Пока семья Живаго готовится выгрузиться из вагона, перед вокзалом в Перми появляется молодой человек, несущий подмышкой стремянку. На нём тёплый вязаный свитер и плотные суконные брюки. На ногах – щёгольские ботинки на высоком каблуке. Он не похож на железнодорожного рабочего, но ведёт себя уверенно, как будто ежедневно выполняет будничную работу по благоустройству вокзала.
Дойдя до таблички с надписью: ПЕРМЬ, молодой человек устанавливает лестницу, взбирается на неё, достаёт из одного кармана баночку с краской, из другого – кисточку, и начинает исправлять название города. Перед буквой «П» возникает буква «Ю». Буква «П» лишается правой опоры, потому что кисть упорно, раз за разом выводит жирную «Р» поверх почти исчезнувшей «П». Буква «Е» наискось перечёркивается изящно отставленной вправо ногой буквы «Я». Ножка «Р» растёт в ширину и, получив крышу, превращается в «Т». «М», грубо зачёркнутая сабельным ударом кисти справа налево, становится «И». Собрав остатки краски в кисть, буква «Н», комфортно усаживается верхом на мягкий знак. Получается: ЮРЯТИН.
Казнив название города, молодой человек, присаживается неподалёку на лавочке, и, достав из кармана карту Пермской губернии и химический карандаш, основательно послюнявив грифель, покрывает извилистую, из последних сил пытающуюся увернуться от несправедливой экзекуции, голубую жилку реки Кама, сурово рычащими буквами: Рыньва. Поёжившись, будто от холода, молодой человек ставит на карте точку недалеко от того места, где ещё недавно шумел большой уральский город, столица губернии. Снова послюнявив карандаш, молодой человек пишет рядом с точкой едва разборчиво: Варыкино. Новый мир создан. Добро пожаловать господа!
Господа не заставляют себя долго ждать. Патуля Антипов расстреливает город из пушек, зная, что там живут его жена и дочь. Галиуллин огрызается на друга детства ответным огнём артиллеристских орудий. К Ларисе Фёдоровне Антиповой сын дворника, а ныне – белый генерал, относится с почтением. Она даже обращается к нему за помощью для защиты своих юрятинских знакомых, несправедливо попавших в опалу, и находит у него поддержку.
Когда же город занимают красные и вместо генерала Галиуллина воцаряется суровый комиссар Стрельников-Антипов, Лариса Фёдоровна пытается попасть к нему на приём. Ходит под окнами дома, где поселился её муж, но так и не встречается с ним. О чём думает в это время Павел Павлович неизвестно. Видит ли он её из окна? Вспоминает ли о дочери?
И вот в Юрятине появляется недотёпа Юрий Живаго с женой. Занятный пятиугольник получается. Две женщины: одна – красавица, другая – без внешности. Трое мужчин. Все - в расцвете сил. Все – фронтовики. Два больших начальника противоборствующих сил и один – доктор, пытающийся стать крестьянином.
Кому-то несдобровать. Этот кто-то – не доктор. Потому что роман назван его именем, а до конца повествования ещё далеко. Значит, брутальные Стрельников-Антипов и Галиуллин уничтожат друг друга, а главный приз – Лара, достанется Живаго. Так предполагаю я, продираясь сквозь структуру текста, который автор сочинял десять лет, рассчитывая совершенно на другого читателя.
Прости, автор, книга у меня в руках и сейчас я хозяин текста с той лишь оговоркой, что ничего изменить не могу, а могу лишь погулять вдоль строчек как по улицам, разглядывая, как простолюдин ротозей диковинные здания-образы, привлекающие моё внимание то справа, то слева.
Живаго чужой в этом мире. Стрельников-Антипов долгое время здесь учительствовал до войны. Персонаж с фамилией Галиуллин на Урале не может быть чужаком. Лариса Федоровна прибыла в Москву и в роман вместе с матерью с Урала, стало быть – для уральцев своя в доску. Даже Антонина Александровна Живаго - и та уральская. Ведь приехали-то доктор с семьёй и тестем в бывшее имение деда Тони по матери по фамилии Крюгер.
И тут я, как законопослушный трус, начинаю трястись от страха и цепляться за скользкие буквы, неотвратимо ведущие меня к трагической развязке. Зачем автор толкает заглавного героя на преступление? Ведь есть жена и сын. Время страшное – Гражданская война. Чтобы унять испуг, я начинаю воображать Тоню Живаго. Вот она возникает в моём сознании: бледная брюнетка в вечернем туалете из светлого атласа с чуть-чуть открытой шеей. О туалете мне сообщил автор, остальное я выдумал сам. Ведь красивая женщина получается: глаза карие, тонкий ровный нос, нежный овал лица, гладкая кожа рук, пальцы длинные чуть припухшие. Сообщить об остальном мне не позволяет застенчивость и странное отношение автора к Тоне. Он не забывает о ней, нет, - он не хочет, что бы чьи-то глаза, как, например, мои, пристально разглядывали её в упор и неоднократно.
В отличие от молодого человека в щегольских ботинках, город Юрятин семью Живаго не принимает. Недобрый знак – нужно возвращаться в Москву. В городе пожары, мост взорван. Об этом Тоне сообщает всевед, всезнайка – Самдевятов Анфим Ефимович. Слыхал про отца Юрия, про дедушку Тони.
« - Вы наверное и про здешнюю учительницу Антипову знаете»? – это уже мимоходом спрашивает Тоня у Самдевятова. Какое чутьё у женщины! Тот отвечает вопросом на вопрос. Юрий Андреевич разговор не поддерживает, но фамилия эта уже висит над семейством Живаго, как непосильная ноша.
Минуя роковой Юрятин, московские путники прибывают в Варыкино, бывшее родовое поместье Крюгеров, которое занимает Аверкий Степанович Микулицын с женой Еленой Пркловной. Микулицынской внешности автор уделяет внимания гораздо больше, чем внешности жены доктора. Есть и черты лица, и откидываемые назад волосы, и широкий шаг, и косоворотка, подпоясанная снурком с кисточкой. А вся ценность этого персонажа заключается в сыне (скоро должен появиться) и в жене, которая уже возникла предо мной.
Оказывается, Леночка была ученицей Антипова.
« - Великолепный математик….Как объяснял, как объяснял! Как бог!...На здешней учительнице был женат».
Ах, Тоня, Тоня, - ты обречена.
Я пытаюсь разглядеть за буквами Тоню. Не получается. Шаблонно полагаю, что лицо её залил румянец. А, может быть, она побледнела и поджала губы. Елена Прокловна не даёт скучать ни мне, ни гостям:
« - А теперь интересно, ответьте, в каком году умер Грибоедов?...
А теперь такая штука. Скажите, когда и между какими странами заключён Нимвергемский мир?...
- Теперь вот что мне интересно. Перечислите, пожалуйста, каких видов бывают увеличительные стёкла и в каких случаях получаются изображения действительные, обращённые, прямые и мнимые?»
Прямые и мнимые, - каково!
Приезжие селятся в задней части старого барского дома, предназначавшейся ранее для прислуги. Вот так выглядит рай. Узнаю об этом из дневника доктора. Не прозаик пишет этот дневник, а Поэт. Юрий Андреевич, пытаясь забыть свою специальность, всецело отдаётся хозяйственным делам. С наступлением зимы, рай становится ещё ярче и чище. Россыпь звёзд на чёрном небе, белые сугробы, нескончаемые зимние вечера. Сказка! Телевидения нет, мобильной связи и интернета – тоже. Женщины шьют, или вяжут, а Юрий Андреевич или Александр Александрович читают вслух «Войну и мир», «Евгения Онегина», «Повесть о двух городах», короткие рассказы Клейста и «Красное и Чёрное». Тень Флобера усмехается при написании мной названия последнего романа.
Что ещё нужно, чтобы пересидеть кровавый вихрь Гражданской войны?
Ближе к концу зимы доктор записывает в дневнике о беременности Тони, о том, что потускнело её лицо, огрубела кожа и уже не так, как ей хочется блестят глаза. И потом, словно оправдываясь за написанное замечает, что трудовой год сблизил их с женой ещё теснее. «…расторопна, сильна, неутомима…». Лошадиные эпитеты. Где женщина? Где любимая жена? Не любит. Разлюбил? Не любил никогда?
После зимы, как и положено, наступает весна и легким ветерком выгоняет Юрия Андреевича из рая. Поэт отправляет доктора в юрятинскую библиотеку, прямиком в читальный зал, где Лариса Фёдоровна Антипова вполголоса разговаривает с простуженной библиотекаршей. Вот так просто и честно Поэт организовывает эту встречу. Не рискуя подойти сразу, Юрий Андреевич наблюдает за Ларой. Она кончила разговор и читает. Какой нежностью повеяло со страниц книги:
«Она была в светлой клетчатой блузе, перехваченной кушаком, и читала увлеченно, с самозабвением, как дети, склонив голову немного набок, к правому плечу. Иногда она задумывалась, поднимая глаза к потолку, или, щурясь, заглядывалась куда-то перед собой, а потом снова облокачивалась, подпирала голову рукой, и быстрым размашистым движением записывала карандашом в тетрадь выноски из книги»
Силён Юрий Андреевич. Еще час или полтора умудрился просидеть над книгами и не заметить ухода, той, о которой думал с того момента, когда в первый раз увидел её в «Черногории».
Что делать? Узнал адрес на стойке с книгами по марксизму (вот куда занесло одинокую учительницу). Купеческая улица, напротив дома с фигурами. И пошёл прямиком туда. Имею право. Начало мая. Пыльно. Возмущенный ветер пытается ослепить Юрия Андреевича, взвив к небу землю и мусор со всего двора, но страсть Поэта сильнее ветра. Когда усталый ветер стихает, доктор видит Антипову, несущую вёдра с коромыслом на плече. В книге написано, что ветер срывает с головы Лары платок и начинает трепать её волосы. Я же вижу платок, сорванный силой воображения читателя, на которого изумлённо оглядываются и Лара, и доктор. И даже ветер удивлённо дует, перелистав несколько страниц, в которых я успел прочитать: «Моро и Ветчинкин. Сеялки. Молотилки». Пароль любви и разлуки.
Через два месяца Живаго остался ночевать у Лары. Увы, сцену объяснения и близости двух любовников наблюдали только крысы, которые в изобилии населяли ларину квартиру. Я не стал к ним присоединяться и скоро узнал, что прямо перед вывеской «Моро и Ветчинки. Сеялки. Молотилки» бедолагу доктора, терзающегося предстоящим признанием жене о своей неверности, похищают партизаны. Им в отряд до зарезу нужен врач.
Вот такой хитрый ход! Не нужно объясняться с женой и терзать себя тоской по брошенной любовнице. Война скоро кончится, вот-вот расстреляют Колчака и водрузят красный флаг над Сибирью и Уралом. Забегая вперёд, я уже воображаю доктора, вернувшегося в Варыкино героем Гражданской войны (может быть, даже с орденом). Простак. Всё оказалось не так. Две части романа бедный доктор проводит в партизанском отряде. Командир отряда товарищ Лесной, сынок Микулицына от первого брака. Настоящий большевик. Но Юрию Андреевичу от этого нет никакой пользы. Неожиданное пленение погружает его в состояние глубокой тоски, одиночества и отчаяния. Он лечит партизан, мотается вместе с отрядом по бескрайним таёжным просторам Урала и Сибири и вместе с этим находится как бы над теми событиями, которые наполняют две партизанские части романа.
Обоюдная жестокость красных и белых воспринимается мной, как строчки из газетной хроники происшествий. Сегодня партизан Памфил Палых зарубил топором жену и троих детей. Сошёл с ума, наверное, с тех пор, как застрелил комиссара Гинца в Меюзееве. Достоевского на него нет.
Пастернак, не Фёдор Михайлович, и Юрий Андреевич, не задумываясь о тупом внутреннем мире Памфила, бежит из отряда. Побег состоялся в ясную лунную ночь. Снег шуршит под лыжами беглеца
« - Я увижу тебя, красота моя писаная, княгиня моя рябинушка, родная кровинушка». Любопытно, о ком это он? О Тоне или о Ларе? А, может, и о той и о другой сразу?
Вероятно, о скитаниях доктора можно было написать не один роман. Однако, книга, которую держу в руках, коротка, как ночь перед рабочим днём. Ближе к окончанию этой ночи, измождённый доктор появляется в Юрятине. К Ларе! Её нет дома. Она, тем временем наводит порядок в Варыкино. Рай в Варыкино пуст. Семья Юрия Андреевича убыла обратно в Москву. Тоня родила девочку. Снова мерзкие крысы наблюдают за духовной и физической близостью Лары и Живаго в её квартире. Влюблённые рассказывают друг другу о себе всё. На мой взгляд, самые честные и чистые страницы романа. Даже присутствие крыс не может их омрачить.
Диалог Лары и Живаго занимает несколько глав, он приправлен цитатой из Шекспира: «Мы в книге рока на одной строке».
Из тёмных закоулков памяти выползает похотливый старикан Комаровский. Без бульдога. Злой гений для обоих. Юрий Андреевич прозорлив:
« - Вот к кому я тебя ревную безумно, непоправимо
- Что ты? Ведь я не только люблю его. Я его презираю.
- Так ли хорошо ты себя знаешь? Человеческая, в особенности женская природа так темна и противоречива!»
А к Антипову не ревнует, значит, бедный Павел Павлович обречён, вдобавок Лара обрекает роман на казнь в Советском союзе небольшим монологом:
« — Тогда пришла не правда на русскую землю. Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы, сначала монархической — потом революционной.
Это общественное заблуждение было всеохватывающим, прилипчивым. Все подпадало под его влияние. Не устоял против его пагубы и наш дом. Что-то пошатнулось в нем. Вместо безотчетной живости, всегда у нас царившей, доля дурацкой декламации проникла и в наши разговоры, какое-то показное, обязательное умничанье на обязательные мировые темы. Мог ли такой тонкий и требовательный к себе человек, как Паша, так безошибочно отличавший суть от видимости, пройти мимо этой закравшейся фальши и ее не заметить?
И тут он совершил роковую, все наперед предрешившую ошибку.
Знамение времени, общественное зло он принял за явление домашнее. Неестественность тона, казенную натянутость наших рассуждений отнес к себе, приписал тому, что он — сухарь, посредственность, человек в футляре. Тебе, наверное, кажется невероятным, чтобы такие пустяки могли что-то значить в совместной жизни. Ты не можешь себе представить, как это было важно, сколько глупостей натворил Паша из-за этого ребячества.
Он пошел на войну, чего никто от него не требовал. Он это сделал, чтобы освободить нас от себя, от своего воображаемого гнета. С этого начались его безумства. С каким-то юношеским, ложно направленным самолюбием он разобиделся на что-то такое в жизни, на что не обижаются. Он стал дуться на ход событий, на историю. Пошли его размолвки с ней. Он ведь и по сей день сводит с ней счеты. Отсюда его вызывающие сумасбродства. Он идет к верной гибели из-за этой глупой амбиции. О если бы я могла спасти его!
— Как неимоверно чисто и сильно ты его любишь! Люби, люби его. Я не ревную тебя к нему, я не мешаю тебе».
Всё. Роман на этом можно заканчивать. Всё равно не напечатают. Но поэту неймётся, он продолжает писать дальше, обрекая на гибель и Живаго, и Лару, и Пашу.
Конец молниеносен.
Появляется Комаровский. Лара с Живаго его принимают. Какие добренькие. Пьян, деловит и смел. Просит Юрия Андреевича отпустить Лару на Дальний Восток вместе со своим развратителем. Доктор не отпускает. Умница, смельчак. Влюблённые бегут в Варыкино, но этот рай не для них. Волки, сугробы, страх. Однако, по ночам Юрий Андреевич успевает много писать, несмотря на целодневные излияния души и праздной, непозволительной роскоши неумеренных нежностей. Последняя улыбка счастья.
Снова Комаровский. Снова хочет забрать Лару с ребёнком. Доктор уступает на этот раз. Волки.
Отдав Лару Комаровскому, Юрий Андреевич всецело отдаётся отчаянию и творчеству. Пишет. Возможно, лучшие стихи в своей жизни. Неожиданно появляется Стрельников, которого должны привлечь к военному суду и разыскивают.
Соперники долго разговаривают. Не набрасываются друг на друга, и не пытаются друг друга задушить. Тихо и мирно говорят о том, как Лара любит Пашу. Вспоминают, как в разные времена вытряхивали с ней ковёр. Павел Павлович выясняет мельчайшие подробности этой процедуры у Юрия Андреевича, а потом мысленно выносит себе смертный приговор и поутру стреляется в левый висок. Капли крови, скатавшись со снегом в красные шарики, похожие на ягоды мёрзлой рябины. Не зря Марина Цветаева давно-давно отмечала:
« - Зорок, поэт».
Написав о смерти Стрельникова, поэт теряет интерес к роману, вероятно, начинает редактировать стихи Юрия Андреевича. Прозаик же, взявшись за перо, оканчивает повествование меланхоличным сообщением о бродяжничестве доктора, возвращении в Москву. Тоня с отцом и детьми эмигрировала во Францию. Юрий Андреевич сожительствует с Мариной, дочкой дворника семьи Громеко Маркела Щапова. Дети. Нищета.
Однажды Марина с Юрием Андреевичем таскают дрова в кабинет к некоему важному лицу, оскорбительно погружённому в чтение и не удостаивавшему взглядом пильщика и пильщицу. Если бы я был художником с умением мгновенно зарисовывать мысль, то я бы подарил читающему своё лицо.
« - К чему эта свинья так прикована? – любопытствует доктор. – Что размечает он карандашом так яростно?» И заглянув читающему через плечо, видит эту книгу:
Мне кажется, дай прозаику волю, роман вырос двое, но отредактировав стихи, поэт одним росчерком пера ставит точку в романе, хотя и не в повествовании:
Однажды утром в конце августа Юрий Андреевич садится в вагон трамвая, следующего в сторону Боткинской больницы, куда прозаик попытался устроить его врачом, и умирает от сердечного приступа. Доктор падает со ступеньки трамвая на мостовую, и, мигом окружившие тело зеваки, жалеют лишь о том, что человек умер сам по себе, а не попал под трамвай.
Роман окончен. Остался лишь эпилог и тетрадь стихов.