В предисловии к сборнику репортажей Джуниуса Б. Вуда „Невероятная Сибирь“ (1928 г.), который впервые появился в прошлом году в переводе на русский, говорится о том, что для американской культуры характерна географическая, социальная и профессиональная мобильность.
Это приводило к тому, что сыновья шли иным путем, чем их отцы.
Пример такого противоречия между поколениями можно найти как раз в жизни Сэмюэля С. Вуда и его сына Джуниуса Б. Вуда. Вуд-старший, сын фермера, почти сорок лет с 1881 по 1920 год работал слесарем на часовом заводе. Большую часть своих лет он жил в одном и том же доме на Prairie Street 444 в Элджине. Сэм считал, что нужно оставаться дома, наслаждаясь видами знакомых мест и общением с друзьями.
Живя в Элджине, он лишь дважды возвращался в свой бывший дом в Пенсильвании, чтобы навестить родственников. Он выделил всего один день на Всемирную выставку в Чикаго в 1893 году и однажды съездил на экскурсию в Клинтон, штат Айова. В другой раз его интерес к инвестициям в землю привел главу семейства в Дакоту. Других случаев, когда он покидал Элджин, не отмечено.
Сэм был глубоко укоренен в своем доме, работе и местном сообществе; а его сын оказался мировым путешественником. После окончания средней школы Элджина в 1896 году и Мичиганского университета в 1900 году Джуниус Вуд стал журналистом. В качестве иностранного корреспондента газеты Chicago Daily News (1907-1934) он освещал кампанию генерала Першинга в Мексике: американскую оккупацию Вера-Крус в 1914 году и позднее кубинскую революцию в 1917 году.
Он был аккредитованным корреспондентом Американских экспедиционных сил в Европе и Сибири в 1917–1920 годах (Первая мировая война). Джуниус Вуд работал на Балканах, в Скандинавии, Центральной и Южной Америке, Японии, Китае, Индии, Филиппинах и Аравии. Он был репортером на более чем дюжине съездов национальных политических партий, совершил перелет через всю страну на дирижабле „Шенандоа“ и был пассажиром в первом рейсе воздушной почты из Аргентины в США.
Вуд-младший служил в Советском Союзе в 1925–1928 годах, наблюдал за японской армией в Маньчжурии в 1932–1933 годах и был свидетелем возвышения Адольфа Гитлера в Берлине в 1933–1934 годах. Вот такой человек оказался в конце лета 1926 года в Бийске, и в его сборнике сибирских репортажей есть немало строк о том, что он видел в городке на слиянии Бии и Катуни.
ПЕРЕЛИСТЫВАЯ КНИГУ на мониторе компьютера (бумажного варианта пока нет), среди таких глав, как „Документы и головорезы“, „Казино Барнаула“, „Ойроты из Оолалы“, „Иркутск падший“, есть и такая — „Баня в Бийске“. Уже интересно, не правда ли? Но прежде чем оказаться с репортером в бийской бане, посмотрим на другие его свидетельства, весьма интересные для нашего времени.
В 2 часа ночи он прибыл в Бийск, заштатный городок в 226 милях от Новосибирска, со средней скоростью 10 миль в час. Такие поезда должны ходить по расписанию — две сибирские лошадки и „коробок“ могли бы ехать быстрее, но их в столице Сибири не оказалось.
Репортер рассказывает, как крестьянки приносят пирожки в жестяных ведерках, накрытых тканью, и предлагают их, разложив на клочках газеты или листках, вырванных из книги. Четыре пирожка на большинстве станций стоят 15 центов (не то что нынешние в Сростках, например). Целая жареная курица — по такой же цене; две кварты кипяченого молока — 7 центов; яблоко — 10 центов, потому что это роскошь; пинта малины — 7 центов; вафли с мороженым — 5 центов; кусок жареной свинины — 10 центов. Еда не роскошная, но вместе с тем и не дорогая, свидетельствует мистер Вуд.
„Однажды я ехал в поезде, идущем в Семипалатинск, который внезапно остановился, — делится воспоминанием его попутчик, — и машинист вышел и прогнал корову с рельсового пути“. Это объяснил ему маленький дряхлый старичок с обвислыми усами. „Красное солнце закатывалось за горизонт, и после четырехчасового ожидания в Алтайске (в нынешнем Новоалтайске) наш маленький деревянный вагончик с выщербленным колесом снова заковылял вперед“.
Старик обнаружил, что долговязый молодой человек на соседней полке был железнодорожником, едущим по заданию, и свой рассказ уже адресовал ему. Поезд опаздывал, не в силах поддерживать скорость 10 миль в час, и даже самые терпеливые русские пассажиры были явно раздражены. „Потом мы снова поехали, и, наверное, прошел час, когда поезд остановился, все вышли, а машинист снова гнал корову — и это была та же самая корова!“ — заключил старик, хохоча от души.
Смеялись все, кроме долговязого молодого человека. Казалось, он принял этот рассказ на свой счет. 40 лет назад это была бы хорошая история в Соединенных Штатах, резюмировал Джуниус Вуд, а теперь в глухом уголке Сибири она превратилась в местный шедевр.
Чуйский тракт, часто используемый и сильно изношенный, это подобие автомобильной дороги, „тянется от Бийска в Сибири до Кобдо во Внешней Монголии, нового растущего центра политического влияния и торговли московитов“. И далее уточняется, почему этот тракт американцу трудно назвать „дорогой“.
95 верст того, что в этих местах считается дорогой, около 64 миль от Бийска до Оолалы (именно такое название применительно к нынешнему Горно-Алтайску приводит репортер) — это все, что подразумевает указанное направление. Дорога — это на самом деле тропа, петляющая по равнинам и огибающая холмы, глубокая в грязи после дождей и столь же глубоко в пыли несколько дней спустя.
Лихой ямщик, как всякий извозчик в российском городе или извозчик в любой другой стране, сказал, что доедет за 8 часов. Не доехал. Любое другое транспортное средство, кроме двух сибирских лошадей и „коробка“, не справилось бы за день. Лошади редко сбавляли ход, скача галопом по каменистым склонам на протяжении всех 64 миль.
„Коробок“ родом из Сибири, свидетельствует Вуд. Его центральная часть представляет собой большую корзину с низкими стенками, сплетенную из ивовых прутьев с корой. Она привязана березовыми прутьями к двум березовым жердям, соединяющим две оси. Они обеспечивают необходимую упругость конструкции. Корзина набивается сеном, которое служит подушкой для двух пассажиров днем и кормом для лошадей ночью.
Сибирское такси пополняется каждое утро с поля какого‑нибудь крестьянина, если того нет поблизости. Сзади „корзина“ выше, чем спереди, а багаж крепится на ось над задними колесами. Повозка легкая, с двумя лошадьми и парой звенящих колокольчиков или тройкой лошадей, за день можно проехать на ней невероятное количество километров.
После того как путешественник привыкнет к царапинам на спине, к кочкам и ухабам через каждые несколько футов, к сидению с вытянутыми вперед ногами, поездка становится вполне терпимой. „У вас в Америке есть такие дороги?“ — спросил ямщик после нескольких часов непрерывного преодоления камней и грязи. Я признал, пишет Вуд, что, возможно, они есть, но добавил, что по бетонным дорогам автомобиль может проехать 3 000 миль через все Соединенные Штаты. „А почему Америка так далеко опережает Россию, которая намного старше?“ — глубокомысленно спросил ямщик. Он считает, что культура и развитие страны определяются состоянием ее дорог.
„У вас слишком долго был царь“, — предположил американец. Но ямщик с сомнением покачал головой. Сейчас налоги выше, чем при царе. „Может ли автомобиль проехать по этой дороге?“ На этот вопрос гость ответил, что это не удалось бы даже тому автомобилю, который умеет валить деревья. „У нас в Бийске есть один автомобиль, — горделиво продолжил ямщик, — что значительно превышает обычную квоту для российского города с населением в 60 тысяч человек, но им пользуются только чиновники, и он никогда не ездил в Оолалу…“ Как видно, тогдашний тракт к таким поездкам явно не располагал.
Бийский ямщик предложил свои услуги по поездке в Оолалу за 30 рублей (15 долларов). „Это его цена“, — сказал переводчик, который, по западным представлениям, считает, что джентльмену не подобает торговаться из‑за денег. У репортера не было таких предрассудков. В итоге наняли его за 25 рублей; но с каждой милей, начиная от улиц Бийска с жидкой грязью на ступицах и кончая такими же грязными улицами Оолалы, это представлялось все более выгодной сделкой.
„Убит ли царь в Европе?“ — спросил крестьянин в одной из деревень под Бийском. Кто‑то ему сказал, что Государь-император после переворота бежал в Европу, и там будто бы по приказу капиталистов его застрелили. „Новости о внешнем мире, даже о том, что происходит сразу за околицей деревни, были скудными“, — отметил американский репортер.
После того как в Бийске переправились через Обь на пароме-барже, который тянул буксир, достигли на противоположном берегу вершины холма. С него открылся вид на длинный ряд ожидающих телег, груженных бочками с маслом, стал виден гребень горы Бубурган.
БИЙСКИЙ УЕЗД в репортаже Дж. Вуда назван „житницей Западной Сибири“, в голодные 1919–1920 годы именно этот уезд, пишет автор, „спас Россию от голодной смерти“. Он хорошо отзывается об алтайских кооператорах, уверенно осваивавших в то время мировой рынок поставками хлеба, меда, сыра и масла. Дж. Вуд ссылается на мнения специалистов: до 90% сливочного масла, которое шло из России на экспорт, производилось в годы НЭПа в предгорьях Алтая, в районе Бийска (но, видимо, речь идет все же обо всем Бийском уезде).
Был сезон сбора урожая, и большинство деревень опустели, за исключением детей и стариков, а также чиновников, которые жнут не сея. Ямщик знал женщину в Сростках, второй по счету из бревенчатых деревень, которые были на пути. В течение двух часов после остановки она разогрела самовар, который обеспечил достаточное количество вареных яиц и чая на троих за 50 центов. И по меньшей мере 5 000 мух разделили трапезу. Женщина сидела и ворчала, пока гости ели и боролись с мухами. Она так и не прихлопнула ни одной.
У нее было меньше земли, чем в „мирное время“, как называли здесь дни перед революцией, но налоги были выше. Сколько у нее было десятин, она не знала, возможно, 100, довольно много, учитывая, что 2,5 — это количество, разрешенное правительством на западе России.
Громкие и продолжительные крики разбудили паромщика на противоположном берегу, и „коробок“ с американцами был переправлен. Снова тряска по грязи и ухабам, и тут их нагнал юноша верхом на лошади. Проехав молча за ними пару миль, он обрел дар речи. „Какая цена на пшеницу в Бийске?“ — спросил он. „Не знаю, мои лошади едят овес“, — отшутился ямщик. „А сколько здесь стоит лошадь?“ — „Сорок пять долларов“ — „Они здесь стоят больше, на прошлой неделе продал одну, а корова стоит всего 17 долларов 50 центов“.
В том году урожай был хороший, но налоги высокие. Они были выше, чем когда‑либо прежде в Сибири. Шла обычная жизнь, мало чем отличающаяся от
жизни в любой сельскохозяйственной стране. В Советской России впервые начался сбор новых крестьянских налогов. Что будет дальше — дело будущего.
Это всегда был один из самых богатых зерном районов России. Налогообложение крестьян и раньше вызывало известные трудности. Если налоги не уплачены, имущество конфискуется и продается. Это может быть лошадь, корова, дом или мебель, в зависимости от пожеланий нарушителя, при условии, что этого достаточно. Один дом, который был продан за 125 долларов, удовлетворил 35 долларов налогов и 55 долларов судебных издержек и оставил 35 долларов владельцу.
В ТОТ ДЕНЬ, когда Дж. Вуд оказался на обратном пути в Бийске, было тепло и сухо, и он только что проехал 180 миль по предгорьям и горам Алтая, всю неделю спал на дощатых полах, как мог спасался от мух и всевозможных паразитов, умывался только в горных ручьях и реках. И, естественно, после посещения местной парикмахерской он решил отправиться в общественную баню.
На входной двери висел замок размером в две ладони… Босая женщина с ведром, что говорило о ее связи с баней, беззаботно грелась на солнце. Был вторник, и она с милой улыбкой сообщила, что баня закрыта до четверга. И указала на табличку, извещавшую, что жители Бийска могут купаться здесь по четвергам, пятницам и субботам.
„В другие дни воду греть не надо. Никто не приходит, — объяснила она. — А в гостинице есть ванна“.
Но в гостинице была только одна ванна. Для гостей она была доступна только после восьми часов вечера. А будет ли она свободна до вечера? Только приезжий мог задать в Бийске такой вопрос, и, как пишет репортер, „никто другой во вторник в Бийске ванну принимать не будет“. Положение осложнялось еще и тем, что во всем городе до семи вечера вообще не было горячей воды. Как быть?
По случаю приезда дорогих гостей послали гонца на электростанцию и попросили ее включить „по особому случаю“. И, прослышав об этом, возле гостиницы собралась толпа. „Баня во вторник — это то, что в России можно получить только в выходной день, — изумляется Дж. Вуд, — не стоя при этом в очереди…“
И такое гостеприимство, устроенное в их честь городскими властями, осталось в памяти гостя на всю оставшуюся жизнь.
---------------------------------------------------------------------
Справка
Джуниус Вуд служил в Советском Союзе в 1925–1928 годах, наблюдал за японской армией в Маньчжурии в 1932–1933 годах и был свидетелем возвышения Адольфа Гитлера в Берлине в 1933–1934 годах. Вот такой человек оказался в конце лета 1926 года в Бийске, и в его сборнике сибирских репортажей есть немало строк о том, что он видел в городке на слиянии Бии и Катуни.
Николай Витовцев
