Я не раз встречал его на путепроводе, который соединяет Народную улицу и Мурманское шоссе. Там начинается мой лес, в который я хожу с детства и продолжаю ходить, где бы ни жил и чем бы ни занимался.
Звали его Александром. Лет сорока пяти, высокий, широкоплечий, сухой, голубоглазый, с коричневым от загара и обветренным лицом, походил он чем-то на ковбоя из вестерна. Ходил быстро, чуть раскачиваясь, словно от сильного бокового ветра, широко размахивая руками, всегда в куртке цвета хаки, армейских брюках и армейских же ботинках. Мы кивали друг другу, как старые знакомые, но заговорили впервые лишь несколько лет спустя.
…Я сидел под своей любимой старой березой, на опушке, пытаясь погрузиться в долгожданное, полное Безмыслие, когда рядом присел «ковбой». Вместе с ядреным «партизанским» запахом лесных костров.
- Медитируешь? – спросил он с улыбкой.
- Пытаюсь, – ответил я с невольным намеком на его нежелательное вторжение.
- Извини, – понимающе улыбнулся он. – Вижу, мужик кое-что понял в этой жизни, решил познакомиться.
Познакомились. К тридцати годам у Саши не было ни кола, ни двора, ни работы. Жена с ребенком сбежала еще в начале 90-х. После размена квартиры ему досталась крохотная комнатенка на Народной улице. Но и она показалась вожделенной добычей местной братве. За Александром началась охота. Его пытались опаивать какой-то дрянью, после которой человек превращался в овощ, соседи вызывали милицию, когда в квартиру «к Сашеньке» ломились непотребные пьяные тетки в два часа ночи… Наконец, явились три бугая с устрашающими рожами и с какими-то бумагами и сказали: «Подпиши». Саша понимал, что подписывает себе приговор, только еще не знал, какой. Понял, когда вскоре вечером встретил у парадной знакомую троицу.
…Били его насмерть. Саша не сопротивлялся, только сжался в комок и обхватил голову руками. Сознания он не потерял, помнил истошные женские крики, лай собаки… Бугаи о чем-то спорили, потом исчезли. Какая-то неведомая сила подняла его на ноги, и он пошел, как зверь, искать укромное местечко, чтобы умереть. Шел долго, лесом, в полной темноте, как зомби, пока не повалился без чувств.
Очнулся утром. Солнце припекало, над головой заливалась и захлебывалась от радости какая-то малая пичуга. Рядом булькал лесной ручеек. Поднявшись со стоном, Саша заглянул в черную заводь и заплакал. На него смотрела жуткая физиономия из фильма ужасов. Лиловый нос распух и смотрел куда-то набок, один глаз утопал в чудовищной опухоли, на разбитых губах запеклась коричневая корка крови, на куртке не осталось ни одной пуговицы, футболка была размалевана кровью...
- Трое суток я просто валялся в лесу, - рассказывал он. – К счастью, апрель в том году был теплый. Я не ел, только пил воду из ручья и каждый день благодарил лес за то, что он спас меня.
На четвертый день Саша наведался в город за едой и вдруг почувствовал такой страх, что бежал обратно в лесную чащу, как зверь, спасающийся от охотничьих псов. Тогда и пришла к нему мысль остаться в лесу навсегда. Когда-то, в прошлой жизни, он несколько сезонов пробыл чернорабочим в геологоразведке, исходил немало сибирских троп, забирался и за полярный круг. Навыки пригодились. В первое же лето он соорудил себе в лесу землянку и ужасно гордился своим маленьким домиком. Осенью домик сожгли такие же бомжи, которые по осени устремлялись из городских подвалов и помоек в «колхозные» поля за дармовой капустой и картошкой. Второе жилище Саша благоразумно соорудил в глухом месте и, наконец, обрел свое «бомжатское» счастье.
- Так вот и живу! – сказал он, доставая из кармана куртки банку из-под леденцов. В ней лежали вперемешку окурки. Черными пальцами он выудил из банки «жирный хабарик», закурил, сделал три-четыре глубоких затяжки, деликатно выпуская дым в сторону, загасил сигарету и положил окурок обратно в банку. Пауза затянулась. Майский ветерок задувал с поля, донося далекое кряхтенье тракторов; желтые капустницы кувыркались в глубокой, сырой канаве – любимое мое время! Весь год живешь в городе ожиданием этого праздника, и так не хочется проворонить даже минуту! А обещанное счастье только манит, дразнит, ускользает, солнце неумолимо движется к закату… «Остановись, мгновение!» Черта с два!
- Наверно, самое блаженное время для тебя? – невольно спросил я лесного бродягу. – Комаров еще нет, солнышко греет, птички поют.
- Не-ет… – улыбнулся он. – С комарами у меня мирный договор. Мне больше всего февраль нравится. Знаешь, когда утро, ветра нет, морозец градусов пять. Выползешь из землянки, а солнце встает за деревьями. Огромное. Оранжевое. И снег розовый. Искрится. Тишина. Только синичка какая-нибудь тренькает. Или дятел стучит. Встанешь на восход, руки раскинешь… Хорошо! Так бы и обнял всю землю!
Я слушал с нарастающим удивлением. В голосе моего собеседника не было ни грамма фальшивой сентиментальности. Он неуклюже пытался говорить о высоком, но без намека на угодливое подлаживание к собеседнику.
- А в прошлом годе у меня по соседству рысь три дня жила!
- Рысь?!
Саша довольно кивнул.
- Они кочуют зимой. На дереве сидела. Я смотрю на нее, а она на меня… Большая такая кошка. Рыжая. А на тропинке – глядь! – кровь, перья… Похоже, тетерев. Зверья тут полно. Кабаны осенью на поля шастают за свеклой, да капустой, так ночью бывает не заснуть от их хрюканья. Страшно! Один раз секач прямо в дверь ломился, видно картошкой жареной вкусно пахло. Я газету зажег, ору! Испугались… Лосей много, у них свои тропы. Они осенью опасны, когда гон начинается. А весной – гадюки. Как-то раз выползаю из своей норы – слышу свист. Оглядываюсь, а она у самой башки! В стойке! Я так медленно, медленно отстраняюсь… А потом палку взял, шуганул.
- Зайцы! – напомнил я. – Силки, наверное, ставишь? Зайчатина – деликатес!
- Ты что?! – изумился Саша – Я зайцев люблю. Зачем обижать Божью тварь? Я и уток не трогаю, их тут полно в канавах. И глухари есть, и тетерева… Лес обижать не надо. Да я и мясо совсем не ем! Меня лес кормит.
- Ну, ты прямо толстовец!
- Чего?
- Откуда еду-то берешь? Чем питаешься?
- Да есть места, – неохотно отвечал Саша. – Тут на станции Нева грузчики нужны. Платят наличкой. В магазине, бывает, поможешь, да мало ли что… Одежды сейчас много стало на помойках. Специально оставляют на видном месте. Люди понимают…
- Тут в полях и картошку сажают, и капусту, и редиску, – подсказал я, – собирай – не хочу!
- Да, сажают… Только и милиция сажает.
- Да кому ты нужен?! Ментам-то? У них свои заботы!
- Как раз такие-то и нужны. У меня ни паспорта, ни прописки – ничего. Навесят «глухарей», и пойдешь по этапу как миленький.
У моего собеседника испортилось настроение. У меня в рюкзачке оставались конфеты, пирожки с капустой. Саша принял подарки с благодарностью. Особенно ему понравились конфеты. Он даже зажмурился от блаженства, закинув в рот сразу несколько штук.
Так мы и познакомились. Встречаясь на лесных тропах, останавливались и обменивались новостями. Я брал с собой запас еды, которой Саша радовался с детской непосредственностью. Со временем я научился преодолевать его сопротивление и впихивал ему в карман денежную купюру. Первый раз он устроил форменный бунт.
- Да чем же я отдавать буду?! Не надо мне!
- Не отдавай! Я же не в долг даю!
- Ладно! – обрадовался Сашка пришедшей в голову идее. – Я тебе летом черникой отдам. Я чернику собираю и продаю. Любишь чернику?
Свою обитель Саша никому не показывал, в том числе и мне. Однажды, собирая с другом грибы, мы сами наткнулись на нее. Увидели на маленькой лесной поляне железную трубу, как бы торчащую из травы. Это была классическая землянка. Заглянув внутрь, обнаружили железную кровать, печку-буржуйку, ведра, кастрюлю…
- Одного не могу понять, – сказал друг, когда мы выбрались наружу, – как он здесь зимой живет. Ведь снега по колено!
Да, зимы были для Сашки испытанием на живучесть. С каждым годом (а их было пятнадцать или шестнадцать) оптимизм его накануне морозов угасал. А последние три года он и вовсе стал говорить:
- Ну вот и все. Эту мне не пережить. Колени болят. В прошлом голу насилу выгребался на шоссе. Снегу навалило – жуть!
- Саш, тебе пора менять дислокацию. В городе есть приюты. Давай попробуем устроиться? – предлагал я. – Ведь загнешься тут один!
- А что ты думаешь? И загнусь! Рано или поздно все загнемся. Но, не буду врать, страшно. Тут лежу как-то ночью, не спится, и вдруг слышу слабый такой голос: «Саша, Саша…» Вроде женский, знакомый. И опять: «Саша!» Так ведь это мамин голос! «Что тебе нужно!» – кричу, а у самого волосы на голове шевелятся. Молчит, а потом тихо так: «Грех-то какой, сынок…» И все. Пропал голос. Что это было?
- Грех какой-то на тебе висит.
- На мне знаешь сколько грехов висит? Знать бы, какой из них главный…
Со временем Сашка стал интересоваться религией. Расспрашивал меня о таинствах Церкви. Миссионер из меня был никудышный. Наталкиваясь на недопонимание, я раздражался и кричал:
- Да нет такого греха, которого не мог бы простить Бог! Понимаешь? Нету! Ты в курсе, что первым в рай попал разбойник? Преступник, приговоренный к смертной казни!
- Откуда ты знаешь?
- Знаю. Умные люди сказали. Ты думаешь, я безгрешный? Безгрешных нет! Главное – покаяться в своих грехах перед Богом. Но только без дураков, от всего сердца. В церкви. На исповеди. Причаститься.
Я говорил и сам понимал, что говорю впустую. Какая церковь? Какая исповедь? Ему до ближайшей помойки бы дойти!
Но Сашка в исповедь уверовал и все расспрашивал меня, зачем да как?
…Эта зима зашла рано и с первых дней была суровой. Сашку я в лесу не встречал, но следы его видел. Приближался Новый Год, а за ним и Рождество, и меня томила мысль, что Сашка и светлый праздник проведет в одиночестве и холоде. Посоветовавшись с женой, которая уже давно интересовалась судьбой лесного жителя, я собрал в рюкзак «рождественские подарки» (тайком купил и «малька») и в Сочельник отправился в лес.
Утопая в снегу, я с ужасом думал о том, как больной и полуголодный человек преодолевает этот путь каждый день, чтоб не умереть с голода. К знакомой полянке я добрался уже в сумерках и с облегчением увидел струйку дыма, который вертикально поднимался к небу.
Землянка дохнула на меня жаром и вонью. В бронзовом полумраке я разглядел свернувшегося на кровати Сашку. Он вытаращился на меня безмолвно.
- С Рождеством, хозяин! – радостно крикнул я и высыпал на стол свои пакетики и кульки из рюкзака.
Сашка молча вскочил, разодрал первый попавшийся пакет и вгрызся зубами в овсяное печенье. Сочельник, строжайший пост, но у меня за плечами было два часа изнурительного пути, и я присоединился к трапезе и ел все подряд! Печка прогорела, Сашка подбросил в нее толстое полено. Уютно затрещал огонь. На столе горела толстая свеча, которую предусмотрительно положила в рюкзак моя супруга.
- Думал, каюк мне! – сказал Сашка, набросив на плечи одеяло. – Вчера еле добрался до просеки и повернул обратно. Чувствую – нет, не дойти. Не припомню, чтоб столько навалило. Ну, думаю, готовься, Сашок, финиш близко. А все равно страшно, Артур. Вроде и терять нечего – какая это жизнь? Но страшно. Я ведь в церковь собирался… На исповедь, да видно не судьба. А намедни, ночью, опять голос был… Был. Тягостный такой, вроде как женский… Все звал меня куда-то. Я было даже собрался. Вышел – ночь, звезды. Мороз! И вижу – следы на снегу, а за деревьями, метрах в пятидесяти, тень стоит. И машет. Мол, иди за мной…
- Ну тя к черту! – воскликнул я, перекрестившись. – Никто не тронет нас, пока мы с Богом! А давай-ка мы выпьем! Знаю, что ты трезвенник, сам не пьющий, но сейчас чувствую – можно. Нужно!
Я разлил водку в чайные кружки, и мы выпили. Страх отпустил. Где-то в лесу треснуло и застонало дерево, и мы вздрогнули.
- Мороз, – пробормотал Сашка, поежившись. – Артур, а от мертвецов есть молитвы? Ты не думай, я не ку-ку! Лес мне дом родной. Водку не пью, наркотики не пробовал. Говорю же тебе – видел тень. И следы! Тяжко мне. Похоже, недолго осталось. Чего Он от меня хочет?
- Завтра поговорю с батюшкой в нашей церкви. Да Мурманского шоссе доползешь? А там я встречу тебя на машине…
- Я человека убил.
Молчание длилось долго, и не мне было его нарушать.
Печка опять остыла, я подбросил еще полено. Александр лежал на кровати с закрытыми глазами.
- Я его встретил случайно, – вдруг, словно очнувшись от дурмана, произнес он. – Грузчиком тогда подрабатывал, на станции. Сразу узнал его. Он больше всех усердствовал, когда они меня втроем били. Важный такой стал… в пиджаке. Выяснил у ребят – зовут Василий Петрович, фирма у него, договор с «Самтрестом». Говорили все, что жлоб законченный. Ну, и взыграло… Да так, что утром встаю и вечером ложусь с одной мыслью – как отомстить. Но до конца не верил, что смогу. И вот как-то поздним вечером увидел его и сразу понял – смогу! Он на путях, у открытого вагона стоял, один. Что-то сверял с блокнотом… Грузчики на пересменок ушли. Телефон у него зазвонил, он стал орать что-то про ящики с мадерой. А у меня в руках был железный шкворень. Подошел сзади и – с размаху, от души, по жирному затылку… Он так и повалился молча, как куль с говном. Вывернул я ему карманы. ТТ-шник забрал, бумажник… Пистолет выбросил потом. А сам в лес. Дрожал каждую ночь, засады боялся. А потом встретил у магазина, на Народной, знакомого грузчика, спросил – как, мол, дела на складе? Нормально, говорит, работаем. Вот так, Артур. Ты первый, кому я все это рассказал. Зачем? Как думаешь?
- Ну вот что! – вырвалось у меня. – Я не священник, и не могу принять у тебя исповедь, но я крещеный православный. Выскажись мне! Я буду молиться о твоем прощении!
Минуту назад я и сам не знал, что произойдет!
- Прости, Господи, раба Твоего Александра, если будет на то воля Твоя! – громко возвестил я, и мне показалось, как по углам попрятались темные крысы. – Да сгинет нечистая сила! Да воскреснет Бог, и разбегутся враги его! Аминь! Прочь нечистая сила! С нами Бог! Не убоимся тебя, сатана! Попробуй, возьми! Что, не можешь? Христианской души захотелось?! Подавишься! Матерь Божья, защити! Ангеле Божий, хранитель мой – помоги!
Я крестил углы землянки и слышал, как пищат недовольные бесы, обратившиеся в серых крыс.
- Вставай страна огромная! – запел я вдруг хриплым голосом. – Вставай на смертный бой! Подпевай, Сашка! Гони прочь бесов! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!
Такого еще не бывало в нашем лесу: в ночь на Рождество, под звездным небом, из-под земли на два хриплых голоса раздавалась великая Песнь:
- Не смеют крылья черные, над Родиной летать! Поля ее просторные, не смеет враг топтать!
Я почувствовал, как под шарфом затряслась спина Александра, и услышал глухое рыдание. Я и сам плакал, зная, что это самая важная ночь в моей жизни. И еще я услышал – да, да, мне не показалось! – как ангелы запели в небесах.
Автор: Артур Болен