На станцию пришлось пойти уборщицей-истопником. Эта работа Ксению не тяготила, хоть и грязная, но ей было не привыкать. Да и станция была немноголюдна.
С одного края путей на этом разъезде стояли сборные щитовые постройки, поставленные уже новыми властями. Вокруг них громоздились пристройки, загороди для скота и прочей надобности.
В одной такой постройке жил дядя Веня с женой, не слишком приветливой рано состарившейся тётке Валентине. Семья их потеряла сына в гражданскую, пережила свое большое горе. Работал дядька на разъезде стрелочником.
Станция размещалась в старом барском доме с лепниной. И печь, которую топила по обязанности Ксения, тоже была особенной – с изразцами.
Оглушительные шумы паровозов, периодически пробегающих здесь, поначалу всякий раз заставляли Ксению напряженно вздрагивать, вжимать голову в плечи, но через несколько дней она свыклась.
Одно беспокоило – изба и дети. Сейчас совсем не хватало времени на огород и хозяйство. Нужно было перевернуть пласты дёрна, очистить землю, чтоб начать посадку. Ксения не успевала. Приходила поздно, принималась сразу и не разгибала спины до темноты. Лишь потом кормила детей, и допоздна готовила им хоть что-нибудь на завтра. А в пять утра уж выходила на станцию. Шла почти час. На разъезде все ещё спали, а Ксения уже затапливала станционную печь.
Однажды она вернулась домой и сразу, ещё издали, почуяла неладное. Подошла ближе, увидела телегу с лошадью у плетня и деда Кузьму с топором, а к подпоркам крыльца привязана их коза Белка.
За домом Прохор со Степком копают огород, перебирают дёрн. Сердце захолонуло. Неужто опять драться будет, домой гнать?
Прохор с сыном ее не заметили, Ксения остановилась за углом, присмотрелась. Они мирно переговаривались, отряхивали корневища, Стёпка относил траву в кучу.
Не похоже, чтоб Прохор зазывать домой приехал, раз тут землю ворочает.
Она вошла в дом, увидела мешок с картошкой. Анька стояла возле печи.
– Мам, мам, папка приехал с дедом Кузьмой. Папка. Они нам много репы привезли. Велели мне чугунок стеречь, картошка там.
– Хорошо! Стереги. А я на огород, опосля поедим.
Ксения вышла на огород, принялась за свои садочные дела.
– Чего тут будет-то? – сзади подошёл Прохор.
– Свёкла. Тетка Клава семян дала, – они даже не поздоровались.
– Плохая земля-то тут. Вырастет ли?
– Всегда росла..., – Ксения разговаривала, продолжая сажать, не глядя на мужа.
– Работаешь?
– Работаю...
– На станции, Стёпка сказал?
– На станции...
Прохор ещё помялся за ее спиной, и опять ушел копать землю.
Дед Кузьма закончил с вишняком, разрядил чуток, тоже подошёл к Ксении.
– Здорово, хозяюшка!
– Здрасьте, дядя Кузьма! Спасибо Вам!
– Да мне-то за что? Это Прохор всё. И со старостой решил, и нагрузил всего, – переминаясь с ноги на ногу добавил, – Чё то плохо мужа встречаешь, Ксения.
– Так я его и не звала.
Дед помолчал, потом рассудительно добавил:
– Так, значит. Не простила? А он ведь кается. Жалеет...
– А я не жалею. За помощь благодарю, но обратной дороги не будет. Так ему и передай...
– Так ведь вон он... Поговорили бы...
– Не о чем уже, дядя Кузьма. Не вернусь я.
Прохор не упрашивал, и не говорил с ней больше. Понял уж – не простила. Под самую темень поехали они с Кузьмой обратно.
Приедут ли ещё – не сказали. Но несмотря на это, Ксении было приятно – не забыл детей, думает, как они тут – и то хорошо. Да и земли перекопал кусок значительный, вишняк разрядили, а уж Белка, уже щиплющая молодую поросль на дворе – хорошо очень. Полегче им чуток будет ...
Денег в долг ей дал дядя Веня. Жене велел не говорить, ее он побаивался. Ксения купила просо, брала хлеб в лабазе. На молоко денег уже не хватало. Нужно было дотянуть до первой зарплаты, но и там дадут копейки. Правда, на станции дали немного муки и сахару – железнодорожный паёк. Теперь, с козьим молоком, яйцами и мукой жить можно было. Вот только мука таяла на глазах. Но ведь зелень скоро...
Страх голода жил в груди, ломил сердце. Ксения ещё помнила то время, когда жили они впроголодь.
Она втягивалась в работу. Узнала, что из соседнего леспромхоза на станцию едет по утрам повозка, начала выходить на дорогу как раз к ней. Иногда брала с собой и Катюшку. Стёпка с Аней помогали еще по-детски, но все же можно было дать им наказы и работу на день.
Их станция – маленькое связующее звено в разветвленной, как кровеносные сосуды, системе других разъездов, станций, узлов, городов жила жизнью новой страны, только рождающей свои никем не пройденные ещё пути. И здесь Ксения с жадностью поглощала всё новое, всё неведанное ей ранее. Она уже вовсю читала газеты, которые приносила сюда сельская почтальонша, она перебирала бумаги на столе в кабинете дежурного, убираясь там, иногда застывая, вникая в документы и телеграммы.
Открывался ей новый мир – узкий мир жизни одной маленькой железнодорожной станции, но станции, связанной с тем неизведанным миром, который был ей так интересен.
На днях они ждали путейцев. Путейцы приехали, шумливая контрольно-ремонтная бригада. Ее и других работников направили в помощь им. Ждали все какого-то Михайлова.
– Вот Михайлов приедет и будет вам – увольнение! – кричал на путейцев бригадир.
Михайлов оказался лысым, толстым маленьким человечком средних лет. Он тяжело, утирая лысину грязным платком, ходил по путям, что-то считал и записывал в свою тетрадку. За ним ходил щекастый его помощник в кожанке, бригадир и дежурный по станции.
Ещё издали путейцы услышали ругань Михайлова. Он кричал на бригадира, размахивал короткими руками.
– Путепровод где? Вы не видите что ли! А грунт докудова? Вы меряли или нет? Хотите меня под арест подвести, да? Тут узловую хотят делать, сюда проверка Наркомата прибудет ...
Ксения внимательно прислушивалась к спору. Прислушивалась и вспоминала недавно прочитанный на столе дежурного документ. Там черным по белому были указаны размеры насыпи в соотношении с качеством грунта. Она помнила их очень хорошо – как перед глазами эта запись стояла. Директива 876... Именно об этом и шел разговор, но похоже никто не помнил цифр, указанных в директиве.
Очень несмело она начала наизусть вспоминать директиву, и вдруг оказалось, что ее услышали. Мужики и бабы, начальство – все замолчали.
– Директива восемьсот семьдесят шесть Наркомата путей сообщения... использовать гравийно-галечниковые грунты высотой насыпи... шириной не более..., не подходя к Путепроводу на расстояние не менее чем ...
Михайлов смотрел на нее удивлённо, впрочем, как и все присутствующие:
– Откуда это?
– Из Директивы. Я на столе у дежурного ...случайно..., – Ксении вдруг стало страшно. Забытая тревога подкатила к горлу. Господи, зачем она? Арестуют за то, что лезет не в свои дела. А дети? И она виновато добавила, – Я не буду больше...
– Чего не буду? – Михайлов смотрел на нее.
Но Ксения уже замкнулась, начала подгребать гальку.
– Кто это? – спросил он у дежурного.
– Так это уборщица наша, Ксеня. Она недавно тут у нас..., – дежурный, казалось, оправдывался.
– Что это Вы, товарищ Свиридов, людей не цените. Грамотная девушка у вас в уборщицах. У нас, понимаете ли, на станциях дежурными безграмотные сидят, а тут ... уборщица! Ну-ка, скажите-ка ещё – что Вы там вычитали? – обратился он к Ксении.
Ксения повторила точь в точь.
– А точно там так?
Ксения кивнула. Она могла ручаться за это. Свита Михайлова опять отправилась на пути пересчитывать согласно директиве. Ксения выдохнула. И зачем она сунулась?
Но оказалось, сунулась она себе на пользу. Уже на следующий день назначили ее помощником дежурного по станции. Михайлов распорядился. Дядька Веня удивлялся, разводил руками – Ксения неожиданно стала его начальником.
А Ксения, растерявшись поначалу, кинулась объяснять дежурному, что она на сносях, но тот и глазом не повел. Поздно уж – утверждена, работай. Обещал позже и на учебу отправить, как будто и не услышал про беременность.
И Ксения испуганно и несдержанно суетно, надоедая вопросами всем, ринулась в освоение новой должности – такой ответственной и страшной для простой деревенской бабы, не знающей в своей жизни прежде ничего, кроме двора, хозяйства, да детей. А тут ... а тут локомотивы, связь, грузы, люди, журналы распоряжений и ещё масса всего, о чем и не знала Ксения раньше.
И не радовало то, что зарплата стала больше. Пока – не радовало. Уставала Ксения гораздо сильнее. Ответственность теперь не за окурки под столом, а за целый железнодорожный разъезд. Она вскакивала ночами, ей все снились катастрофы на ее станции, снилось, что пришли ее арестовывать...
Она бегала на станцию и в свои выходные, пока дежурный не осадил – запретил выходить в эти дни, до того устал от ее беспредельной суетной старательности. Но он не жалел, что теперь у него в помощниках такая бабенка – о таком работнике можно только мечтать: въедливая, дотошная, инициативная и исполнительная. Взвалила все почти на себя, да и везёт. Вот только жаль, что беременная, скоро уйдет. Но он отводил эти думы – время покажет, у баб ведь всякое случается...
То ль начальник накаркал, то ль ...
Угостила соседка Клавы Ксению тыквами. Нести было недалеко, Ксения взвалила две тяжёлые тыквины на грудь, да и понесла. Хотелось побыстрей, да и угощению этому она была очень рада.
А по дороге бросила тыквы на землю и скатилась сама на колени, ухватилась за живот. Тыквы так и остались лежать на тропе, а Ксения, вся в испарине, боясь потерять сознание, еле доползла до дома. Велела Стёпке взять тачку, которую позаимствовала на станции, да сходить за тыквами.
Кровило. Она улеглась на скамье на бок, скрючившись – решила отлежаться. Неужто потеряет ребёночка? И несмотря на все напасти, было ей ребенка жаль. Два дня она еле ходила. В избе, где трое детей не больно-то полежишь. Стёпка приносил по неполному ведру воды, выносил помои. Испугался за мать. Он сбегал в соседский дом, где жил рабочий станции, сообщил, что мать заболела. Сам ходил растерянный. Никогда мамку вот так не прихватывало. Да ещё и папки рядом нет.
Стёпка после приезда отца вдруг захотел, чтоб родители помирились. Не такой уж плохой он, папка-то. Вон как за них переживает, расспрашивал про маму, старался помочь. И даже ему, Степке, наказал – мать береги. А он не уберег – заболела мать, совсем с лица спала, стала серой и несчастной.
На третий день Ксении вроде полегчало, с утра набрала в руки поленья во дворе и вдруг опять... Ксения сначала упала, потом с помощью детей вошла в дом, а дальше и не помнила ничего толком. Только вдруг увидела рядом с собой лицо разлучницы Элеоноры. Она командовала, давала какие-то указания, потом замелькали другие лица, загудел мотор, и Ксения поняла – везут ее в земскую больницу.
А дети! Как же без нее дети?
Но на колдобинах, когда боль пронизывала, сознание мутнело, было Ксении не до чего. А когда приходила в себя, видела перед собой озабоченное красивое лицо Элеоноры. Она сжимала ей руку, приговаривала, просила водителя поспешить. Ехали они в кузове.
Думать у Ксении не было сил. Только б избавиться от этой невероятной боли.
***
Элеонора воспользовалась помощью одного из комиссаров – тот был очень благосклонен к ней, и она, пока он был у них в конторе, попросила у него грузовичок с водителем, чтоб съездить в Дементьевку.
Давно собиралась. Ее школьные дела шли с переменным успехом. Сколько ни старалась, не удавалось для школы добиться хотя бы минимальной материальной базы. Но главное не это. Сложнее было убедить людей в необходимости учебы. Беспокоили ее дети, которые так и не учились. Она сносила насмешки и оскорбления, с нечеловеческим упорством убеждала матерей и отцов отдать ребенка в школу, но народ сомневался.
Отношение к ней Прохора она приметила не сразу. Мужики часто смотрели на нее с уважением и восхищением. Лишь когда стал он поджидать ее вечерами, стал идти следом, как бы оберегая, поняла – всё серьезнее, чем ей казалось.
В начале весны она шла по раскисшей окраинной пустынной улице деревни. Она знала – Прохор опять идёт позади.
– Прохор, а давайте поговорим, – она резко развернулась, окликнула его в темноту.
Он смутился поначалу, вышел из темноты. Она не видела его глаз, только светлое пятно лица.
– Прохор, Вы уж не первый раз бредете за мной. Что это значит?
Прохор молчал. Элеонора ждала. Но все же продолжила сама.
– Это же не хорошо. У вас жена, дети, что люди скажут? У меня и так...
Она не успела договорить. Он схватил ее в объятия, его ладонь оказалась за ее затылком, она почувствовала его сильное тело, от неожиданности обмякла, а он вдруг начал ее целовать жадно и неистово, в губы, в шею, в виски.
Она выпустила из рук портфель, оперлась руками ему в грудь, задохнулась от его порыва.
– Прохор!
И тут они оба услышали хруст ветвей и женский голос:
– Ой! Гляньте-ка...
А потом шепот и быстро удаляющиеся по лесной тропе шаги. Они оба, не сговариваясь, отпрянули друг от друга.
– Что это, Прохор? Что? Как Вы... – она отряхивала свой портфель.
– Элеонора! Послушай... Я жить без тебя не в силах. Я... полюбил тебя сразу. И ничего поделать с собой не могу. Ночи не сплю, веришь?
Элеонора быстро пошла по дороге к своему дому-ангару.
– Прохор! Разве можно так? Вы ж женатый! У Вас жена - красавица, дети. Как же...
– Я разойдуся с ней. Я век любить тебя буду! Элеонора!
Он схватил ее за руку, остановил, но были они уже в деревне, окна домов своими глазницами смотрели на них.
– Прохор! Что люди скажут? Перестаньте...пустите меня.
– А мне плевать! Пусть что хотят говорят. Я люблю тебя, и на всё готов!
– Я не готова,– она выдернула руку, – Пожалуйста, не ходите за мной. Не ходите, слышите!
Большая его фигура осталась стоять на дороге. Элеонора оглянулась и прибавила шагу. На все ее напасти – ещё и эта. Поползет гнилой слух по деревне о ней, тогда и тех детей, что уж ходят в школу – родители не пустят. Как не вовремя это! Как не вовремя!
Состояние Прохора она наблюдала. Он опять и опять поджидал ее вечерами, опять смотрел на нее глазами больными и глубокими. Это заметила не только она. Слух о них с Прохором пополз по деревне, разве утаишь...
Но ведь ничего не было. Ничего, кроме тех его неожиданных поцелуев, ничего, кроме его какой-то немыслимой страсти. Нужно было что-то срочно делать. Нужен разговор, но в Красном уголке это было невозможно. И она сама назначила ему встречу – сунула записку.
Ночь была холодная, темная, мартовская. Цепляясь за холодные ветви орешника, она спустилась по тропинке к ферме, с опаской обошла силосные ямы. И уже быстрее пошла в темноте через загон к месту встречи – навесу для сена у лесной опушки.
Прохор был уже там.
– Элеонора, – выдохнул, – Я так боялся, что не придёшь!
– Я пришла. Но это не свидание. Я пришла расставить точки.
Она говорила очень спокойно и серьезно. Говорила о себе, о своем отце, о том, каким он был человеком – порядочным и честным. Рассказывала о своем детстве, о муже, о горе, какое испытала, когда муж погиб. И чем дольше она рассказывала, тем яснее становилось Прохору – она пришла объяснить ему, что никогда им не быть вместе. Это никак не состыкуется с ее принципами.
И когда голос ее задрожал, он снял с себя телогрейку, накинул ей на плечи. Просто накинул, без объятий.
– Прохор, я надеюсь, Вы всё поняли. Я никогда не буду с Вами, что бы не случилось. Вы можете любить свою жену или нет. Можете расстаться с ней или жить дальше, но я не буду с Вами. Не буду, потому что ... Хотя бы потому, что это уже непорядочно. О нас говорят, а значит мы причиняем боль Вашей жене... Подумайте, Прохор...
Он смотрел ей вслед, кусал губы. Непривычное чувство ущемления мужского самолюбия кололо больно, но ещё больнее было принять то, что он теряет эту женщину навсегда.
Элеонора видела, как он страдает, понимала, что убедил он себя в том, что она – его счастье. Но после этого разговора успокоилась. Она дала понять четко – не будет никакого романа.
Прошло время, Элеонора уж и думать забыла о том, как вдруг ей сообщили, что от Прохора уехала жена с детьми. В школе Прохор не появлялся, но не ходили туда сейчас многие – полевые работы.
Чувствуя вину, Элеонора, прихватив Лизу, чтоб люди чего не наговорили опять, вечером направилась к Прохору в избу.
– Здравствуйте, Прохор!
Он сидел один в холодной непротопленной избе, одетый в меховую безрукавку, зачищал ножом белый сучок. Вокруг его валялась стружка, а на столе – ошмётки еды, бутылка самогона и немытая посуда.
Элеонора размотала шаль с плеч дочки, отправила ее в комнату, прошла по стружкам, села к столу.
– Прохор, жену возвращать надо.
Прохор посмотрел на нее исподлобья и продолжил строгать и любоваться гладкой древесиной сучка.
– Все от Вас зависит. От Вас. Может эта Ваша ошибка, эта ошибка ...со мной, нужна была вашей семье. Прожить всю жизнь с одним человеком вряд ли можно, если он не стал для тебя единственным на всем белом свете. Вашей жене сейчас очень тяжело. Верните ее, Прохор... , – она обвела глазами неубранность избы, – Ведь и Вам одному плохо.
Она ещё много говорила. Говорила красиво, правильно, приводила примеры из прочитанных книг. А Прохор смотрел на нее и думал, что она права – не пара они. Уж слишком умна для него эта женщина – женщина из другого мира. Он был влюблен, он готов был носить ее на руках, но он не представлял ее хозяйкой своего дома.
А Ксюха... Ксюха была столь податлива, услужлива, так любила его, так боялась, что в какой-то момент эта ее безмолвная покорность начала раздражать, вызвала желание – унижать, заставила становиться в доме этаким царем избы. И ведь не свойственно ему это было среди других, а дома вдруг что-то менялось как только переступал порог, дома становился этаким кумом-королем.
И лишь последний ее поступок – уход из дома – вместо раздражения и злобы вдруг вызвал страх. Он вдруг понял – мягкость Ксении сломить будет крайне трудно. Это необыкновенно мужественная и решительная мягкость.
Сейчас он вдруг начал сильно скучать по жене. Вспоминал все: как подоткнув подол полощет она белье в реке, вспоминал ее высокие брови, взгляд немного виноватый, вспоминал ее тяжёлые косы, как падали они иногда, а она выпрямлялась гибко, утирала пот рукавом и, вскинув руки, не торопясь закалывала их на затылке.
У Ксении была огромная потребность в любви. Просто – потребность. И сейчас она не от обиды ушла, нет. Это не печаль и горечь от несбывшихся надежд, это итог – подведение черты под несостоявшейся семьёй и любовью. И перевернуть все вспять будет крайне трудно.
Так и вышло. Он поехал к Ксении, в родительский ее дом, но даже не поговорили нормально. Было ясно – возвращаться она не собирается. И если раньше б он сказал – глупая баба, то теперь это ее решение принял, как должное. Семья, которая была, развалилась. Как же мало он делал, чтоб сохранить все то, что было у него! А ведь было. И сын, и дочки... И ничего с этой бедой не поделаешь. Его к себе она уж не примет.
Он уже жалел о содеянном... Опустились руки. Он запустил хозяйство, начал выпивать.
Элеонора, когда узнала, что Прохор ездил к жене, но вернулся ни с чем, решила поступить так, как несвойственно было женщинам местным – она сама поехала к мнимой сопернице при первом же удобном случае.
Приехала – и на тебе, попала так попала. Наказала старшему сыну Прохора приглядывать за сестричками, а сама скорей повезла Ксению в больницу. Ходила под окнами, пока занимались ею врачи. Водитель грозился уехать, торопил, пришлось уехать, не дождавшись ответа врача о состоянии Ксении.
Уже в дороге она догадалась, что Ксения беременна, что у нее открылось кровотечение. Элеонора осталась в Дементьевке, попросила водителя сообщить Тамаре, ученице, ставшей подругой, что она останется на несколько дней здесь, с детьми Ксении. Просила по возможности сообщить о случившемся Прохору, доложить, что не будет ее в школе в контору, а ещё – привезти сюда дочку. Детей одних тут оставлять было нельзя.
Дети были напуганы, выбежали из избы навстречу, как только услышали мотор приближающегося грузовичка.
– Ну, что, дорогие мои! С мамой все в порядке. Но ей надо полечиться, побыть ещё в больнице. А я останусь с вами. Показывайте свое хозяйство...
***
Не забывайте, пожалуйста, про лайки. Буду рада, если напишете свое мнение о прочитанном. И огромное спасибо тем, кто пишет постоянно🙏
Традиционно прикрепляю ещё свои рассказы для вас:
