Войско Михаила Тверского не успело далеко продвинуться. Еще месили многочисленные сапоги ратников родную свою землю, а князя уже нагнал гонец.
-Дмитрий Московский на Тверь движется, а с ним вместе полчища несусветные! - доложил он, от страха выкатывая глаза из орбит.
Не желая прерывать задуманное восхождение на княжение во Владимире, князь Михаил попросил ханского посла Ачихожа продолжить путь до Владимира без него, дабы от имени Мамая предъявить ярлык на его имя, а сам поспешил обратно, в Тверь. Поспел как раз во время, когда уже заполыхали в огне окрестные села, через которые прошли войска Дмитрия и примкнувших в нему соседей. О том, что Дмитрия поддержали другие князья, Михаил узнал уже будучи за стенами собственной столицы. Вступить в бой с таким сильным соперником он не мог. Его собственное войско было раздроблено, да и будь оно в полном составе, это мало бы изменило ситуацию. Ему оставалось уповать на то, что прослышав о таком вероломстве со стороны Московского князя, на помощь ему придет Мамаево войско или зять Ольгерд. А до той поры надо было продержаться.
Неприятельские силы все прибывали под стены. Пришло большое войско из Новгорода. Разномастные стяги гордо развевались на ветру и были хорошо видны с высоких Тверских крепостных стен. Тверичан охватила паника. Ясно было, что перед натиском такого войска, дабы оно состоится, городу не устоять! Да и запасы не безграничны, а перед лицом предстоящей зимы, осада неминуемо обернется голодом...
Михаил Тверской вышел к народу сам. Речь его лилась рекой и по всему выходило, что вероломству Дмитрия Донского дивился он! Мало что не желает отдать подобру княжеский стол Владимира, так еще и привел под Тверские стены несусветную рать, подговорив на подлое дело и других князей! Далее он призывал к терпению и обещал поддержку Орды, а прокормиться они смогут забрав запасы во Владимире.
Михаил Тверской был убедителен. Мало кто задумался, а как же будут зимовать владимирцы, чьи запасы пойдут на пропитание тверичанам, ведь испокон веку так повелось, что человек, которому посулили сытое брюхо, мало заботится за чей счет выпадет ему такое счастье. Осада началась...
Это был долгий месяц. Михаил Тверской, видя, что осаждавшие не торопятся штурмовать город, проводил дерзкие вылазки из крепости и некоторые даже приносили результаты, однако князь Дмитрий продолжал стоять под городом, словно на отдых выбрался. Это злило и раздражало. Бездействие было мучительным, а помощь все еще не поспевала.
По другую сторону тверских крепостных стен, где стояли войска князей, пришедших проучить Михаила, тоже не все было гладко. Кто-то рвался в бой, сетуя на то, что приходится проводить дни в праздности, кто-то увещевал особо ретивых. Самые искушенные в боях выступали против штурма. За несколько лет до этого, вокруг Тверских стен был вырыт огромный ров, а над ним возвышался высокий вал. Штурмовать в одни ворота, значило нести большие потери, а люди были нынче в цене... Дмитрий соглашался с последними. Все понимали, что город они в конце концов возьмут - слишком неравны были силы. Только сколько людей погубят?! К тому же и там, за стенами, жили в страхе простые бабы с младенцами, коим чужды непомерные величия их князей, а пострадать за них придется! Дмитрий представлял себе Евдокию с детьми, и не мог решиться на штурм. Он велел ждать...
Ожидание увенчалось успехом. Через месяц с небольшим, из ворот вышли переговорщики. Впереди, высоко воздев над головой большой крест, шествовал Владыка Тверской Еуфимий, а за ним бояре, в простеньких, подобающих случаю, одеждах. Дмитрий послал вперед своих людей, чтобы узнать, чего решились просить у него тверичане. От имени князя своего, Михаила, послы попросили мира. Дмитрий, в сопровождении Владимира Суздальского, пришедшего ему на помощь одним из первых, встретился с Михаилом Тверским в поле, вдали от основного войска. При сей встречи присутствовали и митрополиты московского и тверского княжеств. Усталый и раздавленный пониманием, что Мамай бросил его на произвол судьбы, а Ольгерд сдержал обещание не воевать с Дмитрием, Михаил Тверской, сидел понурив голову и слушал, как митрополит Алексий, своим зычным голосом, еще не утратившим бодрости несмотря на явную дряхлость хозяина, зачитал заранее заготовленную Дмитрием примирительную грамоту. По ней князь Тверской должен был клятвенно обещать, что более на Владимирское княжество претендовать не будет и обязуется помогать Москве и другим княжествам в борьбе с Ордой. Если к первому пункту Михаил был готов, то вторая часть грамоты сильно удивила его. Пойти против Орды?! Да слыханное-то ли дело!
-А земли и имущество подлых предателей, Ивана Вельяминова и Некомата Сурожанина, отобрать! А самих, буде попадутся они в руки любому из князей, казнить лютою смертью! - добавил Дмитрий, после того, как Алексий, закончил чтение грамоты.
Михаил обреченно кивнул, соглашаясь на все пункты этого договора, понимая, что удача наверное отвернулась от него навсегда. Преклонив колени, он целовал крест, скрепляя грамоту священным обетом. Воротившись к себе, устало велел отозвать свои войска от Владимира и Торжка. Скоро пришла весть, что Ачихож, прознав, что Тверь подверглась осаде, а князь Михаил заперт внутри города, ночью снялся с места вместе со своими воинами и растворился во тьме, словно его и не было...
Возвращался в Москву Дмитрий в хорошем настроении. Радостью встретили его дома - Евдокия, гордо на мужа глядючи, объявила ему, что скоро снова дарует ему дитя! Знатный пир устроили в Москве! На нем присутствовали и сотоварищи Дмитрия - князья. Евдокия сидела рядом с мужем и гордость переполняла ее. Красив ее Дмитрий, силен, всеми уважаем. А как радовались дети его приезду! Даже маленький Юрий, и тот, улыбался беззубым ртом, глядя на отца. Василий, трех годов от роду, ступал по пятам Дмитрия, пытаясь ухватить за полу кафтана и привлечь к себе внимание, когда отец отвлекался на брата или сестру. Софьюшка, уже носившая в себе задатки будущей красоты, не сходила с его рук. Чего еще было желать ей? Наверное только мира, только покоя! Мечтала избавиться от долгих бессонных ночей, когда душа хотела полететь туда, где в походном шатре терпит муж ее тяготы воинской жизни. Сколько раз представляла она себе, что вдруг, шальная стрела вонзается в его сердце и он падает на мокрую землю, орошая ее своей кровью! В такие минуты, она вставала на колени и истово молилась, чтобы видения ее не обратились в явь.
Она почувствовала, как Дмитрий коснулся ее колена под столом.
-Устала, Дунюшка? - шепнул он ей так, чтобы никто больше не услышал.
Она кивнула.
-Ступай! - сказал он и она поднялась.
Поднялись и все, кто сидел за столом, поклонились княгине. Она вернулась в свою светлицу, намереваясь прилечь. Пир и правда утомил ее. Так всегда бывало в первые месяцы беременности. А во второй половине ей уже было неловко показываться на люди и потому, жизнь ее протекала в основном в теремных стенах, за исключением посещений церкви. Митрополит Алексий стал для нее настоящим духовным отцом и его старение она воспринимала с грустью и обреченности любящей дочери, сознающей, что час, когда он навсегда покинет ее, близок.
Не успела Евдокия прилечь, как в светлицу вплыла Акулина. Толстые щеки ее, и без того всегда румяные, пылали, как бывало в минуты гнева.
-Что случилось, Кулюшка? - Евдокия продолжала называть свою служанку, как и прежде, когда была еще девушкой.
-Срам, да и только! - раздалось в ответ.
Бросив эту загадочную фразу, Акулина замолкла многозначительно и Евдокия знала, что она не заговорит вновь, пока ее не начнут чуть ли не умолять об этом.
-Говори, Акулина! - сказала Евдокия, стараясь придать своему голосу твердость, что у нее редко получалось.
-Срам, говорю, творится! И где - в покоях княгини Московской!
-Говори толком, не томи! - Евдокия начинала сердиться.
-А ты, княгиня, не знаешь еще? - сделала Акулина удивленный вид.
-Да откуда ж я что узнаю, коли ты молчишь?!
-Дочка боярина Костра, Глафира, что тебе трапезу приносит, по всему видать, брюхата!
Евдокия резко села на ложе. Новость и впрямь отдавала срамом. Однако судить девушку, лишь со слов Акулины, Евдокия не торопилась. А ну как все не правда? Опозорить девицу неосторожным словом проще простого!
-С чего взяла? - спросила Евдокия, стараясь дознаться откуда идут истоки слухов.
-Да я то давно уж примечала, да все думала, мож нездоровится ей! А ныне Устинья ненароком столкнулась с ней, а там под платьем живот!
-Зови ее ко мне! - велела Евдокия, поняв, что отдохнуть ей сегодня не удастся.
Девушка вошла, опуская глаза долу. Лицо ее, бледное и осунувшееся, было искажено страхом. Она смотрела в пол, не смея поднять глаз на княгиню.
Акулина стояла позади, смотря на бедняжку со злорадным ехидством.
-Выйди! - велела ей Евдокия, уже не заботясь о том, осерчает ли ее служанка.
Акулина, нехотя, покинула светлицу, притворила за собою дверь. Евдокия подошла к Глафире и провела рукой по ее платью. В районе живота девушка и впрямь была кругла.
-Кто обрюхатил тебя? - спросила Евдокия, подозревая, что тут не обошлось без понуждения, а такого она терпеть у себя под носом не намеревалась.
Глафира повалилась ей в ноги.
-Нет греха на мне, княгиня! Пощади! Не любодействовала я и не ведаю тех делов вовсе!
-Врешь ведь?! Откуда дитя во чреве? - не поверила ей Евдокия.
-Не ведаю! Только словно жрет меня изнутри, выгрызает! Не могу я больше! - Глафира завыла в голос и на ее вой в комнату сунула любопытный свой нос Акулина.
-Уйди! - снова велела ей Евдокия и повернувшись к Глафире сказала. - Говори толком!
-Тошнотою давно маюсь, матушка, да все думала, что от пиши худой, мож от еще чего. А потом боли мучать стали, да живот расти!
Девушка говорила искренне и Евдокия задумалась. Всяко ведь бывает на свете, всему доказательства истины нужны! Кликнула Акулину, велела позвать повитуху.
Повивальная бабка явилась быстро, ибо, приняв у княгини несколько родов вошла в доверие и поняв, что жена князя отличается плодовитостью, предпочитала день и ночь находиться под боком.
-Осмотри ее! - велела Евдокия.
Обливающаяся слезами Глафира, покорно легла на скамью. Пришедшая с ней Акулина, воспользовавшись тем, что ее пока не гонят прочь, услужливо подняла несколько свечей, чтобы женщине было удобнее проводить осмотр. Глафиру от страха был озноб. Евдокия видела ее дрожащие тонкие бледные ноги, в свете свечи отдававшие синевой.
Повивальная бабка выпрямилась закончив осмотр, вытерла о передник руки.
-Ты, детонька, вставай, да не плачь! - неожиданно ласково проговорила она.
На лице женщины читалось явное сочувствие. Видя, что слова уже готовы сорваться с ее губ, Евдокия поманила повитуху за собой. Она хотела узнать о результате осмотра сама.
-Говори, что там? - спросила она.
-Чудные дела, княгиня! Дева-то чиста, не тронута!
-А как же живот? - удивилась Евдокия.
-То видать хворь страшная! Надо бы лекаря хорошего испросить!
-О том, что тут видала молчи! - велела Евдокия, сунув в руку повитухе несколько монет, недавно отлитых Дмитрием, на которых, весьма условно узнаваемый, был отлит воин с мечом.
-Как есть промолчу, матушка! Жаль девку-то...- она тяжело вздохнула, сунула монеты за пояс и ушла.
Евдокия последовала за ней. Она увидела жадный взгляд Акулины, которую вероятно так и подмывало растрепать про Глафирин грех каждому, кто попадется на ее пути. Увидев Евдокию, служанка направилась к выходу.
-А ну стой! - голос княгини прозвучал необычно сурово.
Акулине даже обидно стало. Забыла, видать, Евдокия, кто нянчил ее с пеленок!
-Не вздумай язык распустить! - сказала Евдокия.
-Да что с тобой, матушка? Решила ее грех прикрыть? - изумилась Акулина.
-Нету на ней греха! - сказала Евдокия, - А на тебе будет, если хоть слово кому скажешь о том, что тут видела!
-Как нет греха! Ее же повитуха осматривала!
-Сказано тебе нет - значит нету! Ступай! И если слух пойдет, шкуру с тебя спущу!
Акулина обиженно поджала губы и ушла. Глафира, сидящая на полу, притянув к животу ноги, смотрела на Евдокию глазами кролика, попавшего в силки. Княгиня опустилась на пол с ней рядом, обняла за плечи. Тяжкий разговор предстоял ей и трудно было начать.
Лекарь, приглашенный Евдокией на другой день, долго мял и щупал живот Глафиры, хмурился. То, что ребенка нет, подтвердил и он. В теле девушки сидела болезнь, которую многие считали принятой от самого лукавого, и звали в народе "рытиком". Лекарь же предпочитал называть такое явление "лихим мясом". Он беспомощно развел руками, признавая свою беспомощность. Закрыв руками лицо, Глафира горько расплакалась. Теперь она даже жалела, что во чреве ее, чудесным образом не зародилось дитя...
Утешая бедную девушку, Евдокия вдруг вспомнила о игумене Сергии. Много разговоров ходило о нем и о чудесных делах, творимых под сенью построенной им обители. Она пообещала Глафире, что отвезет ее к Сергию, надеясь, что хотя бы нужные слова утешения найдет он для несчастной.
