Заметка Петра Ивановича Бартенева
Еще Гизо сказал, что "к мертвым надо относиться с полной справедливостью" (on ne doit aux morts que la stricte vérité); но соблюдать эту справедливость трудно по отношению к великим историческим деятелям. Они всегда имеют и будут иметь и горячих поклонников, и ожесточенных ненавистников: всякому хочется, чтобы великий человек, приходился на его лад, и всегда находятся охотники покадить мертвецу, "чтобы других задеть кадилом".
Так память Екатерины Великой преследовалась и сыном (Павел Петрович), и вторым из царственных внуков её (Николай Павлович). Самое имя ее было почти запретным; из печатных сборников выдирались неугодный узаконения ее. Некоторые почтенные лица удивлялись моей дерзости, когда, в сборнике "Семнадцатый век", я перепечатал большой манифест о восшествии ее на престол.
Граф С. Г. Строганов нередко рассказывал, как государь император Николай Павлович спрашивал его в 1829 году о том, что "говорят в Москве по поводу Адрианопольского мира" (здесь русско-турецкий мир 1829 года), и на ответ его, что в Москве еще живы старики, помнящие Екатерину и питавшие надежду на занятие Царьграда, быстро выпрямился и произнес:
"Je suis heureux que je n'ai de commun avec elle que mon profile" (я счастлив, что y меня общего с ней только профиль лица). Поэтому немудрено, что целое поколение русских людей почти вовсе не знало про лучшее время новой русской истории и оценивало великую государыню только с её слабых сторон, почерпая обильные о том сведения в заграничных книгах.
Исторически истины выясняются медленно. Лишь с прошлого царствования (здесь Александра II) началось у нас настоящее знакомство с этой "избранницей русского народа", и в наши дни даже и в чужих краях раздаются сочувственные Екатерине отзывы, к числу которых" принадлежит" и статья графа Фицтума (здесь граф Карл-Фридрих Фицтум фон Экштедт).
Она не показывает в сочинителе близкого знания русской истории, но важна потому, что в ней приведены выдержки из записок какой-то графини, имя которой не названо. Это должна быть графиня Варвара Николаевна Головина, племянница старого холостяка, некогда всевластного любимца императрицы Елисаветы Петровны, а при Екатерине обер-камергера И. И. Шувалова, жившая у него в доме на Невском (проспекте).
По своему положению она могла знать многое. Многосторонне образованная и живая, она конечно разузнавала о судьбе Петра III-го.
Она рассказывает, что решено было отправить Петра Федоровича в любимую его Голштинию вместе с его голштинскими солдатами, что для этого переезда приготовлялись в Кронштадте морские суда, и что в Ропше он должен был только переночевать накануне своего отъезда из России. Далее приводится рассказ графа Никиты Ивановича Панина.
"Его свидетельство, - замечает графиня, тем более заслуживает доверия, что, как известно, он не был лично расположен к Императрице. Воспитывая Павла, он надеялся, под регентством женщины, держать в своих руках бразды правления, и обманулся в своих расчётах.
Екатерина сразу захватила власть и обнаружила такую силу воли, что положила предел честолюбивым замыслам Панина. Он не прощал ей этого во всю свою жизнь. Однажды вечером, окруженный родными и друзьями, рассказывал он нам много любопытных случаев и незаметно коснулся кончины Петра III-го.
Я был у Государыни в кабинете, когда князь Орлов (Алексей Григорьевич) пришел сказать ей, что "все кончено". Она стояла посреди комнаты. Слово "кончено" поразило ее.
- Он уехал? - быстро спросила она, и когда узнала горестную истину, с ней сделался обморок. Опасались, что она не вынесет страшных судорог. Очнувшись, она плакала горько. "Я опозорена, - повторяла она. Потомство никогда не простит мне этого невольного преступления" (Ma gloire est perdue! Jamais la postérité ne me pardonnera ce crime involontaire).
Рассказу графа Панина вполне соответствует письмо графа А. Г. Орлова к Екатерине о событии 6 июля 1762 года:
Копия с письма графа А. Г. Орлова к Екатерине II-й
"Матушка милосердая Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь.
Матушка его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни.
Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек".
Замечание графа Ф. В. Ростопчина на предыдущее письмо (писано 11 ноября 1796 г.; 5 дней после смерти Императрицы Екатерины II-й)
"Кабинет ее был запечатан графом Самойловым (Александр Николаевич) и генерал-адъютантом Ростопчиным. Через три дня по смерти Императрицы поручено было в. к. Александру Павловичу и графу Безбородке (Александр Андреевич) рассмотреть все бумаги.
В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к Императору Павлу: по прочтении им возвращено Безбородке, и я имел его с 1/4 часа в руках. Почерк известный мне графа Орлова. Бумага - лист серой и нечистой, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева Государыни, и сим изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой Царицы.
На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал".
Есть свидетельство Фридриха Великого, который еще больше нежели граф Панин имел причины питать нерасположение к Екатерине, сумевшей освободиться от его влияния (Екатерина Алексеевна звала его "Ирод").
В разговоре с молодым графом Сегюром (Луи-Филипп), отправлявшимся на посольство в Петербург, он утвердительно говорит о непричастности Екатерины к гибели Петра III-го. Это веское свидетельство находится в печатных записках графа Сегюра.
Последние голштинцы (1763-й год; заметка профессора В. А. Бильбасова)
Судьба "гольштейнского отряда" Петра III известна: с восшествием на престол Екатерины II отряд был уничтожен. Уже 29-го июня 1762 года адмирал Талызин (Иван Лукьянович) доносил из Кронштадта сенату: "на купеческих кораблях прибыло голштинских офицеров, а именно: бригадир, полковник, майор, капитан, штык-юнкер, аудитор, полковой квартирмейстер и полковой лекарь да рядовых 88 человек" ("Архив сената", секр. дела, №709).
Это были "голштинцы", случайно перехваченные в Петергофе. В тот же день раскассирование всего отряда, не особенно многочисленного и находившегося в Ораниенбауме, было поручено генерал-поручику Василию Ивановичу Суворову, который в три недели исполнил возложенное на него поручение и от 22-го июля, доносил сенату, что "природных голштинцев велено из Кронштадта отпустить в Голштинию с генералом Шильдом водою", лифдяндцы и малороссы были высланы на родину, русские же и "прочие здешние" получили новые паспорта и приняты были, по желанию, на службу теми же чинами.
Суворов, извещая сенат "о пришедшем к ревельскому порту любском торговом галиоте, на котором привезено голштинского войска до ста пятидесяти человек, и что еще везется на судах в Ревель из Голштинии войска до пятисот человек, которыми командует генерал-лейтенант Кетенбург", прибавлял, что "её императорское величество всевысочайше указать соизволила об оном прибывшем и впредь прибывающими в Ревель голштинской службы генералитетом, штаб, обер и унтер-офицерами и рядовыми учинить против вышеописанного ж", т. е. отправить "в Голштинию водою".
Таким образом, в Росси, по донесению Суворова, не осталось ни одного "голштинца". Год спустя, в июне 1763 года, Екатерина II посетила Ораниенбаум, в котором оказалось еще пятнадцать "голштинцев" из раскассированного год назад отряда. Очевидно: эти "голштинцы" не пожелали возвратиться на родину, что, впрочем, вполне ясно из приводимых ниже документов.
"Его сиятельству господину генерал-аншефу, ее императорская величества обер-гофмаршалу, действительному камергеру и разных орденов кавалеру графу Карлу Ефимовичу фон Сиверсу от генерал-майора и кавалера Ферстера (здесь начальник ораниенбаумского арсенала) донесение:
Ее императорское величество всемилостивейшая государыня всевысочайше во время в ораниенбаумском доме присутствия в 25 день минувшего июня, всемилостивейше указать мне соизволила о всех ныне находящихся в Ораниенбауме бывших в голштинской военной службе и оставшихся без определения в службу штаб и обер-офицерах для всевысочайшего рассмотрения поднести ее императорскому величеству список чрез ваше сиятельство с показанием в том списке кто при котором полку или в какой статской службе быть желает.
В исполнение оного ее императорского величества всевысочайшего именного указу о вышеописанных штаб и обер-офицерах список с желанием их учинён и для поднесения ее императорскому величеству на всевысочайшее рассмотрение вашему сиятельству в покорности моей и с чувствительною моею и всех тех штаб и обер-офицеров преданности в надежде вашего сиятельства из великодушия в исходатайстве высочайшей резолюции не оставлена при сем подносится. Иван Ферстер.
… дня 1763 году.
Список ныне находящимся в Ораниенбауме штаб и обер-офицерам с показанием их объявления кто, при какой службе быть желает, а именно:
1) Бригадир барон фон Дельвиг, пред сим состоял в военной службе бригадиром и поручен был ему полк, всеподданнейше просит об определении к некоторой здесь в Санкт-Петербурге или в Лиф-Эстляндии стоящей дивизии о высочайшей ее императорского величества милости, ибо он, во время бывшей в Петергофе в высоком правлении перемены будучи с полком, всего своего имения лишился.
2) Полковник фон Берг всеподданнейше просит в находящийся у Ладожского канала батальон тем же чином.
3) Подполковник Моисей Ланг всеподданнейше просит в состоящий в Лифляндии конный полк.
4) Майор Стефани подвергает себя на всевысочайшую ее императорского величества милость, прося по рангу его в статскую службу и высочайшего ее императорского величества милосердного вспоможения.
5) Майор Николай фон Бейер, который по приключенному глазам несчастью к полевой службе неспособен, подвергая себя всевысочайшей ее императорского величества дрожавшей и матерней милости, желание имеет в статскую службу асессором.
6) Гренадерской роты капитан Ферстер, будучи сначала кадетом, и с молодых своих лет дослуживался и произведен был по всем классам и при производствах никогда ни одним чином не обошел, но от градуса до градуса дослужился в капитаны, всеподданнейше просит в состоящие в Лифляндии конные полки и о не оставлении его, по заслуженном характере и по лишении при перемене всего своего имения, о милосердном вспоможении.
7) Ротмистр Витих, который подвержен был таковой же судьбе яко и капитан Ферстер, всеподданнейше просит в состоящий в Лифляндии третий гренадерский полк с всевысочайшим ее императорского величества милостивым вспоможением.
8) Капитан Карл Фридрих Бекельман, падя к стопам ее императорского величества всеподданнейше просит о определении его в состоящий в Лифляндии в дивизию генерал-аншефа и кавалера графа Румянцева пехотный полк, ибо он чрез восемь лет служил без жалованья на своем содержании, на что немало имения своего употребил, чем и пришел в не состояние доставить себя потребным экипажем.
9) Капитан Фридрих Ланг всеподданнейше просит об определении при санкт-петербургской полицмейстерской канцелярии тем же чином.
10) Капитан Грин всеподданнейше просит и желает службу продолжать при арсенале ораниенбаумском, который содержать будет в порядочном состоянии, и поныне принял немалый труд в распоряжении арсеналов, чего ради оное его прошение предается в высочайшее ее императорского величества соизволение.
11) Поручик Гофман, который, по старости лет и по бедности его, при полках служить в не состоянии, просит об определении к строениям в Ораниенбауме.
12) Поручик Голценбер просит по бедности его и по многоимении детей об определении при полиции в Санкт-Петербурге.
13) Поручик Ламбертус всеподданнейше просит в шлиссельбургский полк и о всевысочайшей ее императорского величества милости и о вспоможении на исправление потребным экипажем, ибо как отец его, так и он без таковой милости поправиться не в состоянии.
Вышеозначенные офицеры, находясь целый год "ни у каких дел" и не имея ни откуда пропитания, содержали себя с великою нуждою и бедностью, напротиву же того прочие офицеры, возвратясь в Голштинию, награждены пенсией.
Да сверх вышеописанных, обретаются в Ораниенбауме, которые ныне жительство имеют у подполковницы Килёвой:
Майор Антон Штанге, который находился в шлезвиг-голштинской службе при артиллерии шесть лет, просит всемилостивейшей ее императорского величества всевысочайшей милости и желание имеет определиться при санкт-петербургской главной артиллерии.
Поручик Фридрих Кох, который находился при таковой же голштинской пехотной военной службе девять лет, просит всеподданнейше ее императорского величества всемилостивейшего пожалования в дивизию его сиятельства графа Румянцева во второй гренадерский полк, а впрочем, подвергает он себя во всемилостивейшую ее императорского величества высочайшую милость.
Иван Ферстер"
Это последние "голштинцы"; дальнейшая судьба их неизвестна. Но имя злополучного голштинского отряда грустно прозвучало еще раз, спустя одиннадцать лет, в тяжелую пору пугачевщины, когда в рядах восставших появилось голштинское знамя 1762 года. Это было украденное из Ораниенбаума "голштинское знамя Дельвигова драгунского полка", по поводу которого был назначен розыск "каким образом cие знамя до Пугачева дошло".
Другие публикации: