– Скрути мне самокруточку, дочка!
Дяденька без кистей показывал подбородком на карман своего старого пиджака. Люба достала из кармана свёрток, под его руководством неумело начала сворачивать самокрутку. Она была благодарна безрукому.
Пожилая женщина с узорным гребнем в волосах предложила помощь – свернула ловко, умело вложила мужичку ее в губы. И тот, прихватывая самокрутку обеими культями, смачно затянулся, прищурив глаз.
Поезд шёл на восток, увозил эвакуированных дальше от линии фронта. Они ещё не проехали и получаса.
Люба успела устроить и умыть дочку, пригладила рукой пушистые ее кудряшки, расстегнула ей кофту, но раздеть совсем ещё не решалась, в вагоне было прохладно.
– Ща...прогреется, – обещала вагоновожатая, – Так прогреется, что дышать будет нечем. Сами попросите окна открыть, но нельзя пока, сразу говорю. Бомбят.
В вагон набилось народу гораздо больше, чем было там мест. Люди сидели и лежали везде. На верхней полке болтали ногами в теплых, почему-то, носках мальчишки, их мать присела между стариком и усталым усатым военным, видимо раненым, потому что от каждого своего движения он морщился, прикрывал глаза и прикусывал губу.
Четырехлетняя Олечка наблюдала за мальчишками, сидящими сверху. А Люба думала о своем.
Ехала она к родственникам в Иваново. К двоюродной сестре – Валентине. Помнила она ее плохо. Только в детстве, в деревне у бабушки они и встречались. Было им тогда лет по десять. А бабушка уж одиннадцать лет, как умерла.
Валентина и раньше говорила, чтоб, случись чего, приезжали.
Чувствовала что ли Валентина плохое?
Тогда Люба была уверена, что никуда не поедет. Была уверена, что старший лейтенант Прохоров, её муж, вернётся и заберёт их, перевезет куда надо. Она же жена офицера. А значит – под защитой...
Всем своим существом Любаша всегда хотелось быть под защитой. Она всегда была такая – не лидер, не активист, мягкая, податливая и скромная. Не выдающихся способностей. Своей необычайной старательностью училась, трудилась.
Казалось, она и создана для семьи, для материнства. И рядом должно быть надёжное мужское плечо.
В их белорусском военном городке так и говорили – семьи офицеров обязательно, при необходимости, вывезут организованно, и, конечно, в первую очередь.
А потом началась какая-то суета. Одна за другой начали уезжать её знакомые, такие же, как она, молодые и не очень, женщины. Без всякого объявления, без организации.
И вдруг прилетело – война...
Уехала Катя с дочкой – ближайшая подруга. Приехал за ней отец.
– Я к родителям, Люб. Что-то нехорошее будет. Страшно мне...
Страшно стало и Любе. Но ещё совсем чуть-чуть. Домой нельзя, это западней.
Она направилась в часть, к командованию. И там хромой майор посоветовал ей – не ждать ничего, брать дочку и эвакуироваться самостоятельно.
Побежала она к Инессе Павловне, соседке, жене начальника штаба.
– Собирайся, Люб. Машина будет завтра до Орши, до железнодорожного, а там уж... Говорят там такое творится, на вокзале-то. Уехать бы.
Озабоченность и волнение Инессы Павловны передались и Любе. Собиралась она тщательно.
Уехать бы...
А в Орше, действительно, столпотворение. Да такое ... К кассе не пробиться – давка. Вокруг разговоры, что бомбят где-то рядом, что скоро разгромят немцы и железную дорогу, и поезда, дескать, идут последние.
Орша – крупный железнодорожный узел, лакомый кусок для наступающих немцев.
На вокзале Люба посадила Олечку в угол на чемодан и втиснулась в толпу-очередь, оглядываясь на Олю. Пару раз пришлось выбираться из толпы – Оля волновалась, плакала, рвалась к маме, которую видно было издалека – её ярко-красная кофта, модная, связанная своими руками, была видна даже сквозь непроходимую стену взрослых.
– Кудряш, ну, пойми, надо обождать, иначе мы не сядет в поезд. Кудряш!
Старушка в яркой цветастой шали подошла к ним.
– Давай, милыя, её мне покеда. Бяги, бяги, уйдет очередь...
Она взяла Олечку за руку и повела к своей большой бельевой корзине, что-то показывала, отвлекая.
– Извините, я там стояла ...
Но кто ж пропустит обратно? Вернуться на свое место в очередь Любе помог высокий военный. Он, прорываясь по своей надобности, случайно пропихнул и ее.
– Поосторонись! А ну! Стрелять буду!
Когда взяла она билеты до Москвы, когда вырывалась, спрятав их за пазуху, чтоб не вырвали те, кто уж и ума лишился от этой давки, Люба плакала, руки дрожали.
Инессе с семьёй тоже удалось билеты взять, но ехали они на разных поездах, тут и попрощались.
Дяденька небольшого роста, без кистей рук, и помог им сесть в поезд. За спиной его рюкзак, а руки свободны. Подхватил Оленьку на руки и проник сквозь толпу, лихо расталкивая всех плечом. Люба – за ним.
– В кармане билет мой, достань, красавица, – держа Олю на руках, кивал он на правый карман.
Вагоновожатая кричала, что есть сил:
– Прочь! Прочь, без билетов! Только с билетами пушшу...
Но в вагон как-то попали и безбилетники.
Война ...
Уже слышны разрывы, а кто-то утверждал, что немцы уже в Орше. Люба не верила. Этого не могло быть.
Люба родилась и выросла в Белоруссии, в маленьком поселке. Училась в Минске, в педучилище. В годы учебы сильно заболела мама, пришлось училище оставить. Не до учебы было. А в один приезд в Минск, когда маму уже похоронила и приехала туда по делам, и познакомилась с Антоном. Случайно, на остановке. Он сам подошёл, спросил, отчего грустит ...
Потом переписывались, встречались.
– Женой моей будешь. Женой офицера. Начинай сухари сушить.
– А почему сухари?
– Ну, нелегка жизнь семей офицерских.
Но оказалось все не так и плохо. Приехали они в военный городок под Витебском, поселились сначала в казарме, а потом в семейном общежитии – двухэтажном старом доме со всеми удобствами. Своя комната, общая кухня. И снабжение в военном городке было лучше, чем везде.
Подружилась Люба с такими же, как она, юными девчонками, молодыми мамами. Потом родилась у них Олечка – маленький кудряш, обожаемый всеми в их большой офицерской семье.
Кудряш – так и звали ее тут. Она была большеглазая, сообразительная, но немного боязливая девчушка. Пряталась за спины, видя чужих, зато, когда привыкала обволакивала детской лаской и какой-то милой непосредственностью.
Люба гордилась дочкой. Кудри от папы, а большие синие глаза – её глаза.
Мужья служили, дома появлялись лишь по ночам, а иногда и вовсе убывали на долгие учения. И однажды с таких вот учений просто не вернулись.
Война ...
Люба получила от Антона оптимистичное письмо-записку, переданное с оказией. Мол, погоди чуток, погоним немцев и вернёмся. Так, не война, а просто ЧП какое-то... Люба так и восприняла это, как непредвиденную короткую разлуку.
И только теперь, когда пришлось оказаться в толпе людей, когда услышала отдаленные разрывы, увидела раненых, поняла – война.
Но ведь этого быть не может. Не может. Скоро, скоро весь этот ужас завершится, и она с дочкой вернётся к мужу, а он будет её ругать – куда уехала, не посоветовавшись. Зачем уехала?
Поезд набирал скорость. И вдруг рвануло совсем рядом. Где-то впереди.
– Бомбежка!
– Бомбят!
– С верхних полок слезайте! Ложись на пол!
Мужичок без рук так и лег с самокруткой во рту, прикрыл голову культями, свернулся калачом. И Любе стало как-то стыдно за него. Чего он так испугался? Ведь не может быть, что в поезд попадет бомба. Тут же простые люди, дети.
Но тут кто-то рванул её за подол, она упала на колени и уподобилась большинству, пригнулась, прикрывая собой дочку.
– Не бойся, Кудряш, просто спрячемся.
А дальше Люба слабо что помнила. Их подбросило и ее больно придавило чем-то, сплюснуло грудную клетку так, что на секунду потеряла она сознание. Она поняла, что не может дышать, зарычала, стараясь выпустить из себя воздух.
Кругом кричали так громко, что казалось, от этого ей и плохо. Вот если б они не кричали...
Она отдышалась, открыла глаза, на ней мешки – над ней висел открытый рундук. В окне – окровавленный человек и прямо по нему, по его безжизненным рукам лезет наружу женщина.
Что это? Они перевернулись? Оля!
Где Оля? Дочка где?
– Оля, – но это была попытка крика, вырвался только хрип, – Кудряш!
Люба с трудом выбралась из-под завала мешков и стекол. Огляделась. Крикнула уже громче.
Увидела, что в окно её зовут, кричат ей, но она искала по вагону. Идти было невозможно. Оля где?
Наверное, дочку вытащили, пока она была без сознания. И Люба поползла к окну, не замечая искореженные тела – там, за окном, наверняка, Олечка.
И только она выбралась, как опять послышался гул самолётов, все бросились в стороны, кто под покореженные вагоны, кто в перелесок через поле. Люба залезла под вагон, вместе с толпой. А по полю бежали люди. Какая-то старушка отстала, не успевала за всеми, одна в длинной юбке петляла как заяц, а самолёт низко спускался над ней. А потом упала, прошитая длинной очередью, юбка её задралась.
Люба впервые вот так близко видела такую жестокость. Она застыла в изумлении, никак не могла понять – что изменилось в этом мире? Ещё вчера мир был светлым, а сегодня....
Олечка! Где ее дочка? Олечка!
Как только самолёты исчезли, она опять бросилась искать дочь. Бегала рядом с вагонами, кричала, спрашивала людей. Голова кружилась, её вырвало. Очень болела спина.
– Девочку не видели маленькую? Кудрявая, в синей кофте...
– Девочку не видели маленькую? Кудрявая, в синей кофте...
Людям было не до нее. Какой-то мальчик лет девяти тоже искал бабушку:
– Бабка! Бабка! Баба Вера! – кричал громко, с надрывом.
Люба через узел сцепки перебралась на другую сторону, где тоже были люди, бегала в поиске там.
Появились железнодорожники и военные, начали направлять людей к дороге, говорили, что будут машины. Но Люба не могла уйти. Где-то здесь осталась Олечка.
Люди вытаскивали из вагонов свой скарб. Кто-то плакал, кто-то помогал пострадавшим.
Наверное, она плохо посмотрела в вагоне. Надо вернуться. Но в раскореженном, свёрнутом составе она никак не могла понять, где конкретно её вагон. Она его потеряла.
Она даже не вспомнила об утерянной сумке. Олечка!
Наконец, она предположила, что вылезла именно из этого вот вагона. Собралась лезть в окно. Но какой-то усатый рабочий-путеец остановил ее.
– Да куда ты? Стекла же...
– Там дочка...
Рабочий махнул рукой.
– Нет там никого, мы только оттуда. Всех живых вынесли уж. Только мертвые там.
– Мне надо, – она вырывала руку, а он уцепил её ещё сильнее.
– Я там был, там нет девочки. Может увезли..
– Мне надо, пустите..., – он схватил ее в охапку, а она все рвалась туда, где могла быть дочь.
– Да говорю тебе, нет там ребенка, сама изрежешься...
А дальше Люба ничего не помнила. Очнулась она уже в кабине грузовика, ехала привалившись к какому-то военному.
– Очнулась? Сейчас в медчасть приедем уж.
Сознание возвращалось диким криком. Она тряхнула головой, глубоко вдохнула. Надежда материнская ограждала психику.
– А туда всех с поезда отправили? В медчасть?
– Нет. Кого-куда. Не знаю я. Но ты не переживай, скажут там, где все.
Люба потрогала карман – документы и деньги были при ней, в глубоком кармане вязаной красной кофты.
Дочка! Дочка! Сердце ныло ...
***
Друзья, эта история окончена. Листайте... Доброго чтения!
И ещё для вас другие мои рассказы: