Сергей и Михаил с Виноградовскими мужиками парились в барской бане. Банька была хороша, веники свежи. По крыше бани стучали капли дождя, а у них было жарко и уютно. Говорили о перспективах жизни.
– А как же мы зимовать будем, коли поля голые? Озимых нет, и не сеем ничё, – спрашивал любопытный Мишка.
– Как это не сеем? Артели сеют, – Семён Виноградов, их комиссар, знал ответы на все революционные вопросы.
Он, прикрывшись веником, плеснул в стакан самогона.
– Так ведь мало совсем, – не унимался Миша.
– Ничего. Перетерпим чуток, а дальше и улучшим. Зато какое дело мы с вами и с прочим народом исполняем – такую гадюку душим. Ты в мировом масштабе думай, а не животом только. Разор минует, а добро от нашего дела навеки останется. Мы может весь мир завоюем!
– На кой он нам? Мир-то. Да и как его завоюешь?
– Не революционно ты мыслишь, Михаил! Мы ж его от нечисти всякой спасаем, к правде ведём. От этих барев, кровь из народа сосущих, от попов лживых, народу бредни безграмотные внушающих, от колдуний разных, от темноты. Вон Егорьевская коммуна сегодня колдунью уничтожать поехала. Хорошее дело! Нечё мозги людям забивать ахинеей.
Сергей чуть не вскочил, но закашлялся, а потом спросил голосом хриплым:
– Какую колдунью?
– Да почём мне знать. Там ихнюю какую-то...
– Феодору? – Сергей выпрямился.
Виноградов вспомнил:
– Да-да, ее вроде. Говорят, она ещё и ребенка заимела – смену себе ростит.
Сергей встал, подошёл к двери бани спокойно, снял с полки портки, натянул, а потом вдруг резко рванул дверь, выскочил, вбежал в дом и начал одеваться.
Миша, озадаченный, пришел в дом тоже.
– Ты куда это? Куда? Семён спрашивает...
Сергей одевался.
– Я коня возьму, скажешь ему, что вернусь скоро.
– Ты как это? Без приказу нельзя же, нельзя ж, Сергей. Не пущу я тебя. Ревтрибунала что ль захотел? – Михаил встал в дверях.
Сергей со всей своей силы оттолкнул друга к стене, вылетел из избы, отвязал коня и был таков. Миша стоял в дверях, глядел вслед другу, схватившись за лоб. А потом быстро оделся сам и побежал в соседнюю избу.
***
По набухшей фуфайке колотили капли дождя, вязкая грязь прилипала к сапогам. Она шла, не разбирая дороги, крепко сжимая в кулаке ходовую палку. Этой палкой она порой отковыривала с сапогов грязь, когда они становились как пудовые гири.
Время весенней пахоты было в разгаре, но поля стояли голыми. Люди не знали что делать – пахать или нет, и не пахали. Земли уже делились между артелями, перемежались, шла за эти земли война.
В лесу идти стало немного легче, слой хвои, хоть и сочился водой, но не давал ногам разъезжаться. Да и травы уже было много. Сима то шла, то бежала бегом, боясь опоздать. Она то успокаивала свое разгорячившееся сердце, то будоражила его своими думами так, что начинала задыхаться.
Она уже решила – дочку она больше не оставит. Или вернется вместе с ней домой, или останется у Феодоры. Там видно будет. Сейчас главное – добежать, долететь до реки, до избушки Феодоры, чтоб понять – что же случилось там?
Почему Феодора позвала ее?
Она вышла из лесу. Впереди было ещё поле, а за ним – река с перелеском. Луга здесь уходили вдоль реки, и видно было, как река в своих лесистых берегах плавно заворачивает и уходит вправо. Именно отсюда, с этого поля увидел ее Сергуня, когда возвращалась она из монастыря.
Она и сейчас глянула туда. Глянула и остолбенела, она вдруг увидела, как из перелеска выезжает телега и верховой. Следом за телегой идут какие-то люди. Они поднимались от реки.
Там, в той стороне, было только жилище Феодоры. Больше им идти было неоткуда. У Симы земля ушла из под ног. Неужели она не успела? Если пойдет она к дому Феодоры, люди уйдут, и она никогда их не догонит.
А если...
Сима думала недолго. Она побежала вдоль луга за этими людьми. Встречаться девке с мужиками в поле или в лесу было опасно. Сколько мать говорила об этом! Но Сима нагоняла и нагоняла группу мужиков. Мужиков вооруженных.
А у Симы сердце остановилось, когда разглядела она сначала Белку, козу, привязанную к телеге, а потом, на руках у сидящего в телеге молодого мужика, и маленькую Феодорочку – свою дочку. Была она в той самой кофточке, которую вязала ей Сима.
Телега шла медленно, мужики спешивались, останавливались, громко гоготали. И когда Сима была уже недалеко, она их окликнула.
– Ээй!
Мужики оглянулись. Девка с палкой, в клетчатом платке, в фуфайке догоняла их безбоязненно, просила обождать.
– Эй, красотка! Ты никак по мужикам соскучилась? Сама прям бросаешься...
Сима решительно шла к телеге, не отвечала. Мужики остановились, наблюдали с любопытством. Лишь кобыла верхового наворачивала вокруг идущей Симы круги. Она подошла к держащему дочь парню, начала выхватывать ребенка. Он не отдавал, сначала придержал, но ребенок заплакал, и он отпустил.
Странная девка...
– Ты чего это? – спросил ее как-то елейно мягко, по всей видимости, старший – бородатый дед в цветастой душегрейке, полулежащий на телеге.
Ему было лет под шестьдесят. Небольшого роста с клочком бурой бороды под подбородком, маленькими утонувшими неприятными светлыми глазами.
– Это моя дочка! – твердо сказала Сима.
Ей хотелось уйти, но верховой не выпускал, крутясь перед ней на кобыле. Да и молоденький паренёк лет четырнадцати направил на нее винтовку.
– Это как это – твоя? Чего ж она у колдуньи делала?
– Я ее прятала. Мужа нет у меня.
– А, так ты гулящая! Ха, мужики! Вот так фарт к нам пришел! Сама девка в постель просится! Да и хороша! Возьмём?
Все были не против, гоготали.
Сима металась, пытаясь уйти.
– Я не в постель к вам прошусь. Я за дочкой! Пустите! Пустите!
– А откель будешь-то сама? – допытывался старик в душегрейке.
– Я Захара Мишина дочь.
– Мишина? – старик привстал с локтя, сел на телеге, – Контры этой недорезанной! А его не раскулачили ещё? Не сослали?
– Нет. Дома мы.
– Значит, дома. Значит, дочь у него – гулящая, – он посмотрел на мужиков, приказал уже совсем не елейным голосом, – В телегу ее, да и привяжьте, чтоб не убегла. Мы ее за пособничество колдунье судить будем.
Симу подхватили под руку, она сама залезла в телегу. В телеге лежали прибитые куры Феодоры.
– Лучше б ты нам ее, Иваныч, отдал, – верховой глядел на Симу с вожделением, – Можа попользуем, а дальше и осудим.
– Я те попользую! Мы не бандиты какие-то, мы – коммуна.
Симу привязали за лодыжку к телеге. Она держала дочку на руках и это обстоятельство отгородило от нее страх. Дочка с ней, а там, будь всё, как будет. Она стерпит все, лишь бы дочка была с ней.
Чуть проехали и она, затаив дыхание, спросила:
– А старая Феодора где?
– Нету больше твоей Феодоры. Кончилась вся. А ты, поди, колдовству у нее училась? Так скажи тогда – чем вот руки отмыть от колдуньи этой? – он протянул руку, испачканную тянущейся смолой, которую варила Феодора, чтоб ловить в подвале крыс.
Серафима усмехнулась.
Дождь моросил. Лицо было мокрым, плачь – не хочу, никто не приметит. Но сейчас Сима вспоминала Феодору сильную, вспоминала ее слова: "А коль Серафима, значит выдюжишь. Беду свою, девка, выдюжишь. Серафимы-то силу свою имеют, только достать ее надо из сердца!"
– Да, мужики, – неожиданно грубо и как-то низко вдруг произнесла Серафима, – Училась колдовству. Проклинаю вас сейчас! Проклинаю, а значит – не жить вам ужо... Так и знайте. Каждого запомнила и прокляла!
И так эти слова произнесены были уверенно, что мужики на секунду замолчали.
– Ха! Напужать нас решила? – старик снял минутную напряжённость, – А не боишься, что сейчас вон к дереву привяжем и тебя и дитя твое, да стрельнем из винтовки, не думая.
– Вы ж не бандиты, вы – коммуна! Сам сказал, – заявила с издёвкой , – Али теперь уж бандиты? Али и сами не разобрались, кто есть вы? Так и скажите. Нет в вас ни законов Божьих, не законов человечьих! Одна блажь...
– Заткнись, дура! Коли жить хочешь, заткнись! Много ты понимаешь! Потаскушка безграмотная.
Сима отвечала задиристо, весело, многозначительно, тая от всех свою боль по Феодоре. Она, привязанная к телеге, едет с мужиками по лесу, едет на суд людской, и неизвестно останется ли после этого суда живая. А на душе одна горесть – о Феодоре.
Она качает дочку, прикрыв от дождя, говорит с ней, люлюкает. И почему ж на сердце не лежит камень, какой лежал прежде? Сима вдруг заметила весну, заметила дрожащую от капель светло-зеленую листву.
Вот и она, как эта листва, ещё только просыпается, только вылупляется из своей почки. Смотрит на свет Божий – а ведь он хорош. Несмотря ни на что – хорош! Она глянула на серые тучи, подставив лицо мелкому дождю. А может силы умершей Феодоры передались ей? А иначе откуда у боязливой девушки такая вдруг взялась дерзость?
Сейчас она праздновала свое освобождение.
Сима была уверена, вернее, она знала, что ее ждёт счастье. Откуда оно возьмётся было непонятно. Но она точно знала, что будет жить она долго, и в жизни у нее ещё будет много-много таких вот вёсен. Эта уверенность и вселяла смелость. Она даже заболтала ногами, сидя на телеге.
Мужики косились на нее, на такую слишком смелую, а юный парнишка вообще ушел на другую сторону. Вдруг и правда – ведьма. Надо подальше держаться от глаз ее.
Через некоторое время послышался встречный стук копыт.
– Тпррру! Стой!
Поднялись винтовки. Из-за холма показался всадник. Он был один. Увидев их издали, поднял руку, перешёл на шаг.
– Свои!
Сима узнала брата, встревожилась.
– Кто такей?
– Здорово, братцы! Виноградовский я. Я знаю вас, вы – Егорьевская коммуна, – он покосился на сестру с ребенком.
Откуда она здесь? Он сделал вид, что не знает ее. Один из Егорьевских мужиков признал Сергея, подтвердил, что он с Семеном Виноградовым.
– А ты кудать путь держишь?
– Да вот. Велели проведать мне старуху Феодору. Слыхали про такую? – Сергуня хитрил.
– Эээ, брат. Да ты опоздал. Померла твоя Феодора.
– Вы что ль постарались?
– И рады бы! Сколько крови она местным попортила. Да не успели.
И дед рассказал, как ехали они, как хотели ведьму помучить, выбить из нее дурь колдовскую. Как они пришли в ее избушку, вышибли дверь, влетели в комнату.
Колдунья лежала на скатерти, на длинном деревянном столе, руки сложены, как у покойницы, а в них – белые цветы. И на лице ее страшном – вроде как улыбка. Старший от злобы даже стукнул ее в бок, и почувствовав мягкость ее старческого тела, понял, что ведьма умерла совсем недавно.
Печь ещё топилась, огнем горели поленья. Они облазили весь берег, шныряя и тут и там, теребя кур, давя ногами вылупившихся цыплят. Они нашли землянку, где в загородке спала девочка. И в землянке – печь теплая.
Они искали деньги, но влезли в какую-то очень липкую золу, чередом так и не отмыли руки.
– Не дождалась нас, сволочь! А ты б мы ей устроили ... А эта, – он кивнул на Симу, – Говорит, что нагуляла девчонку, забрать хочет. Нечисто тут что-то. Она сама пособница ведьмина. Тоже – ведьма.
– Ты говори, дед, да не заговаривайся. Большевики не верят в эту ахинею. У меня приказ – доставить девку к комиссару.
– Это какой приказ? Ты ж к Феодоре? Чего-то ты, паря, мутишь... Покажь!
– На словах велели.
– Да пошел ты! Такие мы дураки, так вот и отдали! Скажи фамилию комиссара.
– Соколов! – на ходу придумывал Сергуня.
– Соколов? Нет такого комиссара.
Они ещё долго пререкались. И в конце концов схватились за оружие.
И тут из леса показался на коне Михаил. Без малого в него не выстрелили. У Сергея винтовка была, а Миша был без ружья. Егорьевские и Виноградовские нацелились друг на друга.
Сима очень испугалась за брата, поняла, что ситуация вышла за грань и выпалила:
– Мужики, да брат он мне родный! Брат! Сестру спасти хочет. Зачем стрелять-то?
– Правда что ль? – спросил старик.
Сергей кивнул.
– С этого б и начинал. Так значит ты Захара сын? Вот ведь семейка! Отец – сволота, сын – супротив него попер, и дочь – гулящая. Передай отцу от Вени Пахомова поклон. Скажи – приедем скоро, пусть подальше добро-то прячет, – он закурил, распуская искры по ветру, – А девку... Забирай свою. Одни хлопоты от нее...
Симу Сергею отдали. Сергей посадил сестру с дитём на лошадь, взял ее под уздцы.
– Я убью их! Убью! Феодора..., – смотрел им вслед Сергуня, скрипел зубами.
Сейчас в драку бросаться было бессмысленно – у них три ружья.
Миша ехал сзади. Сергуня обернулся.
– А ты как здесь? Трибунал же, – Сергею явно приятно было, что друг бросился за ним, на выручку.
– А я – хитрый. Я коня у Савелия взял, а не нашего. А время у меня свободное до завтра.
Сима оглянулась назад. Миша ей улыбался.
В избушке Феодоры все было так, как и описали Егорьевские. Феодора с улыбкой на морщинистом сером лице лежала на столе с белыми цветами и иконой в руках. Тут было все перевёрнуто, бандиты искали деньги. Вокруг избы уже ходил горестный мужичок. Он сказал, что Феодора лечила его с младенчества от какой-то кожной болезни. А вчера передала, чтоб сколотил он гроб и принес. Он пришел, а тут мужичье. Струхнул, в лесу спрятался, и лишь потом обнаружил Феодору умершую.
Сима знала, как берегла Феодора ту юбку и кофту в сиреневый цветок, в которых была сейчас одета.
Было видно – Феодора сама приготовилась к смерти. Сама спрятала и напоила чем-то сонным маленькую Феодорочку. Она надеялась, что бандиты не найдут ее, а вот Сима найдет точно. Она сама набрала цветов и легла умирать на стол.
И так сложилось все понятно у Симы в голове. Так ясно стало, что грехи Феодоры Бог отпустил, что померла она легко, без адовых мук и истязаний, которые могли бы случиться.
Сима не плакала. А вот у Сергея бежали и бежали слезы. Пока копали могилу, пока перекладывали Феодору, он никак не мог остановить их. Горевал по бабке Феодоре сильно.
Видно Егорьевские мужики приехали в село и рассказали о смерти ведьмы Феодоры. И вскоре начали стекаться люди, вокруг избушки Феодоры собрался народ. Пришли бабы, девки, мужики. Сима даже и не ожидала такой любви к Феодоре.
И все поголовно о Феодоре говорили только с благодарностью. Многих она вылечила. Одна баба рассказывала, что вылечила ее от бездетности, другая – о том, как спасла ребенка от верной смерти... У каждой была своя история.
Привезли совсем старого иссохшего Батюшку, который и отпевал умершую.
А Феодора улыбалась, держа в руках белые цветы.
***
Когда Сима с маленькой Феодорой вернулась домой с братом и Михаилом, отца дома не оказалось. На вопрос – где он, мать прятала глаза.
– Ходит где-то...
Ребенка мать встретила спокойно. Боязливо и растерянно посмотрела на Симу, отерла руки о фартук и протянула их, чтоб взять на руки внучку. Было ощущение, что мать догадывалась о ее существовании.
Федорочка разволновалась, не привыкла она к такому количеству рук и лиц, тянулась к матери. А ещё она искала глазами ту, которую уж больше видеть ей не придется – косматую, седую и крючконосую бабку, которую так она любила, и которая так любила ее.
Сергей догадывался – отец его пропадает из дома не просто так. Он давно подозревал, что отец примкнул к банде, которая нападала на революционные отряды. Уж не раз говорили, что здесь орудует такая. Получалось – отец и сын по разную сторону баррикад.
Друг друга они не понимали. Сколько ни пытался Сергей уговорить отца вступить в артель, ничего не выходило. Отец смотрел на него исподлобья, того и гляди бросится в драку.
Сергей и сейчас хотел проверить наличие оружия в сундуке, но сундук был заперт на замок. Они с Михаилом перекусили и вскоре уехали.
Отец вернулся лишь через пару дней, когда все уж привыкли к маленькой Феодоре, да и она обвыклась, увлеченная игрой с младшими.
Сима, увидев отца, бегом залетела в избу со двора. Феодора сидела на полу, играла с младшим Петюней.
– Что это? – махнул отец на девочку.
– Это дочка моя, отец, – Сима говорила спокойно и уверенно, стоя перед ним, сидящим за столом, – Коли прогонишь, уйду вместе с ней прямо сейчас. Коли оставишь, за двоих работать стану. Но дочь в обиду не дам ни тебе, ни кому другому.
Отец потянул к себе миску, которую поставила ему жена, завозился на скамье, и, не найдя ложку, стукнул по столу.
– Дадут мне ложку али нет в этом доме!
Ложка лежала перед ним, прикрытая высоким хлебом. Сима подошла, взяла ложку и твердо положила ее перед отцом.
Он начал есть, а вокруг все в напряжении ждали его решения. Наконец, он отложил ложку и спросил:
– Крещёная?
– Да. В монастырь носила. Крещёная, звать Феодорой.
Отец покосился. Потянул время ещё, а потом произнес:
– Пущай живёт. Пусть, как наша будет, моя и матери. Не болтай, что твоя, – он считал, что делает барский подарок, называя девочку своей дочкой. Но он никак не ожидал услышать от дочери отпор.
– Нет. Это моя дочь. И я хочу, чтоб все об этом знали. Моя. Если нет, уйду...
Дети и Марфа втянули голову в плечи. Чтой-то сейчас будет! Уж очень перечит отцу Серафима. Но, как ни странно, ничего страшного не случилось. Скорее наоборот, отец посмотрел на дочь с неким уважением.
– Так значит? Ну, воля твоя! Сестрам славу свою передашь негожую. Так, видать, решила. Такова твоя благодарность родителям. Вот нынче времечко – всё поперек правил. И дома покоя нет!
С тем отец и завалился спать. Это означало, что Сима с Феодорой могут жить тут. Сложные времена, видимо, смягчили и отца.
***
А в начале лета пришел страшный день. День, который уж не забыть вовек. Рассказывать его можно было длинно со всеми подробностями, пролетевшими в те секунды мыслями, думами, с отмоткой времени назад, а что, если бы...
На самом же деле произошло все очень быстро.
Утром к дому подъехали две подводы. Сима увидела их из окна, выбежала на двор, потому что узнала среди приехавших нескольких Егорьевских, потому что на улице были дети.
Марфа вышла из сарая. Захара дома не было.
Среди приехавших был уполномоченный. Он, в окружении товарищей, зашёл в дом, зачитал постановление: Мишины признаны кулаками, подлежали раскулачиванию, имущество должно быть описано и конфисковано, а семья сослана на спецпоселение.
Марфа ахнула, села на стул и залилась слезами. Сима, поняв, что мать совсем раскисла, начала руководить сборами.
Дом обыскивали, а Сима собиралась, собирала детей. Все происходило одновременно. И когда она схватилась за тулуп, за него схватился и старик Егорьевский, тот самый Веня Пахомов с бурой бородкой и светлыми глазами.
– Проклятье на тебе, помнишь? – прошипела Сима.
– Я ж тебя опустил, дура, – он всё ещё держался за тулуп.
– А кто тебе сказал, что я Феодору тебе простила?
– Так мы ж ее и пальцем не тронули, сама она копыта отбросила.
– Потому что тебе веселье не желала доставить. Но ты повеселишься ещё, обещаю! Вспомнишь Феодорушку!
– Да пошла ты, потаскуха! Хлебнешь ещё горюшка в ссылке! Околеешь от голодухи! Дура!
Тулуп он бросил ей. Здесь Сима победила. А он отомстил – оттолкнул Кольку так, что тот полетел в дальний угол, ударился больно.
Продотрядовцы протыкали землю во дворе и огороде штыками. Схрон не нашли. Отец постарался – тайник был глубже.
Две подводы уже были нагружены добром, к ним привязали трёх коров и коз. Остальное складывали во дворе с тем, чтобы приехать сюда еще. На телеге должны были выехать они. Туда уже усадили детей. Плачущая Марфа, Сима, Маша, Колька ещё носили вещи, когда со стороны огорода вдруг раздался выстрел.
Один из мужиков вскрикнул и упал. Началась перестрелка. Сима была у телеги, вскочила и дёрнула поводья. Кобыла рванула от двора. Уж потом рассказал Колька, как всё произошло.
Мать, услышав выстрел выскочила из избы и тут же упала, как подкошенная. А отец, увидев это, взметнулся из кустов огорода, бросил ружье и просто вышел из своего укрытия на согнутых ногах, бросился к жене. Тут-то его и скрутили.
Мать так и лежала во дворе распластанная, когда детей возвращали в дом. Сима закрывала глаза четырёхлетней Анечке. Маша, рыдая навзрыд, бросилась к матери, упала на колени.
Теперь уполномоченный направил кого-то в управление сообщить о случившемся. Долго ждали распоряжений. Отца закрыли связанным в сарае. Веня Пахомов ходил по избе и орал о гнилом семействе. Говорил, что отец сам застрелил жену. Притихшие дети боялись, и только Сима всех успокаивала, уговаривала, была сейчас им вместо матери. Спокойствие её ещё больше бесило старика Пахомова.
Вдруг в дом вбежал один из мужиков:
– Повесился Мишин, развязал веревки и повесился...
Уполномоченный вылетел из избы...
Детей Мишиных оставили дома, не сослали. Но скот и запасы забрали, увезли на трёх подводах – забрали и их телегу и лошадь. Отца и мать перенесли в сарай. Обещали сообщить Сергею о случившемся. А восьмилетний Колька, утирая слезы, пошел к деревенскому кладбищу копать могилу отцу и маме.
Вскоре его погнали домой оттуда местные мужики, о случившемся, конечно, узнали сразу. Пришли деревенские помогать детям.
На следующий день прискакали верхом Сергей и Миша. А потом подъехала Аглая с мужем и жена старшего брата с детьми. Слух и до них донесли.
Только брат Григорий работал в городе, ему сообщить было сложно.
– Я не знал...я не знал, – мучился и винил себя Сергей, – Нас не было тут!
Горестные были дни. Дети шли за двумя гробами. В один день они потеряли и мать, и отца. А Сима вспоминала слова Феодоры: " Жизть меняется. Сегодня – одно, а завтра – совсем другое."
Двоих младших детей забрала старшая сестра Аглая. Анечк четырех лет – жена Гриши, брата. Хотела и восьмилетнего Кольку забрать, но тот сказал, что останется с Симой и Машкой.
– Нужен же им мужик в доме. Сергуню-то ищи-свищи!
Остались в доме Сима с дочкой и Маша с Колей. Сергуня приезжал набегами. А Сима благодарила отца, зла уж не держала, и так сам себя сполна наказал – в схроне его порядком было запасов, и нашлись даже деньги.
– Ты не горюй, сестрёнка. Мы с тобой выдюжим, – говорил после похорон Сергуня, – Вот Феодора велела злобу в сердце не таить. А как ее не таить-то? Как?
– А ты и не таи. Бог накажет сам, кого требуется, – учила Сима.
– Так ведь нет Бога-то. Теперь отменили его.
– Ну, кому надо, пусть отменяют. А ты его в сердце держи, вот и не зайдет туда злоба. А коль пустота там будет, тогда – беда.
Сергуня глянул на сестру.
– Симка! Не зря ты у Феодоры жила. Мудрость ее, видать, тебе передалася.
А в следующий приезд сообщил он, что Егорьевских накрыла банда. Почти всех поубивали. А Веня Пахомов, раненый в живот, едва дотащил кишки свои до дома, умер на пороге, на глазах семьи.
Сима испугалась, вспомнив свои слова - проклятия. Говорила она их, играя роль ведьмы, говорила совсем не веря, что пророчит. А оказывается напророчила. Или это простое совпадение? И как теперь узнаешь?
Она пугалась этого, а Сергуня хитро улыбался.
– Говорю ж, как Феодора мстит. Как достает оттуда всех. Скучаю я по ее советам, – Сергуня вздохнул,– И ты молодец, Симка! Недаром Мишка по тебе сохнет. Говорю ему – ребёнок же у ней. А он лозунг читает – долой, говорит, старые деревенские предрассудки!
***
Лошадь осторожно ступила в студёную осеннюю воду. Она шагнула по каменистому дну и склонила голову к прозрачной воде. Сима опустила поводья. Лошадку дали ей на колхозной ферме, где она сейчас работала.
Ветки ивы застыли над берегом, над леденеющей уже кромкой. Сима огляделась. Избушка Феодоры совсем задичала, заросла кустом и высокой крапивой. Здесь так никто и не поселился, лишь изредка видать ночевали приходящие. Нашла Сима в избе чужие мужицкие вещи.
Сквозь щели по застрехам били осенние солнечные лучи, сквозил ветер. Связки полынных веников висели по балкам, в углах громоздились завалы хламья.
А вот в ее землянке, похоже, никого не было. Про лаз никто не знал, а сверху землянка так заросла кустами, что и не просматривалась. Здесь она уж бывала этим летом не раз.
Теперь Сима многое могла. Ездила верхом, была одной из лучших на колхозной ферме, и с домом управлялась, и с хозяйством. Правда, урожай в этом году был хилым, но зиму они уж точно переживут.
Она убралась на могиле Феодоры и присела рядом. За советом приехала. Миша так и охаживал ее, звал замуж, а она все противилась – какая она жена, если с ребенком. А Миша и к дочке маленькой уж привык. Добрый парень.
Она сидела у могилы Феодоры, ветер трепал по щеке прядь ее волос. И показалось Симе, что свистит он хрипотцой Феодоры:
– Дура ты, девка... Нету гряха в тябе. Нету...
И так покойно стало на душе. Так покойно.
Она попрощалась с Феодорой, вскочила на лошадку, легко поднялась на дорогу и поскакала к селу по знакомой тропе. И по этой тропе из недавнего прошлого приходили картины.
Вспоминала Сима, как брела сюда впервые за телегой отца, как на плаху, растерзанная своей виной, как потом бежала лютой зимой к дочке, проваливаясь в глубокий снег. Вспомнила, какой страх жил в ней все это время.
И волки тоже были продолжением ее самых больших в жизни страхов. Жизнь ей была страшна! Люди страшны! И звери, как следствие...
И не могла Сима объяснить словами, но понимала, что все, что случилось с ней, случилось не зря. Убила эта история все ее страхи, дала уверенность в жизни, подарила силу духа, заставила поверить в себя.
Она может быть счастлива! Она не тряпка и размазня. Она – Серафима, а значит – силу свою имеет, только достать ее надо из сердца. Так говорила старая ведьма Феодора.
А может подпоила колдунья ее чем? Околдовала, чтоб стала девка другой, чтоб поняла свое естество и душу? Кто знает ...
Сима дёрнула поводья. Понеслась вскачь по знакомой тропе. Холодный свежий воздух поднимал дух. Сима смело летела навстречу своему будущему, она его чувствовала наперёд.
***
Все тени рано или поздно погибают от солнечного света, главное, чтоб свет этот был...
На этом всё. Повесть "Тени грехов" окончена.
Пишите комментарии, ставьте лайки, если она понравилась, и, конечно, делитесь ссылкой с друзьями. ↗️
Огромное спасибо вам, друзья! 🙏
Не забудьте, что на канале Рассеянный хореограф есть ещё истории с продолжением: