Это произошло в сказочные времена, когда Одесса не считалась русским городом и поэтому ее не нужно было бомбить.
Просто красивый город у самого синего Черного моря, в котором жили хорошие люди. И плохие жили тоже. Разные.
И всего остального было понемногу. Как и в России. Равнодушных чиновников, коррумпированных силовиков, несчастных и брошенных детей. В этом мы были похожи, пока кто-то не решил, что мы должны стать одинаковыми.
Именно в те сказочные времена я и познакомилась с тремя одесскими беспризорницами. Надей-большой, Надей-маленькой и Кариной.
Они были ангелами. Только этого никто не видел, так как крылья за их спиной были обрезаны. И из спины сочилась кровь, которую тоже никто не замечал. Кроме одесских же вампиров.
«Я была знакома с вампиршей Дианой, прославившей пару лет назад нашу Одессу на весь мир. Диана заболела раком и решила, что выздороветь ей поможет детская кровь. Лютой зимой она собирала у себя в квартире нас, бродяжек, подкармливала, грела, а потом сцеживала и пила кровь. Немного, с каждого по треть стакана где-то, чтобы мы не умерли от обескровливания.
Когда Диану поймали, я стала потерпевшей по делу. Меня забрали в РОВД для допроса и в “обезьяннике” не кормили несколько дней, просто забыли. У одной из девчонок была с собой банка майонеза, и мы ее всю дочиста вылизали. Следователю я потом сказала, что Диана была самым добрым человеком, встреченным мною в жизни. Жаль, что моя кровь ей не помогла, потому что у меня уже был ВИЧ», — рассказывала Надя-большая.
Она лежала в больничке на окраине Одессы. Все подобные больницы похожи друг на друга и в них нет какого-то особого колорита. Кроме того, что здесь содержались арестованные из следственного изолятора. Как и Надя-большая.
Собственно, в самой Одессе середины нулевых этого колорита тоже уже не было. Многие евреи эмигрировали в Израиль и знаменитый одесский говор, который так любят пародировать в сериалах, почти не был слышен на ее улицах.
Сама Одесса напоминала роскошный дворец, ставший коммунальной квартирой. Знаете, таких особенно много в Питере. Позолота, проглядывающая сквозь ветхость.
Помню я забрела в какой-то типичный одесский дворик, где сохло на верёвках белье, а прямо посредине двора стояла облупившаяся статуя прекрасной девушки.
Наподобие той, что в фильме «Формула любви».
Белье колыхалась на ветру. Статуя была молчалива и прекрасна. А я подумала: ничего себе, здесь бы кино снимать.
Ведь все по-настоящему. И этот ветер, и море, и даже беспризорники с их Библией Бродяг.
Надя-большая села за ограбленный коммерческий ларек на Привозе. В больнице ей сказали, что у неё ВИЧ. И она стала умирать.
Думая, что все, останется после нее на этой земле, — ворох истрепавшихся глянцевых фотографий, где она изображена ангелом, да пухлый самодельный талмуд с переплетом из старых джинсов.
Это Библия Бродяг.
Вместе со своими подругами Надя, пишущая с ошибками и закончившая всего семь классов, сочиняла эту книгу долгих пять лет, то есть всю младенческую пору своего бесприютства.
Когда мир еще не сузился до размеров тюремной камеры, а жизнь казалась бесконечной.
Мне говорили: почему я написала об одесских бродягах? Разве в Москве или в Питере их меньше?
Нет, не меньше — но здесь, на теплом берегу самого Черного моря, они были концентрированнее, что ли. Колоритнее.
Для них вольная жизнь — со своим кодексом чести, сводом жизненных правил — была естественна и проста. Под знаменитой Потемкинской лестницей, слева, в стене, находилась пещера. Ее облюбовали местные беспризорники. От десяти до восемнадцати.
Они знали, что их будущее по тюрьмам и зонам, по шумливым здешним дворам, от Молдаванки до Пересыпи.
Но пока они были вне социума и вне конкуренции.
Стайка в стиле шансон из трех девчонок, которые принадлежали самим себе. Надя-большая, похожая на огромное, безобидное животное. Изворотливая Каринка, чья мать работала жокеем на Одесском ипподроме. И, наконец, немая Надька-маленькая, которая сбежала от алкоголиков-родителей.
— По вечерам бомбим лохов на Французском бульваре, кого-нибудь грабим или разводим педофилов на деньги, — рассказывала мне Карина про нехитрые девичьи забавы. — Холодно — папики нас покормят в тепле, а когда надо “расплачиваться”, мы объявляем, что нам еще нет шестнадцати. И все, сматываемся.
Они зарабатывали тем, что снимали драки на первые мобильники и продавали юзерам для выкладки в Интернет. Если драк не было, то сами приставали к кому-нибудь и лупили смертным боем: чем больше крови, тем выше ценятся кадры — до 20 долларов.
Надька-большая, Каринка и Надька-маленькая не думали ни о чем дольше той минуты, в которой жили.
Они не мечтали, что могли бы спать на кроватях, а не в подвалах, ходить в школу, выслушивать нравоучения от родителей.
Их жизнь была проста и понятна. “Не били бы мы, били бы нас”, — философски замечала Каринка.
Они копались в мусорном баке исключительно у «Кемпински», того самого отеля, который потом, заброшенный, по чьей-то фантазии превратится в штаб наёмников НАТО…
А тогда туристы изо всех стран, и из России тоже, выбрасывали разные вкусности, там и омара недоеденного можно было найти, если постараться.
Еще девчонки были очень жестоки, могли избить до полусмерти свою жертву. Но при этом добры и отходчивы. «Фильм про них мы снимали несколько месяцев и ни разу девки не попробовали что-то у нас «скрысятничать», — рассказывали мне местные журналисты.
Со временем девочки стали мне доверять, рассказали, как первый раз изнасиловали Надю-большую. Цыгане. Ромы. Им надо было уничтожить свою жертву, сломать ее и заставить выходить на панель. Как остригли ее наголо в приюте. Как оттуда она сбежала и ее приютила некая Диана, оказавшаяся вампиром, пившим кровь у детей. Подумаешь, немного крови, зато тепло и сытно…
Как-то местный арт-хаусный фотограф Лукас предложил Надьке и Каринке за кормежку бесплатную фотосессию. В образе гадких лебедей — нищих в глянце.
Только белые крылья хлопают за спиной.
На следующем снимке крылья отрезают как бы без наркоза в как бы больнице. Жесть.
Фотограф этот совместил несовместимое: дырявые китайские кроссовки и белоснежные балетные пачки, чистоту энд грязь. А в качестве платы сводил девчонок в “Макдоналдс”.
Позируя, Надька-большая приобняла свои плечи. По запястьям вверх поползли “железнодорожные шпалы”, следы порезанных вен. У нее было три неудавшихся самоубийства.
Своих новых подруг Каринку и Надьку-маленькую Надя-большая нашла на трубах теплотрассы, где те коротали зиму. Подумав, осталась с ними.
Она никому не верила. Кроме Бога, про которого ей рассказали профессиональные нищенки у церкви. История про то, что наш мир был кем-то однажды создан, и по каким правилам, и кто эти правила установил, поделив несправедливость на еще большую несправедливость, так запала в Надькину душу, что та решила сочинить свои собственные правила жития — собственную Библию. Более понятную любому бродяге или нищему.
Так как настоящую Книгу Надька не читала, то за основу она взяла Библию мореплавателей, та хранилась в одном из музеев Одессы с 1906 года. Капитан одного судна сдал ее туда, а до этого целые поколения моряков сто долгих лет писали эту книгу. Этот талмуд в детстве видела в музее Каринка.
В своем Ветхом Завете девчонки сделали потайные кармашки, в которых спрятали презервативы, придумали десять заповедей, мало чем отличающихся от настоящих: “Не крысятничай”, “Не предавай”.
Кроме одной: “Если тебя хотят ударить, ударь первым — и посильнее”. “Если уже ударили — перетерпи, дождись, пока станешь сильным, и отомсти”.
Бессмертное творение девчонки замуровали в стену в одном из заброшенных домов, чтобы не нашли чужие.
Местные журналисты зачитали отрывки из их Библии по телевизору, а некоторые даже художественно экранизировали, пока книга еще была на виду. Так о Библии Бродяг узнала я. Залётная московская журналистка.
Бродяги любили рассказывать друг другу сказки. Искали на окраине трубу горячего водоснабжения, забирались на нее с ногами, закутывались во все куртки и кофты, прижимались лицом к лицу и тихо шептали друг другу на ухо истории, как мамины сказки, пока не слипнутся глаза.
Разрешены были только самые страшные. Чтоб мурашки по телу. Тогда уличный холод не проберется внутрь. Некоторые истории нашли свое отражение и в Библии Бродяг.
Как, например, главная страшилка одесских беспризорников — про милиционера Хельмута, призрак которого жил в полуразрушенном здании на Княжьей, 1, и по ночам охотился за малолетними. Кого нашёл — съел.
— Никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если ночь застала вас врасплох, не ночуйте на Княжьей, — страшным голосом завывала Каринка. — Хельмут не знает ни жалости, ни пощады.
Из Библии: “В одном из отделений милиции служил злобный милиционер, который бил беспризорников при задержании смертным боем. Ему это доставляло удовольствие. Как его звали — никто не знал. А по телевизору шли “Семнадцать мгновений весны” (фильм такой), и там фашист, пытая ребенка, приказывал своему подручному положить малыша на подоконник: “Хельмут, принеси ребенка!”
“Хельмут, приведи беспризорника”, — обратились начальники к злому милиционеру. И тот пошел за очередным задержанным в коридор, чтобы после пыток отправить ребенка в приют”.
Отсюда и кличка.
Никто не знает, правда ли, но рассказывают, что однажды во время облавы на детей, устроенной в городских развалинах, злобный Хельмут попал под камнепад. И… погиб, засыпанный штукатуркой. Напрасно умолял он о пощаде беспризорных подростков, прятавшихся от него здесь.
— Дети, вызовите “скорую”!
Те не вышли на его зов.
— И с тех пор Хельмут-мертвец бродит по дому, в котором его убили, чтобы отомстить нам за свою смерть, — безжизненным голосом повторяла Каринка. — Никогда, ни при каких обстоятельствах не ходите на Княжью.
Жаль, что Путин не слышал эту историю. Наверняка захотел бы освободить Одессу от мерзкой души нациста Хельмута. Вот же он, не бандеровец, а ещё даже хуже.
Бессмертие злой милиционерской души для бродяг — вещь, не поддающаяся сомнению.
Только его злобный дух, вернее, боязнь того, что однажды он придет и за тобой, может заставить бродягу покончить с никчемным бродяжничеством.
Когда Надька-большая попала за решетку за ограбление ларька, то решила: выйдет после срока и пойдет доучиваться в школу, хватит с нее бездельничать. Но за решеткой у Надьки нашли ВИЧ.
…Каринка поднялась в четыре утра, чтобы занять очередь в знаменитую одесскую пересылку, где сиживал еще Лев Троцкий.
Чтобы не опоздать, залезла с билетом в трамвай, как белый человек, а не прицепилась на трамвайную “колбасу”, железный отросток снаружи, на котором держатся вагоны.
В качестве сопровождающей с Каринкой поплелась Кристина, тоже бродяга. А еще я.
Мы ехали навестить Надю-большую. В отличие от подруги Каринка пока на свободе. Но и она тоже числилась в розыске за разбойное нападение.
“Вы на стреме постойте, посмотрите, чтобы охранник не засек, а я к девчонкам для разговора слазаю, — скомандовала мне Каринка. — Мы так часто делаем — пробираемся тайком на стену тюрьмы и сидим там, держась за колючую проволоку, с камерами переговариваемся!”
— Слышала хоть, кто такой Троцкий, он ведь здесь сидел? — интересуюсь у Каринки, торча на шухере, пока та взбирается наверх по отвесному бетону.
— Как же, — пыхтит Каринка. — Кто такой, правда, не помню, но поговорку слышала. Пи…т, как Троцкий.
А еще она лично знакома с Лениным — мальчуганом лет шестнадцати из другой бродяжьей стаи. Одесские бродяги ученые.
В передачку Надьке мы запихали теплое белье, потому что в камерах с толстенными кирпичными стенами холодно даже летом, конфеты-леденцы без обертки (так положено, чтобы легче разворачивать вертухаям). И еще полкило самой дешевой заварки для чифира. “На общак мало. Но на два дня, может, и хватит”, — тоном знатока, оценив объем, заявила сопровождающая нас Кристина.
Каринка взяла ее с собой как эксперта — у Кристинки за решеткой мамка и жених. Кристинка их ждет. Бродяги — они такие, верные. Амплитуда колебаний их эмоций — вверх-вниз — как на качелях, от великой любви до великой ненависти. А кроме этих чувств, которые на уровне физиологии, ничего.
Половина Библии Бродяг посвящена несчастливым Надькиным романам. “Я не могу без тебя, Эрик.
Ты разбил мое сердце”, — выведено корявым почерком. И рядом — свекольно-красное сердце, пронзенное толстенной стрелой.
“А кто такой Эрик и где он?”
“Фиг его знает, Надька его уже разлюбила!”
Мать Каринки ждала нас дома, куда Каринка забежала на пять минут, чтобы забрать паспорт для тюремной передачки. “Хорошая она, но с тех пор как умер отец, не могу с ней”, — стрельнув сигаретку, объяснила на лету Каринка.
В том году ей исполнилось 18. Я была лет на десять старше. Но тоже бесшабашная и безмозговая.
По дереву мы вдвоем забрались на козырек над первым этажом девятиэтажки, напротив тюрьмы. Оттуда Каринка перелезла на стену каземата, а я осталась караулить внизу. Из какого-то окна сверху на нас вылили ведро воды — жильцам не понравилось, что шантрапа нелегально пробирается на свиданку.
— Надька, как у тебя дела? — закричала Каринка что есть мочи.
Хор десятка голосов, преимущественно мальчишеских, ответил ей. “Кари, это я — Самир. А это я — Колька, я за убийство отчима второй месяц сижу”.
Это представители соседних бродяжьих стай, мужских, тоже пойманных “птицеловами”.
— Каринка пришла, — Надька подошла к окну тюремной больнички. Бледная, худая, волосы растрепаны по плечам.
“Я знала, что так и будет, что она сядет, — вздохнула Карина. — Надька — дура. Я вот когда кого-нибудь граблю, не попадаюсь ни за что”.
…В этой истории нет и не будет хорошего конца.
После нашего визита в тюрьму Надька-большая слегла. Врачи сказали, что вряд ли она поднимется — воспаление легких, да в придачу к ВИЧ, да к гепатиту… Местные журналисты нашли потерпевших по делу, по которому Надька сидела, владельцев “вскрытого” ларька, попросили их забрать заявление, чтобы девочка хотя бы умерла на свободе, но те отказались. Их тоже можно понять. Бродяги всегда врут…
Немая Надька-маленькая вскоре погибла на стройке. Она спала там, наверное, пьяная, и ее полили керосином и заживо сожгли.
Потом умерла Карина… С которой мы ходили в тюрьму. Самая красивая и относительно благополучная изо всех.
Она была вторым ангелом на съемке, где врач садист отпиливал им крылья. Как мне объяснили, это был прообраз всех чиновников, всех извращенцев и прочих негодяев которые убили ее детство.
…Как ни странно, но Надя-большая с ВИЧ прожила дольше всех. Ее не стало только в Рождество 2019, чуть-чуть не дотянула до пандемии. В которую она тоже умерла бы, если бы не умерла до этого.
То, что она в свое время попала за решетку, ее и спасло — там ей давали АРВТ-терапию и она вошла в ремиссию. Но когда вышла на свободу, то все покатилось по-прежнему…
Надю-большую зарыли в общей могиле с БОМЖами и абортами. У ее сводной сестры , которая о существовании Нади узнала недавно, не было денег даже на самую скромную могилку. Одесские журналисты начали сбор средств на то, чтобы похоронить ее как человека, но, по-моему, так и не собрали. Стало не до этого.
На ее последнюю фотографию страшно смотреть — какая-то жуткая ведьма, худая, страшная, беззубая. Ничего общего с ангелом в белой больничной рубашке и с отрезанными крыльями. У неё была последняя терминальная стадия СПИДа. Ей было 25 или около того.
Вчера я написала своему другу, журналисту из Одессы, что снимал про них фильм, попросила скинуть мне старые фото девчонок, проиллюстрировать статью.
«Ты как?» — спросила я у него.
«Норм, — ответил он. — Только стало сдавать сердце. Надо же перед женой себя геройски вести, а организм предательски вздрагивает, болит отказывается работать. Мы с женой сейчас стараемся вообще не расставаться. Все время боюсь, что вернусь, а дома руины. Лучше сразу и вместе».
Две Нади и Карина, надеюсь, что вы давно уже в раю и не видите всего этого кошмара.
А Библию Бродяг так и не нашли. И неизвестно даже, уцелел после обстрелов дом, в стену которого ее замуровали прекрасные гадкие лебеди.
