю палату.
– Данила, я тебе нужна?
– Раздражение брюшины в правом подреберье. Острый живот, – докладывает он.
– Скажите, как моя девочка? – слабым голосом спрашивает Юлия Храмова, мать Эммы.
– У неё кровотечение в области грудной клетки.
– Что это значит? Это серьёзно?
– На данный момент состояние стабильное, но это серьёзно, – отвечаю искренне.
– А что с моим мужем? Он здесь?
Мы с Данилой молча переглядываемся. Кто-то должен будет когда-нибудь сказать женщине о том, что она стала вдовой. Юлия перехватывает наш взгляд и сама обо всём догадывается.
– О, Господи! Нет!.. – произносит она, готовая расплакаться.
– Пока что мы ничего не знаем наверняка, – говорит ей Данила.
К сожалению, это единственный вариант, который можно произнести для неё в этом случае. Если сказать всю правду, организм может не вынести шока, и тогда дела её пойдут ещё хуже. Но и врать, что всё хорошо, мы тоже не собираемся.
– Разрыв печени, – сообщает Денис Круглов, который помогает Даниле. Он смотрит на монитор УЗИ.
– У вас внутреннее кровотечение в брюшной полости. Мы переведём вас в операционную, нужно срочно остановить кровотечение, – говорит Данила пациентке.
– Донорская кровь готова, – сообщает медсестра.
– Влить две единицы. Денис, звони в операционную. Поехали.
Бригада увозит пациентку. Значит, я могу вернуться к Эмме.
– Кровопотеря около литра, – медсестра смотрит на дренажный мешок.
– Ещё две единицы. Будем интубировать. Продолжайте через маску, – внезапно вижу, как Маша выскакивает из палаты и перекрывает проезд бригаде Данилы. – Везите её сюда.
– Мы везём её в операционную, – удивляется Береговой. – Машка, что ты делаешь? Мы еле удерживаем давление.
– Дочь должна её увидеть, – заявляет Званцева.
– Я хочу видеть свою дочь, – слабым голосом соглашается с ней Юлия.
– У неё разрыв печени, – тихо произносит Данила.
– Сколько у вас крови?
– Четыре единицы.
– Всё будет в порядке, – решает подруга и смотрит на меня. Киваю. Она, кажется, права. У матери и девочки состояние очень опасное. Далеко не факт, что кто-то из них выживает. В лучшем случае одна, а в худшем… Потому времени очень мало, и так важно, чтобы они увиделись, перекинулись хотя бы парой слов перед тем, как расстаться. Возможно, навсегда.
– Давление упало до 80. Нужна будет ещё кровь, – говорит Данила, внимательно следя за состоянием Юлии.
Завозим каталки так, чтобы головы пациенток оказались напротив.
– Эмма, это мама. Всё будет хорошо, – женщина протягивает руку к голове дочери, проводит пальцами по светлым волосам. – Сейчас меня отвезут на операцию, но мы скоро увидимся. Хорошо?
При этих словах девочка, которая прежде смотрела на маму, закатывает глаза.
– Она без сознания, трубку пять с половиной, – произношу.
– Эмма… – говорит ей Юлия.
– Всё, пора ехать, – с этими словами Данила увозит свою пациентку.
Я остаюсь. Наша с подругой работа ещё продолжается.
– Надави на перстневидный хрящ. Я вошла. Вентилируйте.
– Нужен переносной рентген, – произносит Званцева.
– Дыхание симметричное. Кислород 92.
– Подключайте вентилятор.
– Стопроцентная подача кислорода. Расход 20 литров.
Внезапно кардиомонитор начинает верещать.
– Пульс пропал. Начинаем массаж сердца! – говорю и кладу на грудь девочки руки привычным жестом.
– Заряжаю на сто, – говорит Маша.
– Ещё восемь ёмкостей. Продолжайте переливание.
– Готово. Разряд!
Ничего не происходит.
– Ещё адреналин! – требую.
– Кислород упал до 70. Кровопотери ещё два литра.
– Аутотрансфузия ещё две единицы.
– Она теряет кровь быстрее, чем мы переливаем, – замечает Маша.
– Продолжаем массаж.
– Неэффективное сокращение.
– Буду делать пункцию перикарда, – произношу громко. – Маша, замени меня, – прошу её, поскольку собственные мышцы уже начинает сводить от напряжения.
– Думаешь, тампонада? – уточняет Званцева.
– Это наш последний шанс.
– Прочный зажим, – подаёт медсестра.
– Закрепи его на грудном электроде.
– Вздутие шейной вены четыре сантиметра.
– Гиповолемия, – догадываюсь о том, что происходит.
– Пульс 40 и падает.
– Следите за ЭКГ, – это я медсестре.
– Слежу. Давайте.
– Есть что-то в перикарде? – спрашивает Маша.
– Ничего. Продолжай массаж.
– Агональный ритм 29, – говорит медсестра.
– Может, попробуем торакотомию? – предлагает Маша.
– Нет, травма несовместимая с жизнью. Должно быть, разрыв аорты. Всё.
– Асистолия.
– Время смерти?
– Смерть наступила в тринадцать часов двенадцать минут, – печально говорит Званцева.
– Только что поступил ещё одна травма. Нужен врач, – в палату заглядывает Катя Скворцова.
– Я свободна, – произносит Маша.
Остаюсь в опустевшей палате. Осматриваюсь. Это место всякий раз после того, как мы здесь боремся за чью-то жизнь, напоминает поле сражения. Повсюду упаковки, бинты, салфетки и прочее, прочее. Доказательства того, что мы готовы потратить какие угодно ресурсы, только чтобы спасти жизнь человека. К сожалению, это не всегда удаётся.
На полу вижу маленький кроссовок. Поднимаю. Совсем новая обувь размером с мою ладонь. Эмма больше никогда в них не побегает. Вздыхаю и выхожу. Расслабляться рано. Всё как в той песне: «И вновь продолжается бой. И сердцу тревожно в груди».
Иду в соседнюю палату. Там какая-то возня, крики, шум.
– Кирилл Пулькин, 22 года, сильно пьян. Пытался уйти от полиции и врезался в бетонную стенку. Параметры стабильны, но он уже всех достал, – злится фельдшер «Скорой», помогая удерживать пострадавшего на койке. Тот страшно матерится, пытается вырваться.
– Я доктор Печерская. Мне нужно осмотреть ваши травмы. Лежите спокойно, – говорю ему, быстро надевая новый одноразовый халат и перчатки. Внимательно смотрю на лицо пациента. Оно мне кажется очень знакомым.
– Какие травмы? Ты кто такая? – спрашивает он и добавляет тираду, сравнивая меня с каким-то животным.
– Ну и вонь, – комментирует и морщится Катя Скворцова.
– Почему за ним гнались полицейские? – спрашиваю фельдшера.
– Сбежал с места происшествия. Сбил семью на переходе. Они здесь?
– Выпустите меня, вы!.. – и снова несколько ругательств.
Мы с Катей смотрим друг на друга. Понимаем, кто перед нами оказался. Виновник смерти Эммы Храмовой и тяжелейшего состояния её матери.
– Я не могу найти свой бумажник! – вопит Пулькин.
Вдруг меня осеняет. Господи! Да ведь это же тот самый мажор, сынок районного прокурора! Тот самый, который когда-то сбил семью на переходе. Из-за него мать погибла, отец отделался небольшим порезом на лбу. Их дочка пострадала серьёзнее, но выздоровела. Мажора потом допрашивает капитан Рубанов, но папаша сынулю отмазал!
Я сжимаю челюсти.
– Катя, вызови ко мне сюда Ольгу Великанову.
– Да, минутку.
Вскоре медсестра возвращается с ординатором. Я отвожу Олю в сторонку и говорю, показывая на мажора, который по-прежнему пытается вырваться и поливает всех нецензурной бранью.
– Видишь вот этого кадра? – спрашиваю её и коротко рассказываю, чем он «знаменит». – У меня к тебе просьба. Достань телефон и записывай на видео всё, что здесь происходит. Акцент – на нём.
– Но ведь есть видеокамеры…
– Оля, его папаша может сделать так, что записи потом вдруг испарятся.
– Меня за такое уволить могут.
– Во-первых, я за тебя буду биться. Во-вторых, у тебя у самой отец очень влиятельный человек. Только, в отличие от мажора, ты выросла достойным человеком.
– Спасибо, – краснеет от смущения девушка и опускает глаза. Вижу это и понимаю, что в ней не ошиблась. Потом она достаёт смартфон и начинает записывать. Мажор, уж на что пьяный и плохо соображает, но тут же замечает это и начинает дёргаться ещё сильнее.
– Ты кто такая?! Да ты знаешь, что я с тобой сделаю? Да я тебя!.. Да мой отец!.. – и так далее.
Не обращая внимания на эту отвратительную брань, сообщаю пациенту:
– Мы введём вам в нос трубку.
– Сделать ему обезболивание? – спрашивает Катя.
– Да, безусловно, – смотрю на её и подмигиваю. Умница Скворцова сразу понимает, что я имею в виду. Этот бешеный зверь получит вместо препарата физраствор. Будет ему наука. Никогда бы так не поступила с кем-либо иным. Даже тот маньяк, убивавший девушек, получал обезболивающее. Тот, по крайней мере, хотя бы однажды признался, куда спрятал тело жертвы. Этот не считает себя ни в чём виноватым. Он неисправим. Таким место в тюрьмах особого режима. Пожизненно.
– Крепче держите ему голову, – прошу коллег. – Теперь глотайте.
– А-а-а! – вопит мажор и рычит на меня, плюясь оскорблениями.
– Я могу спрыснуть ему горло, – предлагает Катя.
– Глотайте, глотайте, – продолжаю вводить трубку, глядя, как у мажора слёзы текут из широко распахнутых покрасневших глаз. Он молотит кулаками и ногами по койке, насколько позволяют ремни и орёт очень громко. Пусть меня потом назовут негуманной и накажут. Выговором, например.
Вскоре в палату заходит капитан Рубанов. Первым делом видит Олю со смартфоном и хмурится. Отвожу его в сторону и говорю, что происходит и зачем съёмка.
– Тот самый?! – поражается офицер.
– Да, он, – говорю ей.
Илья мрачнеет.
– Из-за этого… я уже который год хожу без повышения в звании, – признаётся офицер. – Его папаша постарался. Он теперь, кстати, в областной прокуратуре крупная шишка. Вы имейте в виду, доктор.
– Ничего, справимся.
Идём к пациенту.
– Как у него дела? – для проформы интересуется капитан.
– Содержание алкоголя в крови 0,35.
– Вы задержаны за наезд на пешеходов со смертельным исходом, – сухо говорит ему Рубанов.
– Что? – удивляется мажор.
– Карман Моррисона сухой, – делаю УЗИ. – Печень не затронута.
– У вас 154 неоплаченных штрафа за нарушение ДТП, – говорит пациенту офицер.
– Быстро выпусти меня, мент! – рычит на него мажор. – А, это ты! – усмехается. – Узнал моську. Слышь, капитанчик! Ты забыл, кто мой отец?!
– Лежите спокойно, – приказывает ему Катя.
– Селезёнка в порядке, – произношу, и мажор снова дёргается. – Вам сказали, не шевелитесь.
– Что у нас тут? – входит хирург Звягинцев, вызванный для консультации.
– ДТП в пьяном виде.
– Есть жидкость в полости?
– Гематокрит 42.
– Очень хорошо.
– Тут больно? – Пётр Андреевич пальпирует живот мажора.
– А ты ещё откуда взялся?
– А здесь?
– А-а-а-а-а!
– Ясно, болезненность в области пупка, рентген и компьютерная томография, – решает Звягинцев.
– Думаете, это необходимо? – спрашиваю его.
– Трудно поставить верный диагноз, когда пациент сильно пьян.
Не могу с этим не согласиться.
Сразу после этого меня срочно вызывают в операционную. Горчакова просит, чтобы я ассистировала. Будем спасать Юлию Храмову. Мне это кажется странным: всё-таки у меня несколько иная специализация. Но Нина Геннадьевна сразу проясняет ситуацию. Она говорит, что Заславский теперь по понятным причинам резко сократил график своих операций, а сегодня завал, и персонала не хватает. «Потому я попросила вас о помощи», – заключает коллега.
Начинаем работу, и почти сразу подтверждается диагноз: у пациентки осложнённый разрыв печени.
– Ещё отсос, – командует Горчакова.
– Ёмкость полна, – говорит операционная медсестра.
– Значит возьми другую. Тут целое море крови. Вводили тромбоциты?
– Да.
– Скорректируйте свёртываемость, – обращается Нина Геннадьевна к анестезиологу.
– Время и скорость кровотечения в норме. Это ваша проблема, а не моя, – спокойно отвечает он.
– Хорошо. Попробую затампонировать печень и буду зашивать. Желатиновую плёнку. Марлевые тампоны. Быстрее.
– Давление падает. 90 на 60. Надо контролировать кровотечение, – произносит анестезиолог.
– Рана слишком обширная, – оцениваю обстановку.
– Попробую устранить кровотечение из полой вены, – решает Горчакова. – Коагулятор, пинцет.
– Я не могу держать параметры, если вы не остановите кровотечение, – наседает анестезиолог.
– Знаю! – бросает Нина Геннадьевна, начиная сердиться.
– Она потеряла ещё литр, – сообщает медсестра.
– Ещё две ёмкости готовы, – докладывает анестезиолог. – Давление продолжает падать. – Нужно ещё шесть, – отвечает Горчакова.
– Пульс 120.
– Всё залито кровью. Я не могу выделить полую вену.
– Кровопотеря слишком большая, – опять добавляет анестезиолог.
Я помогаю Нине Геннадьевне, чем могу, но в этом случае мои знания и опыт не особо помогают.
– Вызывайте Звягинцева, – требует Горчакова.
– Он может быть занят, – отвечает медсестра.
– Да кого-нибудь! Ещё тампоны!
Я понимаю, что ситуация складывается критическая. Вскоре в палату неожиданно, словно ветер, врывается… Вежновец.
Рекомендую!
– Я же сказал снизить дозу стероидов, – ворчу за ординатора.
– А, это? Я как раз собирался попросить Антона… – отвечает Парфёнов.
– Он что, один на всю больницу? – спрашиваю гневно, вставая со стула в регистратуре. – Ну, а раз его нет, так сделай сам! Ты всё ещё ординатор. Смотрю, командовать понравилось?