часть I
основано на статье Дж. Хиллмана
Существует одна еврейская история, звучит она примерно так:
Отец учил маленького сына не бояться, быть храбрым и заставлял его прыгать с лестницы. Он поставил его на вторую ступеньку и сказал: «Прыгай! Я тебя поймаю». И мальчик прыгнул. Затем он поставил его на третью ступеньку и сказал: «Прыгай! Я тебя поймаю». Хотя мальчику было страшно, он поверил отцу и снова прыгнул ему в руки. Потом отец поднял его на следующую ступеньку, потом еще на одну, выше и выше, и каждый раз говорил: «Прыгай! Я тебя поймаю», а мальчик каждый раз прыгал, и отец ловил его. Так все и продолжалось. Затем мальчик прыгнул с уже очень высокой ступеньки, так же как и раньше, но в этот раз отец просто отошел, и мальчик упал на землю лицом вниз. Когда же он поднялся, весь в крови и слезах, отец сказал ему: «А теперь запомни, сынок: никогда не доверяй еврею, даже если это твой родной отец».
Почему мальчика учат не доверять? И не доверять евреям? И не доверять родному отцу? Что это значит - быть преданным родным отцом или вообще кем-то близким? Что это значит для отца, для мужчины - предать того, кто тебе доверяет? Какова роль предательства в психологической жизни?
Для Адама, прогуливавшегося с Богом теплыми вечерами, вопросы веры и предательства не ставились. Образ райского сада как начала человеческого существования выражает то, что можно назвать «первичным доверием», или, используя термин Сантаяны, «животной верой», фундаментальным верованием - вопреки страху, тревогам и сомнениям - в то, что земля действительно лежит у нас под ногами и не исчезнет со следующим шагом, что солнце завтра снова взойдет, а небеса не обрушатся на голову, что Бог создал этот мир для человека. С такой же животной верой, какая была у Адама, мальчик вначале доверяет своему отцу. И на Боге, и на отце лежат атрибуты отцовского образа: надежность, непоколебимость, прочность, справедливость, «твердыня вечная». Этот отцовский образ также может быть выражен понятием логоса, неизменной силы и сакральности мужского слова.
Но мы уже давно живем за пределами Райского сада. Ева положила конец этому обнаженному достоинству. Со времен изгнания количество зафиксированных в Библии случаев предательства начало расти: Каин и Авель, Иаков и Исав, Лаван, Иосиф, проданный своими братьями, не выполняющий своих обещаний фараон, поклонение тельцу за спиной Моисея, Саул, Самсон, Иов, гнев Божий и уничтожение почти всех созданных им существ и так далее, вплоть до важнейшего мифа всей нашей культуры - предательства Иисуса.
Такое толкование этой истории говорит нам: первичное доверие не подходит для жизни. Адаму было недостаточно Бога и его творений; нужна была Ева, а значит, предательство было необходимо. Кажется, единственным путем из Сада был путь предательства и изгнания, как будто любые изменения в отношениях доверия уже являются предательством. Итак, мы подошли к сущностной истине доверия и предательства: они содержатся друг в друге. Без возможности предательства не может быть и доверия. Именно жена предает мужа, а муж изменяет ей с любовницей; партнеры и друзья обманывают, женщина использует власть своего любовника, аналитик раскрывает тайны своего пациента, отец позволяет сыну упасть. Обещание не сдерживается, слово нарушается, доверие превращается в вероломство.
Нас предают именно там, где возможны самые доверительные отношения. По-настоящему предать могут только те, кому мы по-настоящему доверяем - братья, возлюбленные, жены, мужья, не враги, не незнакомцы. Чем сильнее любовь и преданность, участие и интерес, тем сильнее предательство. В самом доверии содержится семя предательства; змей был в Саду с самого начала, так же как и Ева предсуществовала в структуре сердца Адама. Доверие и способность предательства пришли в этот мир одновременно. Где есть вера в единство, появляется и реальная возможность предательства. И в течение всей жизни потенциальное предательство также привязано к доверию, как сомнение к живой вере.
Если взять эту историю за модель продвижения по жизни от «начала вещей», то можно ожидать, что для этого продвижения первичное доверие должно быть разрушено. Более того, далее мы уже будем расти не из этого первичного доверия. Придет кризис, разрыв, связанный с предательством, который по сценарию нашей истории есть необходимое условие изгнания из Рая в реальный мир сознания и ответственности.
Ведь нам совершенно ясно, что жить и любить в полном доверии, в сохранности и защите, где никому не причиняют боли и никого не обманывают, где всякое слово неизменно, - значит быть за пределами всякого вреда, а значит, за пределами реальной жизни. И не важно, что является контейнером доверия - анализ, брак, Церковь или закон, любая модель человеческих взаимоотношений. Да, даже и взаимоотношения человека с божественным. И в этом случае первичное доверие - не то, чего хочет Бог. Вспомним Райский сад, вспомним Иова, вспомним Моисея, которого не пускали в Святую землю, вспомним всех убитых в нашем веке евреев, которые так в Него верили. (Зверства нацизма подорвали первичную веру «избранных» евреев в Бога. В итоге это предательство стало причиной изменения их отношения, переориентации иудейского богословия в направлении развития Анимы, признания женского аспекта Бога и человека.)
Если человек может пожертвовать собой, зная, что останется невредимым, в чем же тогда акт самопожертвования? Если человек прыгает, зная, что чьи-то руки всегда готовы поймать, то на самом деле нет и прыжка. Весь риск взлета аннулируется - но для трепета, который испытывает взлетевший, нет разницы между вторым шагом, седьмым или десятым, или десятком тысяч метров. Первичное доверие позволяет пуэру летать очень высоко. Отец и сын - одно. И все мужские добродетели, такие как мастерство, обдуманный риск и храбрость, уже не в счет - Бог, Папа, поймает тебя у самой первой ступеньки. И заранее никто не скажет: «На этот раз я не поймаю тебя». Быть предостереженным эначит самому быть готовым, и ты уже либо вовсе не прыгаешь, либо зависаешь на полпути. А так приходит время, и вместо обещанного жизнь просто вмешивается, что-то происходит, и ты падаешь вниз лицом. Несдержанное обещание - это прорыв жизни в мире сохранности логоса, в котором можно положиться на всеобщий порядок, а прошлое гарантирует будущее.
Нарушенное обещание и подорванное доверие - это прорыв к новому уровню сознания, и мы поднимемся на него.
Но сначала вернемся к нашей истории и нашим вопросам.
Выбросив мальчика из сада, отец пробудил его сознание. Сын прошел через ритуал инициации, и эта инициация в новое сознание неразрывно связана с предательством, с несдержанным обещанием отца. Но у этого предательства есть своя мораль, как и у любой хорошей еврейской истории. Это не экзистенциалистская притча, описывающая некий беспричинный поступок; это не дзенская легенда, способная привести к просветлению и свободе. Это поучение, урок, обучающий жизненный эпизод.
В своем лице отец демонстрирует возможность предательства близкого человека. Он раскрывает собственное вероломство, предстает перед сыном во всей своей «человечности», демонстрируя истину отцовства и человечества вообще: мне, отцу и человеку, нельзя доверять; человек вероломен. Слово не сильнее жизни.
Также он хочет сказать «Не доверяй евреям», и это уже второй урок. Его отцовство построено по подобию отцовства Яхве, еврейская инициация предполагает также и понимание природы Бога - этого самого ненадежного из богов, постоянно требующего молитв и восхвалений. Так капризного, чувствительного и непредсказуемого пациента приходится уверять в том, что он надежный, справедливый и эмоционально устойчивый. Короче говоря, отец дает понять: я предаю тебя, ибо все мы преданы в этой сотворенной Богом жизни. Инициация мальчика в жизнь - это инициация в трагичный мир взрослых.
Переживание предательства для некоторых так же сокрушительно, как ревность или неудача. Когда некое переживание настолько сильно, мы подозреваем архетипический фон, что-нибудь слишком человеческое. И мы уже бросаемся на поиски базового мифа или модели поведения для дальнейшей амплификации переживания.
Однако не так-то легко начать рассуждать о предательстве Иисуса. Извлечь можно много разных уроков, но в этом и состоит ценность живущего мифа - в неисчислимости значений. В истории Иисуса мотив предательства - один из самых ярких.
Его троичная повторяемость (предательство Иуды, спящих апостолов и отречение Петра - также троякое) придает ему роковую фатальность: предательство существенно для динамики завершающего этапа жизни Иисуса и поэтому находится в самом сердце христианской мистерии. Печаль во время Вечери, страдания во время молитвы в саду и предсмертный крик на кресте - воспроизведение той же модели, утверждение той же темы на все более высоком уровне - Иисус принял судьбу и преобразился. С каждым новым предательством он приходил к ужасному осознанию обмана, неудачи и одиночества. Его любовь отвергли, его послание не поняли, на его зов не откликнулись, его судьбу определили.
Между еврейской шуткой и этим великим символом есть много общего. Первый шаг предательства Иуды был известен заранее. Иисус был готов стать жертвой ради прославления Бога. В итоге предатель повесился на дереве. Отречение Петра также было известно заранее, и именно Петр потом плакал. Всю последнюю неделю жизни Иисус верил в Господа.
«Муж скорбей», чье первичное доверие было непоколебимым.
Как мальчик на лестнице, Иисус мог положиться на своего Отца и даже просить прощения для своих мучителей. Он и Отец были одним, до самого последнего шага, до момента истины, когда он был предан, отвергнут, оставлен своими последователями, предан в руки врагам.
В то самое мгновение, когда Бог обманывает его, Иисус становится настоящим человеком, переживающим настоящую человеческую трагедию, с пронзенным боком и раной, из которой течет вода и кровь, высвобожденный источник жизни, чувства и душевого волнения. Качества, свойственные пуэру, позиция бесстрашной сохранности и надежды на чудо, исчезает. Как только разрушается первичное доверие, богоподобный пуэр погибает, но рождается человек. И рождается человек только вместе со своей женской частью. Бог и человек, Отец и сын больше не одно. Мужской космос претерпевает радикальные изменения. С тех пор как Ева была рождена из ребра спящего Адама, зло вошло в этот мир; после того как копье пронзило бок умирающего Иисуса, в мир вошла любовь.
Критический момент «великого обмана», когда человека распинают на его собственном доверии, самый опасный аспект «выбора». Мальчик, вставший после падения, может пойти разными путями; его воскресение - очень хрупкая вещь. Он может не простить и зациклиться на травме, стать злопамятным, мстительным, неспособным любить. Либо он выберет другой путь, который я постараюсь обрисовать ниже.
Но прежде чем перейти к возможному положительному результату предательства, остановимся ненадолго на отрицательном выборе и всех опасностях, которыми чревато предательство.
Первая из таких опасностей, этих неверных, но вполне естественных реакций, это защитный механизм отрицания. Кого-то предал близкий человек, и он начинает отрицать ценность другого человека вообще. Он начинает постоянно видеть Тень другого, целый легион ужасных демонов, которых, конечно же, не было по времена первичного доверия. И все эти очевидные неприглядные стороны другого человека суть не что иное, как компенсации, энантиодромия предыдущей идеализации. Вся грубость неожиданных откровений - результат предшествующей грубости бессознательной Анимы. Признаем, что самым громким жалобам на предательство всегда предшествует глубокое первичное доверие, детская бессознательная невинность с подавленной двойственностью.
Эмоциональные стороны вовлеченности и участия, особенно чувственные суждения - этот бесконечный поток оценки, протекающий в любых отношениях, просто не признавались. До предательства отношения отрицали Аниму; после предательства Анима злопамятно отрицает возможность отношений. Отношения, то есть бессознательное Анимы, или проецируется, как в случае влюбленности, или по большей части подавляется, как в «слишком мужских» идеальных отношениях или сотрудничестве. В таком случае Анима может напомнить о себе, только наделав шума. Грубое бессознательное Анимы принимает эмоциональную сторону животной веры как нечто само собой разумеющееся; первичное доверие к миру, где нет проблем, где каждый говорит то, что у него на уме, и все происходит само собой, как надо.
Однако неожиданный сдвиг из бессознательного к сознанию принадлежит любому мгновению истины и вполне очевиден.
Так что не в этом главная опасность.
Гораздо опаснее впасть в цинизм. Разочарование в любви, в политической идее, организации, друге, старшем товарище или аналитике часто приводит к таким изменениям в пострадавшем, что он начинает отрицать не только конкретную личность или отношения, но всякую возможность любви: все политические лозунги - для болванов, все организации - для легковерных, любая иерархия - зло, а анализ - проституция, промывка мозгов и мошенничество. Будь начеку; не зевай. Будь готов нанести первый удар. Я сам справлюсь, все в порядке, приятель, ты не увидишь моих шрамов от разрушенного доверия. Сломленный идеализм приводит к жесткой философии цинизма.
И этот цинизм, будучи непроработанным в контексте положительной роли предательства, превращается в порочный круг, а собака будет гоняться за своим хвостом. Цинизм, смеющийся над собственной звездой, - это предательство своих идеалов, предательство высочайших амбиций своего архетипа риет. Он погибает, и все начинает отрицаться. И тут приходит третья опасность - измена самому себе.
Измена самому себе, или самопредательство, должно волновать нас больше остального. Чаще всего к нему приходят те, кого предали близкие люди. В ситуации доверия - в объятиях любви, друга, родителя, партнера или аналитика - человек оставляет что-то открытым и нечто выходит из самых глубин: «Никогда раньше я не говорил этого». Исповедь, стихотворение, любовное письмо, фантастическое изобретение, тайна, детский сон или страх - все, что содержит глубочайшие ценности. В момент предательства эти хрупкие, тончайшие семена жемчуга превращаются в песок и камни, пыль и грязь. Любовное письмо становится простой сентиментальной чушью, а поззия, сны и страхи превращаются в нечто нелепое, над ними смеются, называют их испражнениями или просто дерьмом. Алхимический процесс начинает работать вспять: золото возвращается к состоянию экскрементов, а жемчуг разбрасывают перед свиньями. И эти свиньи - не те, от которых надо прятать свои тайны, свиньи - это грубые материалистические объяснения, сводящие все к тупым упрощенным толкованиям типа сексуального влечения и жажды материнского молока, подводящимся подо все без разбора. И человек с ослиным упрямством называет все лучшее худшим и бросает в грязь самое дорогое.
Странное переживание - осознать, что ты предаешь сам себя, отворачиваешься от собственного опыта, посчитав его отрицательным и теневым, разрушаешь собственную систему ценностей. При разрыве дружбы, партнерства, брака, любовной связи или анализа неожиданно самое противное и неприятное всплывает и человек осознает, что поступает так же слепо и жалко, как другие, а затем оправдывает себя чужой системой ценностей.
И тогда он действительно предан и передан в руки внутреннего врага.
Но человек не хочет быть раненым снова, ибо при помощи раны он видит свое истинное лицо, и он больше не отображает жизнь открыто. Он пренебрегает, предавая себя, различными стадиями жизни (разведенный средних лет, не ищущий нового объекта для любви), или половыми особенностями (мужики мне надоели, буду такой же жестокой, как они), или особенностями своего типа (мои чувства, моя интуиция были ошибочными), или своим призванием (психотерапия - противная работа).
Ведь именно это доверие основам своего естества было предано.
И мы отказываемся быть сами собой, обманываем себя различными предлогами и уловками, и измена самому себе превращается в то, что Юнг описывал как невроз: неаутентичное страдание. Человек принимает чужеродную форму страдания и из-за отсутствия храбрости и веры предает себя.
В конечном итоге это религиозная проблема. Мы ближе всего к Иуде и Петру, потому что обманываем самое существенное, самое существенное требование к Эго: взять и нести свое страдание и быть собой, как бы это ни было больно.
Помимо отрицания, цинизма и самопредательства есть еще одна отрицательная сторона, еще одна опасность - назовем ее паранойей. И снова это защита от того, чтобы быть преданным еще раз. Для этого выстраиваются безупречные отношения. Такие отношения требуют клятвы верности; они не терпят никакого риска. Девиз такой: «Ты никогда не обманешь меня». Вероломство отрицается утверждением доверия, заявлениями о вечной вергости, доказательствами преданности, клятвами хранить тайну.
Никаких просчетов и послаблений, предательство исключено.
Но если предательство заложено в доверии, как семя противоположности, то такое параноидальное требование отношений, не подразумевающих даже возможности предательства, не может содержать в себе доверия. Скорее это соглашение, уговор, цель которого - исключить всякий риск. И тогда речь здесь идет скорее о силе, а не о любви. Это отход к логосу, к силе слова, а не любви.
Но первичное доверие, существовавшее в Раю, уже не восстановить. Ведь человек уже знает, что обещания сдерживаются лишь до известной степени. Жизнь сама позаботится о клятвах, либо исполняя их, либо нарушая. А после предательства должно прийти время новых, совсем других отношений. Параноидальное искажение отношений между людьми очень опасно. Когда аналитик (или муж, возлюбленный, ученик или друг) пытается удовлетворить параноидальные требования, уверяя в собственной верности, отрекаясь от вероломства и предательства, он точно идет не по пути любви. Далее мы увидим, что любовь и предательство выходят из одного левого бока.
