Алла опаздывала на работу. Варвара убежала еще в семь. Ей сегодня на сутки. Мара копалась, будто ей вовсе никуда не надо.
- Мне ко второму уроку, мама, английского нет! – канючила она.
- Ты мне вчера не говорила, что тебе ко второму, - нервничала Алла, - какого черта я тебя жду тогда?
Она оделась, подкрасила губы и поскакала шустрой козой вниз по лестнице. Совсем их разбаловала Варвара, привыкли к пробуждению от запаха свежезаваренного кофе. Варя купила его на рынке: зеленый, в зернах. Ей не лень было пережарить его на сковородке и перемолоть в ручной мельнице. На кофемолку и кофеварку денег не было – семья жила на зарплату Аллы, скудную, мизерную, жалкую.
Варваре третий месяц жалованье задерживали - шиферный завод дышал на ладан. Рабочих пачками сокращали. Варвара удержалась на заводе благодаря хитрости: года четыре назад перевелась в диспетчера-сторожа. Сутки через трое, да и работы с гулькин нос. Жить можно, если бы зарплату платили. А пока кормили завтраками: потом, да потом.
Ей бы плюнуть, да уйти на пенсию, но пенсии задерживали еще дольше. Не бутылки же подбирать? Терпение у Вари кончалось: вряд ли завод будет жить. Ходили слухи, что его перекупает какой-то олигарх. Обещали полную реконструкцию. Много чего обещали: всех, кто останется, переучат. Повысят оклад. А те, кто ушли, пусть ищут другую работу. Варвара особо и не надеялась – кому она сдалась? Но вдруг… Сторожа всегда нужны.
Худшие опасения подтвердились. Завод продавался. Целый завод – подумать только! Откуда такие деньжищи? Еще в девяносто третьем работникам раздавали ваучеры – их можно было хранить при себе, а лучше продать. Ну и продали – есть надо что-то? А кто-то умный перекупил. И вот, здрасте, новый владелец заводов, яхт, пароходов, прошу любить и жаловать.
На собрании все сидели, униженно опустив головы. Сами виноваты, разбазарили свой завод, жаловаться не на кого. «САМ» олигарх не присутствовал. Делать ему нечего? Вместо него прислали нового управляющего, молодого, фасонистого мужчину. От него пахло дорогим одеколоном и совсем другой жизнью. Варвара сразу узнала его! Причесочка на косой пробор, ладно сидящий на фигуре пиджачок, правда, и прическа, и пиджачок, и часики золотые – все – высшего сорта! Витюша собственной персоной. У Вари сердце упало, ждать хорошего не стоит, можно сразу домой идти.
Не велика птица – Варя, да и расположилась в последнем ряду актового зала, по старинке, еще кумачом увешенного (не успели переделать под новые реалии, даже Ленин вечно молодой так и остался на своем прежнем месте, в президиуме, на гипсовой подставке). А Виктор сразу заметил ее. Даже улыбнулся. Хорошие зубы у Вити, свои, что-ль?
Смысл беседы был прост: все пишут заявление по собственному. Предприятие ликвидируется. Нужно уволиться, чтобы устроиться сразу же в «ОАО РОСЦЕМЕНТ». Все понятно? Работяги все поняли. Западня. И ничего не сделаешь. Кто-то, шибко умный, полез в бутылку:
- Это неправильно! В связи с ликвидацией завода другая форма заявления нужна!
А для умных у руководства выход за ворота упрощается: идите-ка вы… Не хотите, умолять не будем! Ну, что замерли? Работа с хорошим окладом не нужна? И вот, потянулись растерянные работяги к столу – заявления писать. Ленин даже не взглянул на серую массу – он взирал куда-то вдаль, в светлое будущее, предатель!
Варвара покачала головой: неужели не понимают мужики, что приговор себе подписывают? Бог с ним, что уволят, так ведь ни копейки не заплатят! Не обязаны, судя по бумажке, которую рабочие сами себе накалякали. Витя, пардон, Виктор Олегович, взглянув на последний ряд, где волновались сомневающиеся, снова улыбнулся:
- А вы что же, женщины?
Варя гаркнула:
- Все по совести должно быть! Где наши кровные деньги?
- А разве мы обязаны отвечать за незаконные действия государственного предприятия, не исполняющего должным образом свои социальные обязательства? Это вам, уважаемые, в суд!
Улыбочка мерзкая. Чистенький такой.
- Ребята, вы чего? Коллектив мы, или где? Не подписывайтесь! Бабы, да вы-то почему молчите? – кричала Варя.
- Варвара, угомонись! – Шикнули на нее коллеги, - нечего выступать. Не нравится, иди, куда хочешь, надоела ты уже.
Виктор Олегович снова сладко оскалился:
- Дамы дело говорят. Не устраивайте панику в рабочем коллективе!
- Гаденыш ты! Бессовестный гаденыш! Ничего, Бог все видит! – сквозь зубы процедила она.
- Уважаемая, успокойтесь, иначе я вынужден буду вызвать охрану.
- Вызывай! А земля-то круглая! Ты не меня без хлеба оставляешь, ты дочку свою на нищету обрек, потрох ты *учий!
Варвара покинула актовый зал. Гипсовый Ленин продолжал смотреть куда-то вдаль.
***
Алла успела на свою работу. Возле магазина топтались девчонки. Злились. Через пять минут «Хмель» должен уже вовсю работать, а они тут, на улице загорают. Ни чаю глотнуть, ничего теперь не успевают.
- Алка, ну ты че? Забухала вчера, что ли? – Оксанка отбросила в сторону окурок, густо измазанный помадой.
- Или с Дутышкиным кувыркалась, - предположила Галина, перезрелая дамочка средних лет.
Остальные продавщицы хихикнули.
- Проспала, девки! Просто уроки допоздна вчера с Маринкой учили! – весело отбрыкалась от коллег Алла и поспешила открыть дверь бывшей «стекляшки», а ныне « Торгового дома «Хмель» И. П. Е. Сапоговой»
Дутышкин – местный дурачок, околачивающийся целыми днями возле бывшей стекляшки. Жил он в доме напротив винного магазина. Хоть и изменились времена, да содержание «стекляшки» осталось прежним: вино, пиво, воды, табак. Ну, мороженое добавили – летом дети, предоставленные сами себе, вечно болтались около. На детские лагеря у родителей, жителей убогой «Заводской», денег не было, да и бабуськи в деревнях поумирали. Вот и…
Индивидуальный предприниматель Е. Сапогова, пораскинув на досуге достаточно умными мозгами, решила изменить концепцию магазина: в прошлом году подписала контракты с хлебозаводом, колбасным заводиком и Сазоновской молочной фермой.
За восемь лет разрухи каким-то чудом устояли некоторые фермы. Не все грабили и крышевали, многие оборотистые мужички развивали свой собственный бизнес: мясное производство, молочные хозяйства, птицефермы, хлебозаводы. Народу порядком надоели американские окорочка, бульон из которых напоминал мыльную воду. И колбасы заграничные, отвратительные на вкус, не прельщали. Хотелось своего, родного: докторской на мягком хлебушке, куриного янтарного супчика, селедки слабой соли, добытой в Баренцевом море, молока от русских коровок без мела и картошечки, политой кубанским маслом, а не рафинированной бурдой без запаха, но со вкусом солярки.
Е. Сапогова не прогадала! Умная женщина, что и говорить!
Теперь винную продукцию малость потеснили, поставили новые холодильники и заполнили их отечественной, местного производства колбасой и сардельками. Контингент «стекляшки» постепенно менялся: старушонки, мамаши, в общем, непьющий народ пошел за продуктами. Сарафанное радио облетело город: в «Хмеле» продают вологодское масло, настоящее, сливочное, а не эти «Рамы» из нефти!
И, все-таки, жаждущие опохмелиться никуда не делись. Толкались у магазина по старой привычке, с утра. Дутышкин в авангарде! «Третьим будешь» - вот его девиз. Но желающих делиться становилось все меньше, и меньше. Дутышкину было очень грустно.
Чтобы разжалобить продавца (авось, в долг даст бутылочку), он крутился возле винного прилавка, смотрел на Аллочку собачьими глазами и клянчил, клянчил, клянчил… Сильно пьющие люди обладают воистину звериным чутьем – со временем человек из них уходит, и остается существо, обладающее лишь сосательно-глотательным инстинктом. До класса «млекопитающиеся» существу далеко – нет чистоты и природного разумия, грехи, как говорится, давят. Но пьющие люди не утратили умения (или навыка) попрошайничать у человека разумного, человека мягкого, человека доброго, хоть и стоявшего у кассового аппарата. Вот оно, звериное чутье – к злым попрошайки не пристанут.
Алла держалась строго, хотя в душе давно смирилась. «Пожалеть» алкаша ей мешала Галина, стреляный воробей торговли.
- Эй, Алла, сдурела? Ладно бы на бедность бабке какой подала! Хотя и их баловать нечего! Так ведь Дутышкин этот – мразь подзаборная! Ни одного дня в своей жизни не работал! Придет снова – шугай его матом! Не отстанет ведь!
Алла шугала. Матом. Приучилась. Вот тебе и педагогическое образование! Так случилось, что в учебном заведении Алла продержалась ровно год. И за все двенадцать месяцев не получила ни копейки – государство не могло и не хотело содержать несчастных бюджетников. Не сдюжила, не справилась, называйте, как хотите. Не всем быть сподвижниками и святыми. Алла не была святой. Алле нужно было кормить дочку. Окончив учебный год, уволилась. Тогда многие увольнялись. Уходили кто куда. Алла – в торговлю.
Дипломированные продавцы «Хмеля» посмеивались над новенькой.
- И зачем только училась столько лет, водкой торговать? – спрашивала Галина, ушлая, оборотистая, конкретная такая тетенька, знающая толк в своей профессии.
Галине и так тошно было: минули счастливые денечки, когда она являлась частью высшей касты. Давно ли перед ней, богиней в белом колпаке, в лепешку разбивались покупатели? Блат искали, контрамарочки в театр предлагали, очередь на машину двигали, шмотки, золотишко, протекцию для поступления ребенка в ВУЗ обеспечивали…
Было и прошло. Теперь «ЭТИМ» нужно улыбаться. Расшаркиваться перед НИМИ. Спрашивать: «Чего изволите», говорить «пожалуйста» и «спасибо». Новая экономика. Рынок. Водкой торговать теперь берут без образования, училок, например. Вежливые и обходительные училки улыбаются покупателям. Лебезят перед ним. Унижают достоинство продавца, сравнивают с грязью. Тьфу, глаза не глядят.
Галя не злилась на новенькую. Училки тоже жрать хотят. Только бы недостачи не сделала. Новенькая старалась. И выкладка у нее замечательная, и в ревизию сдается – копеечка в копеечку, и товар не бьет, не портит. А что не пьет, так это – ее личное дело. Не пьется, дак… Но ведь носом не крутит, работает, как все, уже семь лет и не жалуется.
Когда Дутышкин, стервец, закружил около, пришлось Алку учить субординации. А со временем она и огрызаться матерно с наглыми халявщиками научилась. Не вредная бабенка, и на коллег не стучит, если пару раз в месяц кто-нибудь из продавцов загудит. Понимает, не бабы такие, жизнь такая.
Так ведь Дутышкин, гаденыш, совсем с катушек съехал. Вчера явился в магазин с букетом тюльпанов (на дачах где-то спер, что ли) и на колени перед Алкой встал. Мол, иди за меня замуж, Аллочка, жить без тебя не могу, дай бутылку в долг. Сволочуга, хоть бы стыд поимел! Алла тогда и смеялась и плакала: дожила, девчонки, дождалась! Думала, никчемная совсем, а вовсе и нет! Дутышкин предложение сделал!
Смешно.
И сегодня по поводу Дутышкина посмеялись с утра. Однако, покупатель пошел… Некогда клювом щелкать, работать пора.
К трем часам дня прискакала Маришка.
- Мам, у меня четверка по матеше и трояк по физре! – улыбчивая, веселая, разрумяненная весенним ветерком, Маришка светила радостной мордахой, - купи мороженку!
- За трояк по физкультуре? Хорошенькое дельце!
- А я не виновата! У меня не получается мячи далеко забрасывать. А Генишна заставила меня перебрасывать, а пока я перебрасывала, Юрий Саныч мне гранату от старшеклассников дал, а я этой гранатой и запульнула в стену. И попала! Гранатой! Вот такая трещина!
Юрий Саныч был весельчаком. Додумался тоже – маленькой девчонке учебную гранату вручить.
- Генишна орала?
- Как бешеная! – округлила глаза Маришка, - такая красная вся! Сначала на меня, потом на Юрсаныча!
Генишна, в миру Светлана Геннадьевна, была педагогом старой советской школы. Ей бы в исправительных лагерях работать. Она орала так, что некоторые отъявленные хулиганы бледнели и вытягивались в струнку. Зато процент будущих чемпионов был так высок, что Генишну так и не уволили. Велики заслуги! Единственный, кто портил жизнь Светлане, был ее супруг, Юрий Саныч, тренер в лыжной секции. Вот, опять ей крутозябру подложил, лимонку учебную. Весельчак, что и говорить…
Алла остро почувствовала: скучает по школе и завидует оставшимся там учителям. Глыбищи! Герои! А у нее, видимо, кишка тонка…
Маришка, получив наставления и мороженое, мотнув смешным хвостиком, затянутым разноцветными резиночками, как жеребенок, ускакала домой. Алле осталось работать еще долгих шесть часов. Но к вечеру время летит быстро. Работы много, только успевай. Тем более, пятница. А для винного отдела пятница – как для лошади свадьба. Зато график удобный – два через два. Да еще и выходные совпали с выходными официальными, субботой и пятницей. Будет время, чтобы смотаться с Маришкой в цирк-шапито, приехавший накануне.
Вечером Варвара, мрачнее тучи, дверь Алле открыла и сразу, с порога сообщила:
- Уволилась я!
- Ну и правильно, - спокойно ответила Алла, разуваясь. Ноги опухли за день, гудят, как телефонные провода.
- А знаешь, кто у нас теперь управляющий?
- Не знаю, Варя, лучше чайник поставь.
- А теперь знай! – Варвара протопала на кухню, - Витька твой!
- Ой. Да и плюнь ты на него! Маришка спит уже?
- Спит. Так вот, Витька-то… Весь в золоте, серебре! Как барин, - Варвара нервно зажигала спички, - напомаженный, как девка, прости господи, зубы скалит. Прохиндей! Не изменился нисколько, как был уродом, так уродом и остался.
Газовая конфорка зажглась, и Варя поставила эмалированный чайник на плиту. Потом уселась на табуретку и заплакала от горькой обиды.
Автор: Анна Лебедева
