Зелье, что дали ему много лет назад, мож и помогло, да только всё равно душа ныла по зазнобе, с кем в жизни счастья не дали. Развели по разным берегам. Выдали замуж за Зосима Рябого, а уж как Назар с Улюшкой были счастливы в ту ночь, когда перед свадьбой она ему себя отдала. Разлучили. А там и службу Родине служить пришлось, токмо не сдюжило сердце, сбежал к любви своей Назар. Но как же поздно всё. Дитём разродилась, крест свой приняла бабий. С мужем нелюбимым осталась, а Назар теперича век в лесу жить станет, кто знает, ищут ли его люди государевы, али срок уж вышел.
Да токмо и у неё семья поди, и Назар уж трижды отец. А любовь в сердце так и осталась острой иглой. Не вытащить.
Начало истории
Предыдущая глава
Идёт Ефим, порой оборачивается, смотрит: за ним девка али отстала? Плетётся из последних сил, видать, впрямь уставшая. И кто ж такая да отчего в лесу одна?
- Мать, наверное, глаза все выплакала, - прервал молчанье первым. – Сбежала от кого?
- От себя, - нехотя отозвалась Настасья.
- Так от себя разве сбежишь? – остановился резко, что врезалась в него девка. И вновь глаза встретились, внимательно друг на друга глядя.
Дрожит девка, неровен час заболеть может. Отдал бы свою рубаху ей Ефим, да что ж с остальным делать? Не порты ж ему сымать. Идти быстрей надобно.
- Скорей давай, - буркнул, - а то и вовсе застынешь.
Добрались до избы, толкнул Ефим дверь, внутрь проходя, свечку достал. Осветилась изба, принялась оглядываться Настасья.
- Вот, - протянул ей сухие вещи Ефим, что от Марфы ещё остались. Нет-нет да и придут сюда, коли в этой части леса охоту ведут. Потому не чужая им изба, знакомая.
Приняла одёжу Настя, а Ефим к печке подошёл, отодвинул заслонку. Поленья рядом сложены горкой. Тут же отправил пару в печь и запалил. Принялись гореть, теплом повеяло. А Настя всё стоит не шелохнётся.
- Сымай мокрое, - говорит Ефим, - а я пока силки гляну, чтоб птицу сготовить. Зверь тебя сторожить станет, так что не боись. Чужой никто не придёт.
«А ты что ли свой будешь?» - крутилось в мыслях у Насти, да ничего не сказала на то ему.
- Благодарствую, - крикнула на прощанье.
А как стукнула дверь, подождала, вдруг обманет да вернётся сейчас же. Подобралась ближе к огню, руки протянула. Хорошо, жарко, как в доме родном. Только в лесу она далёком, а мать там и впрямь места себе не находит. Но вернётся Настя вскорости, как только метку свою сымет. Мальчишка обещал, отчего-то есть ему вера.
Зашла за печку, чтоб не сразу с порога видать её было, а самой всё одно – страшно. И отец у него, и братья. Кто знает, вдруг всё ж люди плохие? Только сама виновата будет.
Скинула вещи, сухие надела. И так хорошо стало, только согреться так и не смогла. Будто невидимый нутро трясёт, вытрясти всё пытается. Разложила на печи вещи свои, хорошо б постирать, да воды нет, завтра уж. Походила по избе всё рассматривая. Да кто знает, сколько времени прошло. Присела на лавку и задремала.
«Глядит – стоит вдалеке девка чёрная, тёмная, покрыта тряпицами. Лицо бледное, губы сизые, глаза темнотой в душу таращатся. Отступила Настя два шага, обернулась, а уж ближе та будто на двадцать шагов стала. Лицо злое, зубы скалит, а потом как захохочет, что до одури бежать захотелося. Только ноги в жижу болотную проваливаются, нет бега, как на месте топчется.
А девка всё ближе, и не простая – Марьяна это. Глаза чёрным углем подведены, сама скалится.
- Из-за тебя помер Игнат, ведаешь? – говорит будто двумя голосами. И один тонкий, как комариный, а второй трубный, будто не девка то вовсе, а Бог знает кто.
- Ты его сгубила, ты, - отмахивается Настасья, а у самой жуть страшная по жилам разбегается в крови бурлит, вот-вот сердце из груди выпрыгнет.
- Касьян это, - улыбается жутко Марьяна. Не я! Не я! Я спасти желала, а он тебя выбрал. Вот пусть на том свете и любит!
Захохотала сызнова, и такой у ней смех, что слушать страшно.
- Уйди! Пошла! - крикнула Настасья, рукой закрываясь.
А Марьяна всё ближе к ней подбирается, и будто не идёт вовсе, а плывёт, а за ней туман чёрный клубится.
- И дядька твой сгинет, - шепчет дальше Марьянка, - коли меня не сыщет. А уж не бывать тому, - растягивает улыбку. И девка-то красивая, а улыбка жуткая, страшная. Скалится зубами белыми.
Отчего не жилося ей спокойно на белом свете. Оттого что душа черней земли чёрной.
- И ты, - шёпот в самое ухо, - сгинееееееееееееешь.
Коснулась руками, покрывая одёжу темнотой своей.
- Нет! Нет! - кричит Настасья, пытаясь сорвать с себя вещи, чтоб на кожу пятно не перекинулось. А Марьяна знай себе смеётся.
- Не к Богу отправишься, - добавляет, - станешь душой неприкаянной в темноте свет искать да никогда не сыщешь».
Закричала Настасья, глаза открыла. Лежит она на кровати, а над ней кто-то склонился.
- Тише ты, тише, - говорит парень, к лицу тряпицу мокрую прикладывая. – Жар у тебя. Видать, болотный так просто пущать не хочет. И чего одёжу с себя срывать стала?
- Марьяна, Марьяна, - шепчет сухими губами Настя.
- Сестра твоя что ли? – спрашивает Ефим. – Нет никого тут. Только мы с тобой. Отец с Гордеем ещё не вернулись даже.
Смотрит девка за спину его, и опять.
- Марьяна.
Глаза растопырила, как чёрта самого увидала.
Не из робких Ефим, а жуть взяла за нутро. Повернулся – никого, и опять к девке.
- Игнат, - смотрит на Ефима Настасья, и кажется ей, будто любимый пред глазами стоит. – Игнатушка, - трогает его лицо сухой горячей рукой. И приятны те касания парню, не хочется отстраняться, пусть и путает его с каким-то Игнатом. Да жар у неё, знобит.
Вернулся с улицы, лежит на лавке. Пытался разбудить, а как тронул – горит вся. Перенёс в кровать, укрыл да за водой к реке отправился. А там пока согрел да обтирать начал, как мать учила. Выдала с собой травы на случай, вот сейчас и пришёлся. Залил водицей горячей траву, чтоб девке помочь, кружку ей протягивает.
- Пить тебе надобно, - ну, давай же.
Приподнял за затылок, прислонил кружку к губам. Сделала пару глотков, поморщилась.
- Горько как.
И тут же свадьбу свою вспомнила, заревела. Как с Игнатом им народ кричал «Горько».
- А ну ещё пей! - приказал Ефим. – До дна чтоб!
Поднял сызнова голову, влил жидкость, уложил обратно. Тронулся. Огнём горит.
- Марьяна кто? – спрашивает, да только вновь уплыла Настасья в беспамятство, и чудится ей будто ведьма за ней по пятам следует.
А Назар тем временем Петра до околицы проводить вздумал. Всё ж не чужие друг другу, да и кто знает, что деется с человеком, ежели в такой беде его нашли.
- Значится, семья у тебя имеется, - повертается Пётр головой в сторону помощника, что часть его веса на себя взвалил.
- Три сына, - соглашается Назар. – Добрые ребята.
- Один что ли на ноги поднимаешь али с женой.
- Есть женщина, - не торопится Назар открывать всей правды. Давно порешили с Лукерьей, что сами по себе живут. Ну, раз вышло, что Петра встретили, пусть будет. А про Лушу её брату рассказывать ни к чему. Хотела б, давно к своим наведалась.
- Хорошая хоть? – не отстаёт Пётр.
- Хорошая. А что ж у вас нового, расскажи? Живы ль родители мои?
- Да вот Ефим преставился две зимы назад, а мать жива с сёстрами, - отвечает Петька. – Касьяна этой зимой схоронили.
- А ты сам как? – подбирается ближе Назар к теме животрепещущей. – Семья твоя? Сестра? – говорит уж так тихо, что и не расслышать вовсе. Да всё понимает Петька. Будто сызнова время отмоталось и пред ним Ульяна молодая, что насильно замуж выдана была.
- Помнит она тебя, Назар, - остановился и в глаза тому смотрит. – Как есть помнит.
Защипало сердце мужика, защемило, как вспомнил он, будто было всё вчера. Не властны годы над любовью такой, чтоб другие не говорили. А рядом сын его стоит и смотрит удивлённо на отца, о ком он вообще у мужика незнакомого выспрашивает?
- А что ж жена твоя, - другую тему начал Назар, чтоб не казалось, будто о ней токмо и разговор весть хочет. А душа рыдает, пока язык в сторону уводит. – Детей сколько Богу явили?
- Двоих народила мне Аннушка, да старшенькая моя, Агафья ненаглядная. Замужем уж, а Мария – невеста. Тихону только двенадцатый годок идёт. А твой старший жениться не надумал? Хошь, сговоримся. Я за него Марию отдам? – улыбается Петька, и кажется ему, что сызнова жизнь налаживается. Только знал бы он, что сестру за брата сватать пытается.
В яме той чуть в себя пришёл. Нашептала слов святых на землицу Лукерья, сызнова братца спасла, как некогда у смерти на другого сменяоа, да недолго ему улыбаться. Как воротится, опять чернота станет душу оплетать, голову кружить. Накружит так, что пропадёт мужик, и поминай, как звали.
Не простая Марьяна ведьма, сильная. Такая, что мать родную сгубила во чреве когда была. Не сдюжила та, явила девку миру, а сама Богу душу отдала. Пока бабка силами чёрными ведала, училась всему Марьяшка, науку злую впитывала. Забрала и то, что матери причиталось, и бабкину власть. Потому имела сердце ледяное да помыслы, от которых простой люд страхи одолевать станут.
Только до околицы так дойти и не пришлось. Послышались голоса, Настасью кликали.
- Аууууууууууу, Настяяяяяяяяяяяяя, - кричали девки, мужики, бабы. А средь прочих будто знакомое что-то, отчего сердце в груди зашлося.
- Настасьяяяяяяя.
- Баба что ль у вас пропала? – усадил на землю Петра Назар. Ежели люди сюды придут, сами помогут до деревни добраться.
- А я не знаю, - пожал плечами Петька. – Мож соседская пяти годов отроду, а мож старуха. Племянница ещё моя Настя, - вдруг вспомнил об ней Петька.
- Ну, прощевай, - подал руку ему Назар. – Дальше со своими доберёшься.
- Спасибо тебе, - крепко пожал его ладонь Пётр. – Ульяне чего передать?
Но ответить Назару не привелось. Прямо на него смотрели знакомые глаза из-под насупленных бровей.
Продолжение здесь