Генрих Фердинанд Грюневальд (1802—1849). Портрет М.А. Бакунина. 1841
30 мая — день рождения Михаила Бакунина (1814—1876), одного из основоположников анархизма.
В безупречно одетом и аккуратно причёсанном дворянине на заглавном портрете непросто признать одного из будущих зачинателей такого колючего и неприглаженного течения мысли, как анархизм. Тем не менее это он... Наверное, тут налицо диалектическое единство противоположностей, «взрывы Революции — в царях», по выражению Максимилиана Волошина.
Кстати, насчёт царей. Как рассказывал великий князь Александр Михайлович Романов (1866—1933), однажды его деду, императору Николаю I, доложили о «возмутительных действиях» бывшего русского офицера артиллерии Михаила Бакунина во время революции в Германии. Указанный Бакунин в Саксонии повёл толпы немецких революционеров на штурм крепости. Реакция государя на это известие была парадоксальной: прямо поверх донесения «император Николай I написал аршинными буквами: «Ура нашим артиллеристам!».
Михаил Бакунин ведёт за собой революционеров. «Ура нашим артиллеристам!»
А это Александр Герцен о нашем имениннике: «В июне 1848 года бывший офицер артиллерии М.А. Бакунин принял активное участие в Пражском народном восстании. Артиллерия ему вообще помогала. По дороге из Парижа в Прагу он наткнулся где-то в Германии на возмущение крестьян, они шумели и кричали перед замком, не умея ничего сделать. Бакунин вышел из повозки — и, не имея времени узнать в чем дело, построил крестьян и так ловко научил их, что, когда пошёл садиться в повозку, чтоб продолжать путь, — замок уже пылал с четырёх сторон».
В общем, Михаил Александрович был не только чистым теоретиком, как иные, но и практиком революции. Вот ещё Герцен об участии Бакунина в Дрезденском восстании 3-9 мая 1849 года:
«Едва лишь революция разразилась в Дрездене, он появился на баррикадах; его уже там знали и горячо любили. Образовалось временное правительство. Бакунин предложил ему свои услуги. Обладая большей энергией, чем его друзья, не облечённый формальными полномочиями, он сделался военным вождём осаждаемого города. Он обнаружил при этом не только мужество, но и героическое, невозмутимое присутствие духа. Узнав, что королевские солдаты ещё не решились на избиение своих братьев, что в них не умолкла ещё совесть, что они щадят даже здания, Бакунин предложил развесить лучшие произведения Дрезденской галереи на стенах и баррикадах. Это могло бы действительно остановить осаждающих. «А если они будут стрелять?» — возразили члены муниципалитета. — «Тем лучше, пусть на них падёт позор этого варварства». Эстетичный муниципалитет не согласился. И таким же образом целый ряд революционных и террористических мер, предложенных Бакуниным, был отклонён. Когда уже больше ничего не оставалось делать, Бакунин предложил поджечь дома аристократов и взорвать ратушу вместе со всеми членами правительства, не исключая и его самого. Говоря это, он держал в руке заряженный пистолет». Однако это предложение тоже отклонили... После поражения восставших Бакунина приговорили к смертной казни. Затем его приговорили к смертной казни ещё и за участие в Пражском восстании... В конце концов, его выдали в Россию, где его ждал зловещий Алексеевский равелин Петропавловской крепости — тот самый, где позднее томился и погиб Нечаев...
Из высказываний Бакунина. О себе:
«В моей природе был всегда коренной недостаток: это — любовь к фантастическому, к необыкновенным, неслыханным приключениям, к предприятиям, открывающим горизонт безграничный и которых никто не может предвидеть конца. Мне становилось и душно и тошно в обыкновенном спокойном кругу. Люди обыкновенно ищут спокойствия и смотрят на него как на высочайшее благо; меня же оно приводило в отчаяние; душа моя находилась в неусыпном волнении, требуя действия, движения и жизни».
«Государь, я не в состоянии отдать Вам ясного отчёта в месяце, проведённом мною в Париже, потому что это был месяц духовного пьянства. Не я один, все были пьяны: одни от безумного страха, другие от безумного восторга, от безумных надежд. Я вставал в пять, в четыре часа поутру и ложился в два; был целый день на ногах, участвовал решительно во всех собраниях, сходбищах, клубах, процессиях, прогулках, демонстрациях, одним словом втягивал в себя всеми чувствами, всеми порами упоительную революционную атмосферу. Это был пир без начала и без конца; тут я видел всех и никого не видел, потому что все терялись в одной гуляющей бесчисленной толпе; говорил со всеми и не помнил, ни что им говорил, ни что мне говорили, потому что на каждом шагу новые предметы, новые приключения, новые известия. К поддержанию и усилению всеобщей горячки немало способствовали также известия, приходившие беспрестанно из прочей Европы; бывало только и слышишь: «В Берлине дерутся, король бежал, произнеся перед этим речь! Дрались в Вене, Меттерних бежал, провозглашена республика! Вся Германия восстаёт. Итальянцы одержали победу в Милане; в Венеции австрийцы потерпели позорное поражение. Там провозглашена республика. Вся Европа становится республикой. Да здравствует республика!» Казалось, что весь мир переворотился; невероятное сделалось обыкновенным, невозможное возможным, возможное же и обыкновенное — бессмысленным. Одним словом ум находился тогда в таком состоянии, что если бы кто пришёл и сказал «Бог прогнан с неба, там провозглашена республика!», так все бы поверили и никто бы не удивился».
О религии:
«Всякий раз как глава государства говорит о Боге, будьте уверены, что он снова готовится стричь своё стадо – народ».
«Достаточно одного господина на небе, чтобы тысячи господ расплодились на земле».
О народе и царе:
«Дайте широкую человеческую жизнь народу, и он вас удивит глубокою рациональностью своих мыслей».
«Спросят, может быть, с Пушкиным: «Иль русского царя уже бессильно слово?» Да, бессильно, когда оно требует от народа, что противно народу. Пусть он только мигнет и кликнет народу: вяжите и режьте помещиков, чиновников и купцов, заберите и разделите между собою их имущество — одного мгновенья будет достаточно, чтобы встал весь русский народ и чтобы на другой день даже и следа купцов, чиновников и помещиков не осталось на русской земле».
О разном:
«Гейне рассказывает, что под конец в целой Германии, только один кёнигсбергский философ Кант сохранил свои симпатии к революции французской, несмотря на сентябрьскую резню, на казнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты и несмотря на Робеспьеровский террор».
«Не теряйте времени на сомнения в себе, потому что это пустейшее занятие из всех, выдуманных человеком».
«Но известно ведь, что такое либеральный чиновник; он несравненно хуже простого и откровенного чиновника-палки».
«Существование двух огромных империй [России и Германии], друг подле друга, влечёт за собой войну, которая не может кончиться иначе, как разрушением или одной, или другой. Война эта, повторяем мы, неизбежна».
