Известный парадокс «Потерянного Рая» Джона Мильтона, произведения, созданного истово верующим христианином-пуританином — феномен массовой симпатии многих поколений его читателей к Сатане, ключевому антагонисту произведения, в его противостоянии с Богом (некоторых религиозных авторов, таких как Клайв Льюис, это откровенно тревожило). Особенно иронично этот парадокс выглядит в связи с тем, что Мильтон начинает «Потерянный Рай» с обращения к Святому Духу, моля его:
Исполни светом тьму мою, возвысь
Все бренное во мне, дабы я смог
Решающие доводы найти
И благость Провиденья доказать,
Пути Творца пред тварью оправдав.
Отчасти этот феномен можно объяснить «духом времени», от которого не был полностью свободен ни один автор, включая самого Мильтона. В наши дни авторитет христианства и религиозность населения в целом значительно ослабли, идея иерархии куда менее популярна, чем в прошлом, а акт восстания нередко идеализируется (отсюда идёт романтизация Сатаны, ошибочно понимаемого как революционера).
Но, на мой взгляд, причина того, что для многих читателей «Потерянного Рая» мильтоновский Бог ещё более антипатичен, чем мильтоновский дьявол, глубже этого поверхностного объяснения. В конечном итоге, думается мне, симпатии и антипатии многих читателей связаны даже не с этим, а с тем, как именно Сатана и Бог у Мильтона воспринимают свои поступки и относятся к окружающим. Начнём с Сатаны.
В случае с Сатаной Мильтона, конечно, не подлежит сомнению то, что он злодей — он намеревается погубить человеческий род, не сделавший ему и пошедшим за ним падшим ангелам ничего плохого, исключительно для того, чтобы досадить Богу, создавшему людей (в надежде ослабить его власть или даже вызвать гибель сотворенного им мира). Вместе с тем, любопытно, что он способен испытывать стыд и угрызения совести, а мысль о собственной прогрессирующей моральной деградации причиняет ему страдания:
Пробудила Совесть вновь
Бывалое отчаянье в груди
И горькое сознанье: кем он был
На Небесах и кем он стал теперь,
Каким, гораздо худшим, станет впредь.
Более того, по большому счету, Сатана понимает, что хочет причинить Адаму и Еве беспричинное зло посредством подлости, которая не делает чести даже ему самому:
О, гнусное паденье! Мне, давно
С богами спорившему о главенстве,
О первенстве, — мне суждено теперь
Вселиться в гада, с тварным естеством
Смешаться слизистым и оскотинить
Того, кто домогался высоты
Божественной!
Эти муки совести, конечно, совершенно бесплодны (поскольку Сатаной у Мильтона всецело движут «воля к власти» и жажда разрушения), но характерно, что для того, чтобы заглушить их, мильтоновскому дьяволу требуется психологически накручивать себя, убеждая, что люди «виновны» уже тем, что Бог создал их как «замену» падшим ангелам — а значит, задуманное в их отношении является как бы «справедливой местью»:
Ну что ж, пускай!
На все дерзаю, лишь бы мой удар
Был меток, — ибо, целясь высоко,
Я промахнусь, — и поразил предмет
Моей вражды, любимчика Небес
Новейшего, созданье персти, сына
Досады, вознесенного Творцом
Из праха, нам на зависть. Воздадим
За злобу — злобой: лучшей платы нет!
Дополнительно он пытается обосновать свой жуткий замысел «политической целесообразностью» — очевидная шпилька в адрес «макиавеллистов» тех времён:
Так Сатана старался оправдать
Необходимостью свой адский план,
Подобно всем тиранам
То, что даже такой законченный злодей, как Сатана у Мильтона, понимает, что задуманное им по отношению к человеческому роду ужасно, косвенно говорит (помимо того, что он ещё не окончательно пал во зло — что отражает общее мнение христианского богословия, что ничто не было злым в начале) ещё и о том, что, несмотря и на своё властолюбие, и на презрение к людям как к «низшим» существам, он подсознательно сознаёт, что они как разумные и одухотворённые создания Бога в определённом смысле подобны ему и его приверженцам — если и не по силе, то хотя бы потенциально:
Блаженный край иными населен
Созданьями, из праха, может быть,
Рожденными; не Духами, хотя
Немногим отличаются они
От светлых Духов Неба. Я слежу
За ними с изумленьем и готов
Их полюбить за то, что Божий лик
Сияет в них, и щедро красотой
Создателем они одарены.
То есть, несмотря на то, что Сатана у Мильтона может заглушить слабеющий голос совести при помощи гнева, зависти и апелляции к «политической целесообразности», этот голос у него исходно есть — и связан именно с тем, что он воспринимает окружающих ангелов и даже людей как таких же (термин «равный» тут будет неуместен, поскольку мир ангелов — и верных Богу, и падших — у Мильтона жестко иерархичен) существ, как он. Скажем, точно так же он испытывает стыд из-за того, что втянул последовавших за ним в войне на Небесах ангелов в безнадёжное, по сути своей, противостояние с Богом:
Глаза
Его свирепы, но мелькнули в них
И жалость и сознание вины
При виде соучастников преступных,
Верней — последователей, навек
Погибших; тех, которых прежде он
Знавал блаженными.
Позднее он восклицает:
Увы! Покорность — вот единый путь,
А этого мне гордость не велит
Произнести и стыд перед лицом
Соратников, оставшихся в Аду,
Которых соблазнил я, обещав
Отнюдь не покориться — покорить Всемощного.
А теперь от мильтоновского Сатаны перейдём к мильтоновскому Богу. Повествование начинаются с того, что Сатана и его правая рука, Вельзевул, находят силы выбраться из огненного озера в Аду, куда они сброшены после поражения в войне с Богом на Небесах, и строят планы мести Богу. Мильтон комментирует это следующим образом:
Никогда
Он головой не мог бы шевельнуть
Без попущенья свыше.
То есть Бог вернул Сатане и его слугам свободу действия (которой они до этого после падения в огненное озеро временно были лишены) для того, «дабы сам [Сатана] Проклятье на себя он вновь навлек», а затем позволил Сатане покинуть Ад, миновать чудовищный водоворот Хаоса и добраться до Эдема, чтобы испытать верность Адама и Евы. Причем Бог, разумеется, заранее знает (хотя, казалось бы, ещё ничего не решено — Адам и Ева могли бы устоять), что этого испытания они не пройдут:
Он Человека силой погубить
Замыслил, или хуже - соблазнить,
Употребив коварство и обман.
И соблазнит. Беспечно и легко,
Поддавшись лживой лести, Человек
Не соблюдет единый Мой запрет,
Единый послушания залог,
И со своим потомством совокупно
Изменчивым — падет.
Проще говоря, всё происходящее в «Потерянном Рае» — спектакль по заранее поставленному сценарию, где даже нет шансов выбрать роль самому (Адам и Ева по Мильтону обречены были пасть — иначе и Сатана не смог бы усугубить собственное проклятие). Более того — чтобы дополнительно усугубить вину человека за его ещё не состоявшееся падение, он специально приказывает архангелу Рафаилу рассказать Адаму и Еве о падении дьявола, чтобы у них исчезло даже последнее оправдание — незнание:
Враг пустит в ход предательство и ложь.
Открой Адаму всё, дабы не мог
Оправдываться, если он падет
По воле собственной; что, мол, врасплох
Застигнут был и что его никто
Не вразумил и не предостерег!
И даже последующее спасение людей (точнее, лишь тех людей, что раскаются) Бог-Сын, который, по мысли Мильтона, представляет милосердное начало в Боге, обуславливает тем, что если Бог покарает всех людей без надежды на спасение, это поставит под сомнение величие Бога, а также будет означать победу Сатаны над Богом:
Неужто Враг,
Пускай для горшей кары, но гордясь
Отмщеньем, увлекая заодно
Весь род людской, который он растлил,
Вернется в бездну Адскую? Неужто
Из-за него Ты уничтожишь Сам
Созданье, сотворенное Тобой
Для славы Собственной? Такой исход
Сомненью бы кощунственно подверг
Величие и благость Божества
И предал бы хуле неотвратимой!
И, самое главное, всё это не мешает мильтоновскому Богу не только не видеть в своём замысле (включающем в себя неизбежное грехопадение Адама и Евы и вечную гибель для множества людей) ничего сомнительного или неуместного, но и искренне считать своё последующее решение простить людей (как часть спектакля, финалом которого должно стать окончательное посрамление дьявола) невероятно милосердным:
Мой справедливый суд
И милосердье славу приумножат
Мою — на Небесах и на Земле,
Но первым и последним будет свет
Ярчайший — милосердия сиять.
Интересно, что Мильтон попытался подчеркнуть невероятное милосердие (как это он сам видел) Бога-Сына, принимающего смерть за людей, но вместо этого он невольно изобразил бездушными и трусливыми ангелов Бога — им всем Бог предложил умереть на Земле для спасения человека, и лишь Сын согласился на эту жертву (показательно, что возвысить Бога Мильтон смог лишь путем унижения его приближённых):
Небесный хор немотствовал. Никто
За Человека выступить не смел,
Тем более - вину его принять
Смертельную, возмездие навлечь
На собственную голову. И так,
Неискупленным должен род людской,
На Ад и Смерть сурово осужденный,
Погибнуть, но предстательство Свое
Сын Божий, воплощенье полноты
Любви божественной, — возобновил.
Сатана у Мильтона получился нарциссическим психопатом, движимым жаждой доказать окружающим своё «величие» посредством тотального разрушения окружающего мира — но у этого психопата, помимо бесконечной жажды разрушения, хотя бы есть некоторые остатки стыда и совести (впрочем, эфемерные). А вот Бог у Мильтона — задумавшийся как само воплощение блага, справедливости и милосердия — получился ещё более нарциссической фигурой, поскольку он, в отличие от Сатаны, ни в чем не раскаивается (в самом деле, как всеблагой Бог может в чем-то раскаяться?) и не нуждается для причинения вреда другим существам ни в гневе, ни в стыде, ни в самооправдании через «необходимость» (ведь всемогущий Бог свободен от любой необходимости).
И это, сдаётся мне, вовсе не творческая неудача Мильтона, а отражение определённых тенденций религиозной мысли, в западном христианстве наиболее ярко представленной фигурами таких схоластов конца XIII — начала XIV века, как Дунс Скот и Уильям Оккам. Скот и Оккам, руководствуясь принципом божественного всемогущества, закономерно пришли к выводу, что не «Бог хочет только добра, потому что он Абсолютное Добро», а «добро — всё то, чего хочет Бог, каким бы злом оно не казалось ограниченному человеческому уму». Бог Мильтона (или Бог идейного вдохновителя пуритан, Жана Кальвина, заранее предопределивший одних людей к спасению, а других к погибели) — всего лишь доведение до логического конца подобного понимания Бога.
В этом плане «Потерянный Рай» может рассматриваться отнюдь не как творческая неудача Мильтона, а скорее как неудача попытки через художественные представления создать апологию образа Бога, существующего в религиозной традиции — или, по крайней мере, некоторых её направлениях. Почему-то раз за разом оказывается, что в подобной модели Бог отличается от дьявола лишь большей степенью могущества — и, конечно, ещё большей неспособностью к рефлексии над своими собственными поступками.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно:
