Большая мировая война – вот неиссякаемый источник вдохновения для беллетриста, Поэта и читателя. А если следом за войной следуют парочка революций и ещё одна большая война, именуемая гражданской, то вдохновения для писателей, поэтов и читателей хватит на много веков вперёд. Однако перед большой войной поэт куда-то исчез. В четвёртой части беллетрист твёрдо взял в свои руки повествование, намереваясь назвать роман «Сага о Живаго». Для этого он решительно одаривает обе семьи детьми. У Антиповых рождается девочка, у Живаго – мальчик.
Я смотрю на толстый кирпич страниц справа и начинаю прозревать: вот оно что! – в интриге будут замешаны дети. До революции осталось совсем немного. Поэта рядом нет. В его отсутствие, беллетрист лапает фигурки нетерпеливыми руками и расставляет, как противников, друг перед другом. Одна сторона – за «белых», другая – за «красных». Я отношу себя к доверчивым читателям, которые могут принять за чистую монету любой неправдоподобный вымысел с полной уверенностью, что так всё и было. Но пока беллетрист долго и муторно объясняет мне диспозицию, я решительно (конечно, только в воображении) ставлю на белое поле Комаровского, Юрия и Тоню Живаго, Александра Александровича (отца Тони), Гордона и Дудорова (друзей детства Юрия). На красном поле возникают фигурки Паши и Лары Антиповых, Павла Ферапонтовича Антипова (отца Паши), его соратника Тиверзина. Добавлю ещё Юсупку Галиуллина, сына дворника Гимазетдина, которого Куприян Тиверзин защитил от побоёв мастера Худолеева в начале книги.
Наивный простак, начитавшийся Голсуорси. Второй «саги о Форсайтах» не будет. Я ещё не знаю, как обманет моё штампованное воображение Поэт.
Антиповы обустраиваются на Урале в городе Юрятине, стоящем на большой реке Рыньве. Помню, как впервые услышав эти географические названия, я, знавший большие уральские города Свердловск, Пермь, Челябинск, Уфа, недоумевал, где же находится Юрятин и куда и откуда течёт Рыньва? Сейчас, когда Рыньва стала Камой, а Юрятин – Пермью, я представляю, как по-уральски окает Лариса Фёдоровна Антипова, жена преподавателя латыни и древней истории в юрятинской гимназии Павла Павловича Антипова. Хотя, она могла и растерять это ласковое уральское «о» за годы московской жизни. Лара, несмотря на то, что мать её – обрусевшая француженка, а отец – бельгиец, тянется к земле и простому народу. Кто её наделил такими способностями, - Поэт или беллетрист? А вот мужа её, сына московского железнодорожного рабочего, местные жители раздражают дикостью и невежеством.
Смутная прозаическая тень падает на чело Патулечки, образ которого в начале романа был написан Поэтом легчайшей акварелью, какой можно изображать лишь ангелочков с крылышками. И учитель Антипов эту тень от себя не отгоняет. Наоборот, он погружается в сумрак, в котором тонут его крылышки, а лицо приобретает резкий и безжалостный очерк предателя. Решив одной бессонной ночью оставить семью, Павел Павлович рассматривает, как заправский шахматист различные варианты. Развестись? Утопиться? Всё не то. И вот, решено – он пойдёт на войну. Он сидит на перевёрнутой лодке. Ночь. Рой звёзд на чёрном небе. И Лара, которую он решил бросить, необыкновенно хороша. Дочь Катенька? Её нет на страницах. Словно передо мной лежат метрики: Антипова Екатерина Павловна. И это всё, что знаю о чудесном ребенке трёх лет отроду, - необыкновенно живой, громкоголосой, частенько болеющей, изредка неудачно падающей и всегда неотразимо прекрасной девочке. Сам навоображал. Чья вина? Прозаика? Или достоинство Поэта? Всегда оправдывал последних.
Умнейший человек Павел Павлович! Ведь всего лишь страницу назад обнаружил в себе необычайную способность приобретать и сохранять знания, почерпнутые из беглого чтения, и собирался, после овладения точными науками путём самообразования в университетском объёме перевестись с семьёй в Петербург. Может быть, излишняя начитанность и многие знания позволяют образованному человеку с лёгкостью воспарить над прозой семейной жизни, в то время как неотёсанный простолюдин терпеливо тянет свою лямку, придавленный к земле оковами морали, религии, чувством долга, бедностью и примитивной мыслью: другого выхода нет.
Итак, война. Тут уж беллетрист постарался от души. Без выдумки, но по всем законам романа-эпопеи, где может отсутствовать филигранная отделка деталей на портрете персонажа в угоду масштабу огромного полотна, изображающего эпоху с таким причудливым переплетением художественного вымысла (или намеренной лжи) с правдой, что критики, историки и читатели долго потом ломают копья, доказывая друг другу, что было, а чего просто не могло быть в то время.
По очереди на фронте, в одной географической точке оказываются прапорщик Антипов, военный врач Живаго, подпоручик Галиуллин, Лариса Фёдоровна Антипова и Гордон.
Юрий Андреевич окончил медицинский, поэтому его появление на границе Венгрии в Мезо-Лаборч (так назывался город, где волей беллетриста собрались герои) не вызвало у меня удивления. Узнав о Галиуллине, я понял, что автор собирается заставить подпоручика совершить какой-нибудь подвиг и погибнуть. А что ещё может ждать второстепенного персонажа на войне? Лариса Фёдоровна попала в компанию, так сказать, по семейным обстоятельствам – бросилась на поиски сбежавшего мужа, оставив маленькую дочь на попечение Липочки, в семье которой некогда жила. Для этого она занялась медициной и сдала при больнице экзамен на звание сестры милосердия.
Не понимаю, почему я присвоил Ларе Гишар звание главной героини романа? Книга ведь только началась. Есть ещё Тоня. Всё может случится примерно так: порочная Лара охмурит наивного доктора, но появится чистая и светлая Тоня и вернёт мужа в семью. Антипов с Галиуллиным вдвоём, оставшись в окружении, уничтожат роту противника. Татарин погибнет смертью храбрых, а его друг будет спасён Юрием Андреевичем, благодаря уникальной операции, сделанной в походных условиях где-нибудь недалеко от сердца. Антипов узнает о связи доктора с женой. Застрелить! Но как убить человека, спасшего тебе жизнь?
Остаётся Гордон. Подозрительный персонаж с филологическим образованием. Что он делает на войне? Да ещё спокойно перемещается в районе ведения боевых действий, получая пропуск лишь для того, чтобы увидеть друга Юру. Разведчик. Впереди ещё страниц пятьсот. Любопытно, кем станет этот разведчик в конце книги?
Читая роман, я не перестаю держать в уме слова Бориса Пастернака о том, что он ещё с юношеских лет «мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнёзд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать». Эти скрытые гнёзда невидимым образом воздействуют на моё подсознание, что заставляет меня думать о романе, как о замечательном литературном произведении, вопреки всем критикам, среди которых есть немало уважаемых мной персон.
В одном из таких гнёзд вышеупомянутые персонажи, кроме Антипова, на несколько трагических минут сталкиваются в одной из точек текста, земного шара, вселенной. На носилках несут смертельно изуродованного рядового Гимазетдина Галиуллина, который вот-вот умрёт. Сестра милосердия (Лара), увидев раненого, кричит солдатам, чтобы они не смели тащить из щеки Гимазетдина осколок, разворотивший лицо. Неподалёку бежит офицер и, громко ругаясь с татарским акцентом, кричит на врача, пытаясь узнать у него, куда подевался, стоявший здесь ранее артиллерийский парк. Этот офицер – подпоручик Галиуллин. Умирающего отца он не замечает. Гордон и Живаго случайно оказываются рядом. Оба не узнают Лару. Лара не знает ни того ни другого. А ещё она не знает, что подпоручик Галиуллин – друг детства и сослуживец её горячо любимого мужа Павла Павловича Антипова, Патулечки, то ли пропавшего без вести, то ли попавшего в немецкий плен.
Услышал ли Гимазетдин перед тем, как испустить дух, голос своего сына Юсупки беллетрист не сообщил. Мне очень хочется, чтобы услышал. Какой отец не захотел бы услышать за мгновение до встречи с чёрной вечностью голос сына?
Поэт всё ещё отсутствует в тексте, или надёжно замаскировался в одном из своих гнёзд. Удобная позиция, тем более что вокруг война и стреляют. Ранен Живаго. Ранен Галиуллин. Оба оказываются в госпитале, в одной палате. Подпоручик читает газету, доктор – письмо от жены. В палату входит Лара. Написано так просто и понятно, что у меня пропадают все сомнения – она главная героиня романа. Возможно, где-то далеко, в Москве Антонина Александровна Живаго вздрагивает, испугавшись своего отражения в зеркале, которое вдруг приобретает белокурый цвет волос, серые глаза и неприметную красоту. Отражение вдруг исчезает, и мы с Тонечкой видим в опустевшем зеркале такую драматическую неизбежность, что оба начинаем плакать навзрыд и обнимать друг друга.
Не понимаю, зачем так пишу. Возможно, строгий и весьма образованный комментатор снова напишет мне, что к данному тексту интерпретация книги Пастернака и близко не стояла. Уважаемый комментатор, я ценю ваше мнение, но я не интерпретирую роман, а всего лишь пишу о том, как читал его.
И вот уже Лара узнаёт от Галиуллина всё про мужа. Так в плену или пропал без вести?
А потом уже о Живаго: странный, любопытный, умный и курносый. Пропала. Но ещё не знает об этом. Или пытается скрыть от меня, ставшего вдруг проницательным, как Мегрэ.
Революция забрасывает всю троицу в городок Мелюзеев, и они деятельно начинают посвящать себя службе комиссарами на мелких местах в армии и по санитарной части. Этого города нет на карте, он притаился в правом полушарии головного мозга Поэта. Лишь позднее текст романа невзначай сообщает, что Юрий Андреевич, возвращаясь из Мелюзеева в Москву, делает пересадку с одного поезда на другой в Сухиничах. Где же Мелюзеев? Украина? Белоруссия? Стоило бы разыскать прототип этого города и поставить памятник одному очень необычному объяснению в любви. Не подозревая, что я уже всё рассказал Тоне о Ларе, Живаго пишет жене об Антиповой. В ответ получает письмо, обильно сдобренное солёными кляксами из чернил и слёз.
Напрасно поэт пытается отвлечь моё внимание на какие-то земства, анархические веяния, малолюдные митинги и бунты. Эти сведения, без всякого сомнения, интересны подлинным философам, проницательным историкам и образованным интерпретаторам. Я же – поверхностный читатель и простофиля, - озабочен лишь двумя вопросами: когда? и как? Помню, какой едкой отравы из низменной страсти надышался я, читая в несовершеннолетнем возрасте о том, как некий Жюльен Сорель, набравшись смелости взял, а затем сжал руку некой госпожи де Реналь. Ожидание подобного откровения овладело мной. Так охотник, порой, чувствует приближение добычи, ещё не видя её.
Поэт усердно пытается замаскировать от меня добычу, освещая приезд в Мелюзеев комиссара Гинца. Этот тоненький юноша с правильным петербургским выговором, чуть-чуть остзейским, в тесном френче, решает убедить бунтовщиков из двести двенадцатого полка вернуться на оставленные ими позиции при помощи рассказов о каторжанах-народниках и народовольцах-шлиссельбуржцах. Галиуллин его отговаривает. Живаго думает о Ларе. Я подгоняю буквы: быстрее, быстрее… Буквы не спешат. Лариса Фёдоровна вернулась из утомительной поездки, наспех поужинала и ушла к себе, попросив её не беспокоить.
Теперь уже я вместе с доктором чувствую «…восхищение жизнью, как тихий ветер, широкой волной шло, не разбирая куда по земле и городу, через стены и заборы, через древесину и тело, охватывая трепетом всё по дороге».
Чтобы успокоить душевное волнение, мы с доктором идём на плац, слушать, как Гинц, призывает бунтовщиков вернуться на оставленные позиции. Ему удаётся отвлечь меня, но не доктора от мысли о Ларе. Я рисую Гинца представителем Временного правительства, человеком в офицерской форме, с новенькими офицерскими погонами на плечах. Вокруг него – толпа солдат с винтовками, опьянённых революционными лозунгами большевиков о мире, братстве и честном разделе капиталистического имущества. Мне интересно. Я до сих пор не понимаю, кто был тогда правее. Доктору – не очень. Он уходит спать.
Лишь на другой день вечером они с Ларой встречаются. Происходит это в буфетной, где Лариса Фёдоровна гладит бельё.
Первой начинает Лара:
«…А потом спросят Юрия Андреевича: «Вы про такой городишко Мелюзеев не слыхали?» - «Что-то не помню», - А кто такая Антипова?» - «Понятия не имею».
Кокетка!
Юрий Андреевич трусит, как настоящий влюблённый. Начинает петлять, переводя разговор с одного на другое. Какие-то деревни, пьяницы, земства, комиссар, дезертиры, горячие утюги, гладильная доска, ковры, фарфор, деревья, звёзды, - все смешалось в буфетной (чуть не написал – в доме Облонских). Голос Юрия Андреевича начинает дрожать от волнения, и он говорит: …
Не могу привести здесь, в этой нелепой статье его признание, - тринадцать строк, один абзац. Любит. Простите, пожалуйста, Лариса Фёдоровна.
Доктор идёт к окну и смотрит невидящим взглядом в темноту сада.
Лара уже знает, что пропала. Люблю. Но испуганный доктор стоит спиной к своей любви. Лица её он не видит. Лукавый чёрт из тёмной глубины сада орёт Юрию Андреевичу:
- Ну, давай, живее оборачивайся, игрушка безмозглая – и вперёд, к наслаждениям!
Живаго не слышит чёрта, потому что не видит Лариного лица. Не видит губ, которые говорят ему:
« - Ах, как я этого боялась!»
Тут на помощь Ларе, Юрию Андреевичу высшие силы посылают утюг. Он падает на ногу любимой женщине поэта, она вскрикивает. Поэт оборачивается, побегает к ней сгребает в охапку и… Опять вру. Занесло немного. Такая минута. Самая важная, может быть, во всём романе. На самом далее утюг всего лишь прожёг кофточку, не дав мне увидеть, как обезумевший от страсти доктор, покрывает поцелуями ожог на ноге. Горячий утюг оказался тем самым предметом, который смог остудить, вспыхнувшую было страсть. Но Ларе нужно как-то продолжить свою речь:
« - Юрий Андреевич, будьте умницей, выйдете на минутку к мадемуазель, выпейте воды, голубчик, и возвращайтесь сюда таким, каким я вас привыкла и хотела бы видеть».
Врёт.
Доктор не обернулся, а через неделю его любовь уехала. Мне ясно, что описанием последующих событий командует Поэт. Он насылает на выдуманный беллетристом Мелюзеев страшную бурю. Потом солдатский бунт. Галиуллин, переодевшись в штатское бежит. За ним гонятся, стреляя вслед. Остаётся Гинц, пытающийся угомонить толпу. Остзейский выговор и нерусская фамилия расхолаживает толпу. Казаки, прибывшие на усмирение бунтовщиков, предают комиссара и начинают брататься с восставшими солдатами из двести двенадцатого полка. Казачьи офицеры советуют Гинцу уходить. Он так и делает, но делает это неторопливо, не теряя достоинства. Вперед здание вокзала, где можно укрыться. Гинца преследуют бунтовщики. Беги, несчастный, беги! Гинц этого не делает. Поколениями воспитанное чувство чести ведёт его к гибели. Он вскакивает на пожарную кадку и обращается к восставшим со словами, которых автор не приводит. Опомнитесь, остановитесь! Не так ли думал царь Николай Второй возможно в эти минуты, отрекаясь от власти и обращаясь к горячо любимыми им войскам?
Беллетрист не думает в этот момент ни о Гинце, ни о царе. Он в отчаянии ломает руки от того, что какой-то святой сверху не дал насладиться чёрту в буфетной порочной страстью Лары и Живаго. «Какой ещё Гинц? Зачем он нужен?» - досадливо морщится беллетрист. Он хотел банальной интрижки, после которой в романе стало бы нарастать напряжение.
В это время, под стоящим на пожарной кадке Гинце, перевернулась крышка, и его нога провалилась в воду. Отчаянный комиссар оказался сидящим верхом на ребре кадки. Бунтовщики, встретившие эту неловкость хохотом и стрельбой, докололи несчастного, уже убитого первым выстрелом, штыками.
Николай Второй ещё жив, но штыки выкованы и пули для него и семьи уже отлиты.
Уезжает доктор в Моску на таинственном поезде, предоставленным герою Поэтом. Странный поезд. Удивительно, что с пересадкой в Сухиничах, Юрий Андреевич добрался-таки до златоглавой, а не до Луны. Поэт, как все поэты, любящий загадки, подсаживает Юрия Андреевича в купе к странному молодому человеку. Ночь. Снова горит свеча. Напротив доктора сидит высокий юноша с длинными руками и ногами. В ногах у него вислоухая легавая собака, на крюках висит ружьё, патронташ и набитая стреляной птицей сумка. Молодой человек обладает непривычным для русского уха произношением и подозрительной способностью молчать в темноте (когда свеча уже погасла), не отвечая на вопрос. Когда же доктор зажигал спичку, юноша, видя лицо собеседника, отвечал ему, как ни в чём не бывало.
Ночью доктор думает о Тоне, революции, войне и сестре Антиповой. Последняя загадочно немногословна и так сильна своим молчанием. Весь текст превращается для меня в загадочный шифр, код которого у меня на виду, но спрятан поэтом между строк. Эх, быть бы мне литературоведом-культурологом, профессором, семиотиком, с густой шевелюрой и пушистыми отвислыми усами, или лысым, очкастым, с аккуратно постриженными бородой и усами, я бы этот код мигом почувствовал и шифр разгадал.
Недоразумение разрешилось утром. Молодой человек вручает Юрию Андреевичу две визитных карточки. Максим Аристархович Клинцов-Погоревших – написано на одной из них. Вторая же оказалась карточкой для глухонемых. Глухонемой! "Феноменально способный воспитанник школы Гартмана или Остроградского, с невероятным совершенством, выучившийся говорить не по слуху, а на глаз, по движению горловых мышц учителя, и таким же образом понимавший речь собеседника".
Вот он код! Любит она его! Как ловок Поэт. Не видел Юрий Андреевич, ни глаз, ни губ, ни горловых мышц Ларисы Фёдоровны, а то бы мигом вспыхнувшая страсть охватила влюблённых как революция Россию.
Под сверкающим на солнце дождём, поезд подошёл к Москве. На прощанье Юрий Андреевич получил в подарок от Погоревшего крупного селезня, а я – твёрдое убеждение в том, что никуда сестра Антипова от доктора не денется.
(продолжение следует)
