Раньше Саныч был солидарным трудящимся. Первого мая он объединялся с пролетариями всех стран, брал в руки плакат с тем, кто очень помог ему в этом деле, и шёл на маёвку. Рядом шли такие же осенённые величием сограждане , было весело и волнительно: все понимали, что творят историю!
Для того, чтобы это чувство не пропадало, Саныч и солидарные с ним не особо скрываясь, отходили на минутку в ближайшую подворотню, потому что у них было! Подкрепив таким образом пролетарское самосознание, они вновь присоединялись к колонне и так продолжалось, пока не приходило время индивидуального ликования, заканчивающееся как правило за гаражами.
Ещё в школе Саныч прочитал повесть писателя Максима Горького "Мать", где рассказывалось, как революционный герой собирался на маёвку. Он надевал белую рубаху и, вроде, даже мылся. Белая рубаха у Саныча имелась. Её ему подарил на совершеннолетие отец, отдав свою, как знак признания того факта, что сын вырос и должен выглядеть в подворотне прилично. Рубашка эта была сшита из нейлона, материала заграничного, а значит дефицитного. Ею следовало гордится и беречь, что они и делали, сначала отец, потом сын.
За время бережной носки она немного потеряла в цвете, стала желтоватой, но сохранила странные ощущения на коже при надевании. Это её выделяло в череде других шмоток, появлявшихся время от времени у Саныча, можно было бы назвать её революционным артефактом, если бы Саныч не боялся, что за такой сленг легко схлопотать даже от друзей.
Подруга Саныча - поэтесса Кариес Тувинская, названная так в честь героини романа академика Ефремова, в обыденной жизни была нянечкой в детском саду. Её тонкая душа тоже рвалась на праздник, но в садике в этот день проходили важные эксперименты над детьми и её пролетарская, пусть и перегруженная поэзией натура, строго блюла такие важные вещи. Кроме того, друзья Саныча не считали правильным привлекать женщину к своим патриотическим занятием, если "бабы" и появлялись, то чаще всего совершенно незнакомые, но тоже движимые целями воссоединения.
Свой восторг от происходящего она обычно выражала в стихах. Они хорошо известны, цитировать здесь не станем, автору запомнилось такое:
- поднявши флаг, иду за другом
- нам непогода ни страшна
- пускай враги трепещут, мы знаем туго:
- ты не один, я - не одна!
Признаться честно, последние десятилетия не могут похвалиться массовым желанием людей носить чьи-то портреты, а поглотившая всех жажда наживы, принесённая с Запада, немного расшатала могучую ранее солидарность. К тому же подворотни в центре города были сплошь приватизированы коммерсантами и просто так достать, налить и выпить стало трудно. Опять же полицейские, ранее бывшие добрыми дядястёпами к таким порывам не проявляли больше снисходительности и понимания.
Но! Разве это причина, по которой бывший солидарный пролетарий станет отказываться от праздника?
Саныч, выкурив на кухне сигарету, полез в шкаф за нейлоновым чудом, придирчиво осмотрел, на месте ли пуговицы и не надо ли призвать к порядку нерадивую поэтессу, витающую в облаках, но всё было в порядке. - Умели раньше делать, - подумал удовлетворённо наш герой, впрочем мы и сами порой с ностальгией вспоминаем самое вкусное в мире пиво по 22 копейки и мороженное в ГУМе!
Идти никуда не надо было, это вызывало одновременно грусть и облегчение. Нет, конечно, Саныч был бы и рад пройтись с портретом Владимира Владимировича, но подозревал, что не все его его друзья одобрят такой поступок. Особенно интеллигент Михалыч, он в прошлом был завскладом и подсел на пятёрку за расстрату чего-то особо ценного. Вернувшись он примкнул к тем, кто винил за всё либералов и демократов, непонятным образом определив туда и Путина.
Бутылок у Саныча было две. Конечно, хватило бы и одной, но, ведь праздник, бабы могли реквизировать у друзей финансы, так что рисковать бесцельно проведённым днём Саныч не стал. - Не обеднею, - подумал он, - грозно посмотрел наКариес, которая, судя по всему собралась что-то сказать по этому поводу.
С возрастом рубашка стала великовата, - но это ничего, теперь носят на выпуск, - Саныч придирчиво осмотрел себя в зеркало и не найдя изъянов, трёхдневная щетина не в счёт, сложил бутылки в целафановый пакет и вышел за дверь.
- Вот нажруться гады, а ты сиди и жди, - Кариес вздохнула и обратилась к своей сумке, там лежала припасённая заранее бутылочка портвешка, разумно припрятанная для такого случая. - А мы телек включим, праздничный концерт посмотрим, что мы - немцы, что ли?
За гаражами всё было привычно и благостно. Пара друганов уже пришло и не торопясь посасывали пивко из пластиковых бутылок. Такое новшество и уровень сервиса - "деньги -качество" их более чем устраивало!
С праздником! - Воистину воскресе! - это Михалыч намекал на продолжающуюся борьбу пролетарской солидарности и церковного елея, каким-то загадочным образом объединившихся, но продолжающих вызывать сомнения у некоторых протестунов.
Не откладывая в долгий ящик, разлили и немедленно выпили за Первомай, за советскую власть. Потом за Сталина, сволочь, конечно, но войну выиграл! За дедов и отцов, за будущую Пасху, за страстную неделю. за Пост и за всех православных революционеров. За Ленина, - умнейший был мужик, теперь таких нет, - словом, ребята отдыхали на всю катушку.
Как Саныч очутился дома, он не помнил, песни помнил и драку с Михалычем - тоже, но остальное... Да и неважно это всё! Вот только что-то внутри заставило его пристально посмотреть на проснувшуюся Кариес.
- Что? Говори! Не тяни кота...
- Тут, это, ты не подумай чего, Саныч, сам понимаешь, пришёл вчера не вполне, так сказать...
- И? - Саныч приготовился услышать нудную песню про трудную бабью долю и всё такое..
- Рубашка-то твоя любимая..
- А что с ней? - Саныч никогда не сомневался, что нейлоновая рубашка от отца его переживёт.
- Кирдык ей, Саныч! - Полный алес и капут, - она достала из таза то, что раньше называлось одеждой.
Было похоже, что её пытали: прожжённая в нескольких местах, рваная по рукаву и даже карман, куда так удобно было класть паспорт, были вырваны с корнем и словно исжёваны каким-то неизвестным природе зверем.
Вид сокровища убил Саныча. Обрушилось всё: и вера в светлое будущее, и любовь к людям, и надежда, что всё будет хорошо.
Минут пять он молчал, горестно перебирая в руках отцовское наследие.
Потом поднял голову, лица на нём не было и спросил: - у нас там не осталось чего?
Кариес метнулась к холодильнику, причитая: - да конечно, я ж припасла, как знала...
