За время жизни в монастыре ей довелось много книг умных да божественных прочитать. Нельзя сказать, что это дело любила, но благодаря матушке Нектарии стала интересоваться. Игуменья утверждала — будь бабы пограмотнее, в мире куда меньше горя меньше было.
— Зря женщины учиться не хотят, — говорила настоятельница, — на мужа надеются. Сегодня он есть, а завтра на поле боя голову сложил или от хвори какой помер. И что тогда? Как вдове тогда быть? На кого рассчитывать? Нельзя на мир глазами своего родителя или супруга смотреть. Должно и свое мнение иметься.
С этим Марьюшка была полностью согласна. Ведь вокруг много чего интересного есть! Вот ей бы очень хотелось другие страны посетить, узнать как там люди живут. И разве только это? Однажды увидела на небе луну багрового цвета. Задалась вопросом — отчего ночное светило вдруг так окрасилось? Не к беде ли? А спросить не у кого! Сильно, пожалела, что не слушала супруга, когда хотел ее астрономии научить.
Или вот еще. Желала бы узнать: влияет ли имя и фамилия на судьбу? Быть может именно фамилия роду счастья не дает. Поменяют ее и все по-другому пойдет. Нектария на это сказала, что не в этом дело.
— Главное, — строго заметила игуменья, — по заповедям Божьим жить. Вам, Нагим, гордыня по жизни идти мешала.
Ох, как же эти слова Марьюшке не понравились. Ну насчет братьев спорить не станет! А вот она-то никогда этим грехом на страдала. И давай доказывать, что ошибается матушка. Но мудрая настоятельница не стала спорить. Улыбнулась, хлопнула ладонью по лбу и велела молиться. Сказала, что придет и проверит, сколько раз молитвенник прочитала.
Ох, как же молодая монахиня развеселилась. Интересно стало, как она это сделает. Если бы наказания не боялась, в глаза бы рассмеялась. После первого прочтения молитвослова ничего в груди не шевельнулась. После второго задумалась. А когда третий раз в руки взяла, поняла вдруг, права матушка, как есть права.
Нагие постоянно кричали о своем древнем происхождении, никого вокруг не замечали, высоко нос задирали. И она, словно заразившись от них спесью, также себя вела. Потому-то и не любили боярский род окружающие. Порой и вовсе в терема свои не пускали, за стол рядом с собой не приглашали, откровенно над кичливостью посмеивались. Говорили, что не чужими подвигами гордиться надо, а своими деяниями... Батюшка обычно фыркал: за собой бы смотрели!
Старательно все обдумав, инокиня неожиданно пришла к выводу — дважды Нагим давалась возможность из нищеты выбиться. Первый раз этом могло случиться благодаря тетке Евдокии, дочери Александра Михайловича Нагого и двоюродной сестре дядюшки Афанасия Федоровича.
Родня твердила — несравненной красавицей слыла. Тонкую березку напоминала, гибкая, стройная. А уж доброты и вовсе необыкновенной! Неудивительно, что Владимир Старицкий, двоюродный брат государя Ивана Васильевича влюбился с первого взгляда, обо всем на свете забыл и под венец повел. Поначалу все ладно шло. Трое детей в браке народилось. Один лучше другого!
Однако не долгим брак оказался. Всего четыре года счастье семейное длилось. Не стало Евдокии Старицкой. Ее место заняла облаченная в черное одеяние, скорбящая по своей мирской жизни, старица Евпраксия. Под этим именем всю оставшуюся жизнь, которая ей длиной в полвека была отмерена, прожила. Много полезных дел за годы жизни в монастыре совершила. Дары другим обителям посылала, благотворительностью занималась. Отправляла собственно вышитые покровы в Суздальские и другие монастыри. Удивительно, но Иоанн Васильевич о ней никогда не вспоминал, словно ее никогдане было.
Люди говаривали, что причина пострига в смерти царицы Анастасии скрывалась. Все знали, что они с Анастасией подругами были. Третьей в этом женском союзе значилась жена младшего брата царя — Иулия, которую царь Иван Васильевич поначалу очень уважал. Что там случилось на самом деле, никто не знал, лишь переглядывались таинственно.
Одно доподлинно известно, когда молодая царица скончалась, дружба сия Евдокии да Иулии боком вышла. Родственницу Марии и вовсе обвинили в том, что, пользуясь оказанным высоким доверием, вместе со свекровью постоянно травили несчастную.Только Мария не верила этим слухам. Тетка Евдокия добрейшей души человеком была, муху никогда не обидела.
Опять же, все должно иметь смысл. А в смерти Анастасии смысла для Нагих не имелось. Они всех благ сразу лишались. Что же до самой Евдокии, то тут на кону жизнь ее детей стояла, которых она безумно любила! Кому они без нее нужны будут? Что же до Ефросиньи Андреевны, то тут подумать стоило. У нее как раз интерес имелся. Да только не в смерти несчастной Анастасии, а ее супруга. Если бы Иоанн Васильевич скончался, тогда бы у княгини Старицкой, урожденной Хованской, появилась возможность на престол своего сына возвести. Кстати, она и не особо скрывала этого желания.
Скорее всего на него отрава и была рассчитана, да только каким-то невероятным образом царица Анастасия ее отведала. Так что вполне возможно, след старшей Старицкой во всей этой истории имелся, которая обожала свой нос во все дела совать, что государю очень не нравилось. Поначалу Иоанн Васильевич, хотя и знал обо всех речах своей сродственницы, делал вид, что ничего не замечает. Считал ниже своего достоинства со вздорной бабой связываться. Однако после смерти любимой женушки терпеть ее подле себя больше не стал.
Не долго думая, разогнал всех, кто так или иначе, к покойной царице отношение имел. Вместе с Евдокией в монастыре оказались ее племянница Ирина Михайловна Нагая, болтушка отменная, и невестка царя Иулия Угличская... Тогда много голов полетело. Кто прав, кто виноват был — царь особо не разбирался. Крушил налево и направо, любого, кто под подозрение попадал!
Своего бывшего духовника, протопопа Сильверста, который отговаривал занемогшую царицу лечить, государь отправил на покаяние в Кириллово-Белозерский монастырь. Окольничий и начальник Челобитного приказа, всесильный Алексей Адашев не стал дожидаться окончания следствия, сам добровольно поехал воеводой в Ливонию, откуда живым не вернулся...
И если бы только эти бояре под прицелом острого царского взора оказались!..
Надо отдать тетке должное, даже за прочным каменными стенами женщина не упала духом. Вела себя с достоинством, домой письма бодрые отправляла. За здравие детей, что у Владимира Старицкого в новом браке от Евдокии Романовны Одоевской народились, молилась. Твердила, что зла на нее не держит, благодарила, что ее детям вместо родной матери стала. Новая избранница Владимир Андреевича и верно удивительной женщиной была. Мало о ком столько хорошего слышала. Более всего восхваляли ее знание Священного писания и дивный голос. Марьюшкина мать всегда со слезами на глазах вспоминала, как она в храме божественные песнопения пела. Всем, кто ее хотя бы раз слышал, казалось: не человек это поет. Ангелы с небес на землю спускались... Да только и ей не повезло по жизни. И вновь во всем старшая Старицкая, не умевшая гордыню свою усмирить, замешана оказалась.
Инокиня наморщила лоб. Давно замечать стала, память подводить стала. Мысли постоянно с места на место скачут, не ложатся ровными стежками, как при вышивании. Вот и сейчас так получилось. Думала о тетушке, потом вдруг на Одоевскую перешла... Затем Старицкой закончила.
А кто они ей? Да никто! Чего о них скорбеть да время тратить! То ли дело любезная сердцу тетушка! Странное дело, в семье о несчастной Евдокии-Евпраксии говорили редко, словно в этой жизни ее больше не существовало. Едва узнали, что в монастырь отправилась, мгновенно отреклись. Когда спрашивали, делали вид, что вообще не ведают, кто такая!.. Даже на Пасху или Рождество никогда не навещали, хотя она очень просила не забывать ее. Говорила, что молится за здравие семьи и всем благополучия у Бога просит. Взамен лишь изредка вспоминать просила, сильно к родне привязана была.
Второй случай Нагим представился, когда царь на нее свой взор уронил. Им бы спесь свою сбавить, не благ требовать, а зеленой Марьюшке умные советы давать, так нет же! Расталкивая всех, к трону неслись! От нее потребовали царя просьбами досаждать, проклятиями грозили. Она от страха не знала, как себя вести, и все послушно исполняла. Надо было сразу закрыть перед ними двери царского терема и своим умом жить, пользы бы больше имелось!
Скажи ей кто, годы спустя, что о своей родне столь нелестно отзываться начнет, никогда бы не поверила. По младости лет ради них готова была на костер взойти. Теперь пальцем бы не пошевелила. Ибо понимала: во многих ее бедах и прежде всего в том, что черное монашеское одеяние одела, они виновны. А вернее гордыня, с которой никак расстаться не могли.
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 49
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке