"Не от мира сего" 4
Тот передел, что пронёсся ураганом над великой прежде страной, Удинск задел мало. И не потому, что здесь было нечем поживиться. Поживиться было чем даже в самом захудалом колхозе, такое огромное количество активов скопилось в виде, ставшей никому не нужной, «общенародной собственности».
Отец Никиты, сразу после неудачного путча, будучи человеком, держащим нос по ветру, обошёл на финишной прямой своих партийных коллег. Наладил полезные связи с нефтеперегонным заводом (вот уж где было золотое дно) и, самое главное, с милицией. С её большими чинами. Ибо вчерашние сидельцы и «братки» стали новой элитой страны. И деревообрабатывающий комбинат ушёл бы к ним вне всякого сомнения. Но прикормленные стражи порядка заливали в баки своих машин бесплатный бензин, имели конверты с левой зарплатой, пользовались «специальными» льготами, и «блюли» порядок.
Удинская милиция воров и отморозков гоняла исправно, криминальные сводки в городе были в процентном соотношении раз в десять скромнее, чем в областном центре. Новый главный, под чьё крыло попал перерабатывающий комбинат, гнул правильную линию.
Отец сдержал слово. Никита в самом деле сел в кресло директора комбината, всюду расставил своих людей, в том числе и жену Милу. И сделал самое главное - удержался в этом кресле до залоговых аукционов, после которых комбинат был «честно» приватизирован его семьёй.
Тёща и тесть Никиты долго не могли смириться с резким изменением статуса дочери. Ну ещё бы – фактическая совладелица огромного предприятия, с тысячей рабочих и многомиллионными активами. Зато очень быстро сориентировалась в ситуации Юлька.
Никита и вспомнить уже не мог, что когда-то при виде совсем ещё юной девчонки у него тревожно кольнуло сердце. После первых восторгов обладания красавицей-женой, первой леди Удинска, Мила ему как-то… приелась. Ну что, не мужик он, что ли? Прав был отец – можно всё. Только осторожно. Тем более, что и глазастая Юлька была в этом вопросе с ним солидарна.
У них был надёжный, принадлежащий комбинату, приют для влюблённых – с умеющим держать язык за зубами персоналом. Официально это был пансионат. Туда даже отправляли особо отличившихся рабочих, но гостевой домик о двух комнатах, у самого уреза воды тихого лесного озера, был предназначен сугубо для директора. И его пассии, которую всегда привозили отдельно, на машине с тонированными стёклами – даром, что ли, дом Савельевых был на отшибе, никто не обращал внимания, какой экипаж там останавливается. А в доме у Юльки, полновластной и жёсткой хозяйки, помалкивать умели не хуже вышколенной прислуги пансионата.
– Солнце моё, когда ты поведешь меня в ЗАГС? - спрашивала Юля Никиту.
– Юльчонок, подожди, – Никита потянулся к бутылке минеральной воды у столика, гулко отпил несколько глотков, отдышался и откинулся на подушки. И усмехнулся – его всегда поражало умение женщин после самой бурной любви, после которой мужчина, например, ни о чём думать не может, с ходу начать решать вполне бытовые и даже деловые вопросы. Как вот этот: «Когда?»
Когда ты, обманщик бедной девушки, исполнишь обещание развестись со своей холодной куклой, которая днями и ночами вся в работе, делает карьеру? Когда у Юльки отпадёт нужда прятаться по глухим углам, скрывая свою пылкую и нежную любовь к этому настоящему мужчине…и к его деньгам? Когда, когда же он, наконец, позовёт в ЗАГС свою самую сильную, самую любимую привязанность? И наплевать, что Никита не только женат, но еще и венчан.
Никита покосился на, угнездившуюся у него подмышкой, Юльку и невольно усмехнулся ещё раз. На этот раз давнему, шестилетнему воспоминанию о том дне венчания. Милка тогда заранее договорилась с подругой детства, что та будет у неё свидетельницей на регистрации во Дворце бракосочетаний, со всеми положенными делами вроде росписи в специальной книге. Но когда Юлька узнала, что свидетельнице нужно быть ещё и на венчании – едва насмерть не рассорилась с невестой. Отказалась участвовать в этом действе категорически. Кричала, что в отличие, от Милки, она от комсомольских идеалов отказываться не собирается.
Комсомольские идеалы – это, конечно, был сильный ход с её стороны. Привести такой аргумент в голову ей тогда пришло в самую последнюю минуту, когда нужно было мотивировать отказ. Не объяснишь же, что в Божьем доме её корёжит, голова начинает разрываться от боли и она едва не падает в обморок? Был у неё однажды такой опыт сразу после получения от бабки дара. Она тогда, будучи студенткой последнего курса, с подружками как-то «по приколу» решила забежать в храм, укрыться в нём от дождя. И едва не упала в обморок. Это было почище той ночи, когда её гнуло и ломала в момент передачи от бабки их фамильных умений.
Честно говоря, она тогда испугалась. Она получила зримое доказательство, что переданное ей бабкой есть зло абсолютное, в чистом виде. И никакими покаяниями его не избыть. Но потом с мыслью этой свыклась. Жили же от века Савельевы в этом статусе? Тем более, что в рукописи на пергаменте, которую ей передала мать, хотя и туманно, но утверждалось, что в пекло его носительница не попадёт – главное, успеть дар передать по женской линии через поколение. Так что перед Юлькой стояла ещё и задача родить наследницу. Не наследника – мужчины в этом деле бесполезны. А от кого ей рожать? Конечно же, от богатого и успешного.
Наследницу потом сподвигнуть родить тоже, чтобы было кому черный дар передать. И рожать будет до посинения, пока не получится девчонка.
Следующая часть.