Еще некоторое время за стеной был слышен бубнёж, потом всё стихло.
– Эй, Линка, сюда подь, – в дверь заглянула Морна.
Вера сбросила одеяло и вернулась в комнату. Присела на лавку, вопросительно уставилась на Морну и непроизвольно вздохнула.
– А неча вздыхать-та, решать давай, что с тобой делать.
– А давайте для начала вы мне расскажете о семье?
Морна помолчала, повздыхала. Она явно что-то обдумывала.
– Ты не «выкай» мне, так и зови – Морна, а то любой догадается, что с головой у тебя худо. Я так порешила: к Лещихе не пойдем, потому как нам лишние свидетели не нужны.
– Лещиха – это кто?
– Травница она. И первая сплетница на деревне. Ты вот мне лучше скажи: ты вообще ничего не помнишь?
– Совсем. Даже как меня зовут не помню. И чем болела.
– Болела ты жгучкой. Это когда человек горячий и без памяти лежит. Бывает – дня три, бывает – больше. Помирают от нее редко. От бродяг ты подцепила. Стояли тут табором, да снялись и ушли, как только Телеп заболел. Это староста наш. Ну вот еще: ты заболела и две девки с дальнего краю села. Кривой Мешки дочка померла на третий день, а остальные все – слава Единому! – выздоровели. Зовут тебя Елькой или Линкой, чаще – Линкой. А полное твое имя – Елина. Погоди-ка, я чаю взбодрю. Чо на пустую-та сидеть.
Морна вышла на улицу, Вера потянулась следом.
Двор был большой. По периметру так же огорожен кустами, в стороне, под навесом устроено что-то вроде летней кухни. Кругом выложен низенький каменный колодец, в нем – костерок потухший. Над костром – прикрытый крышкой котелок.
Зачерпнув две кружки, Морна вернулась в дом.
– Садись, будем говорить с тобой.
Говорили долго...
Больше – Морна, но и Вера перебивала, вопросы задавала, пытаясь понять, что к чему, вникнуть в отношения, понять, как ей жить и выживать. Опасаясь сказать что-то лишнее, незнакомое Морне слово или понятие. Два раза доливали чай. Ну, как чай, скорее – травяной настой, чуть терпковатый, но приятный на вкус.
К концу беседы устали обе.
– Так что ты, Елька, зла-та не держи на меня. Ни тебе в приюте хорошо не будет, ни нам головы приткнуть будет негде. Если что нужно – будешь спрашивать, так и вспомнишь всё понемногу.
– Морна, пойду я полежу немного, голова болит сильно. Подумаю, над тем, что сказала ты.
– Ну, иди, иди... Да много не думай, от такого вот с ума и сходят. Мало ли забот по дому да по хозяйству, об том и думай. А умствовать – это пущай вон ристократы думают.
Вера ушла в свою комнатку, легла и укрылась с головой одеялом. Слишком много информации, слишком много странного. И, похоже, что она не только не в своем времени, но еще и не в своем мире. Ни разу не прозвучало слово телефон. Или – электричество, автобус, телевизор.
Если собрать всю информацию в кучу, то получается следующее...
Отец и мать Елины здесь не местные, пришлые. Много лет назад перебрались сюда из города. Ехать до города не меньше 4-х дней, а то и больше, тут как с погодой повезет. И называется он Кроун. Город большой, правят там герцог и жена его, пресветлая герцогиня Лива.
Вот из Кроуна и переехали родители Ельки. Купили земли малый надел, дом вот этот поставили, корову, кур завели, овечек, гусей даже, да и стали жить.
Отец рыбачил, он удачливый был и работящий.
А Линда, мать Елины, дом вела, вышивала красиво.
Отец улов увозил к торгу. Торг, это такое место есть, на лодке туда полдня, а рыбачить там худо, скалы кругом, рыбы толком нет. Туда с ближних сел лавочники приезжают и торговцы из мелких городков. И там рыбу берут на продажу и платят сразу. Там и трактир есть и село малое. Но жить там неудобно, земля не родит, один камень, так что живут они только сдачей жилья. И Вара туда же рыбу возит.
А еще Морна говорила: «Он, Вара-то, не плохой мужик, работящий и не злой, но неловкий да не шибко удачливый. Ну вот Линда от жгучки и померла, тебе, Елька, тогда всего лет восемь было. Да ты не боись, жгучкой один раз в жизни болеют. Ты ужо отмучалась. А я больше года вдовела тогда. Ну, два года отец твой продержался. А потом посватался ко мне, честь честью. Дом-то уже поразорен был, и корова издохла, но все еще крепкое было хозяйство. И к Гантею хорошо относился, сынком звал, и все налаживаться стало. Ну, только год и прожили мирно. Осенью погода переменчива, разбил отец твой лодку о скалы и сутки, почитай, в холодной воде проболтался. Вынесло его течением, выжил. Только болеть начал, все кашлял. И месяца не прожил после. Но свёл меня к Телепу, пока ходил ещё, и свидетелей назвал аж трех. И при свидетелях велел, что ежели помрет – дом тебе оставляет до замужества. Вот как замуж тебя выдам, да с приданым хорошим, так дом и мой. Ну, а Вара-та уж опосля пришёл в примаки. Ну, тоже не пустой – лодка своя у него, крепкая, сети опять жа. Так вот и живем все...».
Вера лежала, свернувшись в комок, и плакала. Просто накопилось всё, тут и слабость после болезни, и понимание, что ни дочку, ни внуков больше не увидит никогда, тут и шок от всего происходящего...
А ещё думала: «Лет Елине – то есть мне – сейчас восемнадцать. Ещё два года до замужества, раньше никак нельзя. До двадцати замуж отдать – в храме не обручат, и староста не запишет в бумаги. А причина очень простая – живут здесь дольше. Морне уже сильно за пятьдесят, а ведь ей и тридцать-то не дашь. А самая старая в селе бабка уже за двести перевалила. Но это уже совсем старуха считается. И как теперь с этим всем жить – вообще непонятно. Дожить до двухсот – замечательно, но не в такой же халупе страшенной...».
Так под эти мысли – в полной растерянности от обилия нового и непривычного – Вера и задремала.
Глава 5
Сон был не долгий и не крепкий, но освежил. В доме никого не было, и Вера вышла во двор.
– Морна-а!
– Чо орёшь-та? Тута я, – Морна появилась откуда-то из сараюшки.
– Морна, мне лучше уже. Может, ты мне покажешь: где что в доме и в хозяйстве у нас?
– Ты ничо так и не вспомнила?
– Нет, Морна. Всё вокруг как чужое выглядит. А я же не могу все время лежать. Надо же что-то делать.
– Ты смотри-ка, раньше ты не рвалась делать-та... Ну, пойдем, покажу, где что есть. Ток может покормить тебя сперва? Ты в беспамятстве-та была – одни настои три дня пила, Лещиха травы разной дала, да велела поить горячим. Ты и так была тощая, как палка, а сейчас и совсем страшна.
– Спасибо, но давай сперва дом и хозяйство посмотрим, а потом вместе пообедаем. Да и поговорим еще. Слишком мне все незнакомым кажется и странным.
– Ну, девка, как знаешь, пойдем тогда.
Обход был долгим. Начали с погреба. Был он выкопан отдельно от дома, большой, справный. Полки по стенам, ящики. Но почти пустой. Маленький деревянный бочонок – на дне, в слое соли несколько кусков сала. Отдельно на стене прибита широкая полка. Там молоко в глиняных кувшинах, горшочек с маслом и широкая плошка с творогом, закрытая чистой тряпочкой. А вот овощей – совсем мало.
– Дак что ты хочешь-та, девка? Весна, за зиму все доели, что запасли.
Плоды оставшиеся были разные, в одном ящике немного старой, уже прорастающей моркови, лук с перьями, четыре маленькие тыквы, килограмма по полтора-два, не больше.
– Морна, а вот это что такое?
– Дак бака это. Ну, в земле растет, еда такая... – Морна аж растерялась.
Похоже, эта самая бака – очень распространенная штука. Похожи плоды были на помесь репки и моркови. Толстые, вытянутые корнеплоды, все не больше килограмма, в основном грамм по пятьсот-шестьсот, со светлой кожицей.
– А ее сырую едят или как?
– Ты, Елька, и правда, как дурная. Варят ее. На ужин сёдня сделаем. Мужики-та только завтра вернутся, ну да ладно, одну-та я тебе сегодня сготовлю. Ты, главно дело, если кто соседи зайдут – молчи. А разнесут по деревне – потом и замуж тебя не возьмут.
– Да что ты меня всё замуж-то хочешь спихнуть?
– Дак, а как по-другому-та? Не век же тебе с нами куковать. А в девках засидишься – кто потом-та возьмёт? Приданое-та тебе справим, но вот коровы я за тобой не дам – корову это уже Вара покупал.
Я всё честь по чести сделаю, но и лишнего не проси. Вара, вон, еще ребёнка своего хочет. Так что через седьмицу поедем тебе второй сундук покупать и ткани, и обряд всякий, и зимой будешь шить и вышивать. Ты ведь вышиваешь-та хорошо, в мамку пошла. А теперь и не знаю, чо и думать – вдруг и это забыла?
– Нет, Морна, не волнуйся. Это я помню. И шить, и вышивать могу.
– Ну и ладно, дальше пошли.
Дальше был сарай, где разделённые жердями стояли корова и конёк. Корова была справная, гладкая, кормлёная, а конёк – уже старенький, но еще крепкий. В стойлах было не чищено.
– Вот видишь? С тобой сегодня провозилась и животину не обиходила. И на выпас Мысу не отправила. Доить помнишь как?
– Нет, Мора, не очень помню.
– Ну и не подходи тогда пока к животине. Мыса молодая и пугливая, я уж тута сама управлюсь. Дальше пошли.
Дальше был курятник, где Мора показала соломенные нычки. Заодно собрали почти десяток яиц.
– Ну, чо-та мало сегодня. Корзину-та держи крепче, а то, как тогда – выронишь и всё побьешь.
В курятнике было две двери. Вход на чистый двор и выход на задний. Через вторую, очевидно, и выпускали кур на задний двор. Отдельно, в соседнем сарайчике дружно хрюкала пара поросят. Не молочные уже, месяца по четыре, хорошенькие и толстые.
Потом был еще маленький огородик.
– Вот тута морква, тута лук у меня. А вот тута и есть бака. А капусты грядку я у ручья сделала. Тама хоть и не наша земля, но окромя как через двор – не пройти, я тама завсегда сажаю. Ручей-та помнишь где?
– Это где водопад?
– Ну, пониже только. Тама сыро завсегда, и кочны крепкие выходят. Лучше моей капусты и в селе нету.
– Морна, а огород маленький совсем. Разве этого на семью хватит на весь год?
– Хорошо хоть соображаешь, не совсем, видать, дурная стала-та. Это уже осенью докупим. Что Вара за весну-лето наловит, то продадим. А на денежки закупим чего не хватает. Не голытьба, чай, какая, не голодаем. А что не продадим рыбов-та, то засушим и зимой сами есть будем, не пропадём. Ну, идем далее.
Далее была сараюшка с инструментом и глиняными горшками, там же котел стоял большой, рама какая-то деревянная.
– Морна, а это станок ткацкий?
– Так станок и есть. Я на нем зимой знатные одеяла тку. Иногда даже с шерстью, теплые и красивые. Вот поедем на ярмарку – продадим. С тех денег тебе и купим что положено.
– А из чего ткешь? Вот рубаха на мне – она из чего?
– Ой, беда-а-а... Ну, как есть ничо не понимаешь. Ну, ничо, ничо... Справимся. Это, Елька, шёлк паучий. Такой покупаем на ярмарке. Он крепкий, сносу нет. Ну и по деньгам опять жа – не дорого.
– А что дорого?
– Ну, шерсть вот – не дешево, еще хлопок бывает, сатин, ситец там разный – ну, это для ристократов, да я и не люблю хлопок. Мнётся сильно, возни с ним много, да и линяет от стирки.
– Морна, вот про стирку – помыться бы мне.
– Ну, опосля обеда нагреем воды, да и намоешься. Да и расчесать бы тебя – а то страсть какая лохматая. Тогда сегодня и стирать будем заодно. Дрова-та не тратить лишний раз.
– А дрова где берете?
– Дак ты и собираешь.
– Как это?
– Ну, на берег к морю идешь, там место есть, всякий мусор туда сносит, там плавник всегда есть. Ну, конечно, ежели большая лесина попадется – на помощь позовешь, только сперва пометишь ее. А то, пока бегать будешь, ее ктось приберёт. Потом ужо свожу тебя. Ты, главно, с людями поменьше болтай. Там почти завсегда кто-та да есть. Ну, будя. Пошли до хаты, обедать будем.
Вареная бака больше всего похожа была на картофель. Морна сварила ее в котелке. Сняла с вареного плода тонкую кожицу и порезала на ломти. Плотная желтоватая мякоть. А на вкус – картошка как картошка, ну, может, чуть послаще. К обеду она добавила ещё маленький кусочек сала и вареные яйца.