Окончание. Начало здесь⤵️
И вот я впервые приехал в Пуатье. Ева первым делом повела меня в ресторан. Тут состоялось мое знакомство с высокой французской кухней, состоящей из нескольких традиционных блюд. Это почти всегда бланкет из телятины, андуйет, антрекот, сюпрем де пуле. Ни одно из названий мне ни о чем не говорило, ведь в СССР в ту пору не было культа еды, а тем более культа мяса, который существует во Франции. В Москве приходилось есть что дают: курочку – хорошо, рыбку – прекрасно, макарошки по-флотски – тоже неплохо. В СССР мы чаще всего ели домашнюю еду, мама часто делала пиццу, заливную рыбу, мусаку, баранину по-болгарски… Но мы мало были знакомы с ресторанным меню, тем более с французской кулинарией.
В ресторане города Пуатье я заказал блюдо с самым, на мой взгляд, интересным названием – андуйет. Оказалось, это колбаса, похожая на сардельку. Есть даже такое французское ругательство – «андуй», что означает «ты прост, как сарделька». Но тогда меня все поражало – приглушенный свет, белые крахмальные салфетки, мягкие диваны, свечи на столе.
Нас поселили в самом центре Пуатье, откуда я каждый день пешком добирался до культурного центра, где решил все сделать так, как меня учили в Школе-студии МХАТ: художник – то есть я – сидит за главным столом, а за другими столами в поле моего зрения портнихи и закройщицы со своими машинками. Но во Франции так не принято, и Анни, моя ассистентка, которая шила костюмы, сказала, что всякая иерархия – это полный снобизм, что она сама художник, тоже хочет творить и начальство ей не требуется. Тогда я брался за нитку с иголкой и собственноручно пришивал камни, вышивки, аппликации…
Когда выяснилось, что декорации должны быть живописными, я с благодарностью вспомнил свою практику в Большом театре, которая совпала с подготовкой спектакля «Бал-маскарад». Автором роскошных декораций был Николай Бенуа. Его уроки длились, быть может, не больше недели, но запомнились мне на всю жизнь. С тех пор декорации во многих театрах мира я писал сам. Так было и в Пуатье, и в Анкаре, и в США, и в Лиссабоне, и в Чили… Я знал, как расчертить квадраты метр на метр, как на эти квадратики перенести рисунок, как заполнить их клеевой краской… Я не считаю себя великим театральным живописцем, далеко нет. Но мне хотя бы знакома техника, потому что многие вообще не знают, как подступиться к этому.
Я должен был написать итальянский пейзаж эпохи Средневековья. Причем пейзаж располагался внутри огромного гардероба, потому что по задумке Евы Левинсон главная героиня живет в современном мире, воображает себя Папессой Иоанной и однажды, заглянув в гардероб, обнаруживает внутри вместо платьев средневековую Италию. Я расписал внутренние створки этого шкафа, получилось очень красиво и романтично. Но была проблема. В кухне у главной героини должна была стоять газовая плита, которую Ева велела мне приобрести.
«Но я не так давно приехал из Москвы и понятия не имею, где продают винтажные газовые плиты», – сказал я. Ева была непреклонна: «Это твое дело – найти плиту. Я тебе плачу – ищи».
К счастью, актер Жан-Пьер Журден меня утешил:
«Не расстраивайся. Есть такой магазин бывших в употреблении хозяйственных товаров, который называется «Эмаюс». Наподобие Красного Креста, туда люди отдают ненужные вещи – посмотри там».
Я поехал в «Эмаюс» и за копейки купил плиту, которую можно было подключить, – и она работала!
Кроме плиты требовалось привезти из Парижа в Пуатье ткани, нитки, украшения, кисточки и тесемочки… Но я понятия не имел, где расположены магазины, в которых все это можно купить. Интернета в ту пору не существовало, и я не мог, как сейчас, загуглить, где продаются пуговицы, где можно купить бахрому, где взять венчальные короны и кресты для священников, а где найти бусы и обувь… Если ты не владеешь этой информацией, ты никому не нужен.
«Ты художник, тебе платят – ищи», – тоном, не терпящим возражений, заявила Ева. «А ты не можешь мне подсказать?» – «Я тебе плачу, это не мое дело».
Ева оценила, что я расписал шкаф и нарисовал декорацию, но при этом я оставил капли краски на полу культурного центра, и она сказала:
«Тут не Кремль. Ты сейчас возьмешь тряпку, щетку и порошок и все будешь мыть». «А что, нет уборщицы?» – удивился я. «Уборщицы все остались в вашем Советском Союзе. Здесь ты и художник, и уборщица».
В тот момент, когда я, сидя в джинсах на полу, оттирал краску, мне сообщили, что умер Брежнев. Актриса, игравшая кормилицу Папессы Иоанны, сказала по-французски:
«Ты знаешь, ваш-то копыта отбросил. Теперь у вас будет другая жизнь».
Я от неожиданности выронил из рук скребок. Мне казалось, что Леонид Ильич будет жить вечно.
Мытье полов в Пуатье раз и навсегда приучило меня к аккуратности. Мне настолько не понравилось орудовать скребком и тряпкой, что в других театрах я полы не пачкал, поскольку точно знал: уборщицы не будет.
Были еще проблемы. Исполнительница главной роли параллельно работала статисткой в кино, играла в эпизодах у Висконти и при этом мнила себя звездой первого ранга. Звали ее Катрин Кальве. Дамой она была красивой, но капризной и своенравной. Она мне сказала: «Твоя корона тяжела». Облегчить митру, головной убор папессы, я никак не мог, потому что по задумке Евы Левинсон она представляла собой птичью клетку с живой канарейкой внутри. Во время репетиций негодующая артистка так вертела головой, что канарейка в конечном итоге взбесилась – пришлось заменить ее искусственной птичкой.
Прошло время. Я получил контракт на создание декорации к юбилею огромного трехэтажного антикварного магазина в центре Парижа – «Лувр антикваров», и у меня взяли большое интервью для одного из французских журналов. Вообще во Франции любая публикация – это событие, особенно для приезжего человека. И вдруг я встречаю Катрин Кальве, которая нарочно пришла в «Лувр антикваров», чтобы меня повидать.
«Ну, Васильев, ты такой рывок сделал в Париже, – сказала она. – Ты на улице Риволи, о тебе пишут в прессе, а я так и осталась в массовке кино».
Тогда же Катрин попросила меня подарить ей театральный грим советского производства для ее коллекции гримов из разных стран мира. Я эту просьбу выполнил. Грим мне передали с оказией из Москвы. Получив черную пластмассовую коробочку с надписью «ВТО», Катрин Кальве призналась:
«Я с тобой была очень жестока тогда в Пуатье, потому что чувствовала себя звездой. А теперь все наоборот – ты звезда!»
Но вернемся в Пуатье. В пьесе «Папесса Иоанна» действовали три кардинала, для которых в том же самом Красном Кресте мне удалось купить подлинные вышитые золотом облачения католических священников, что произвело большое впечатление на Еву Левинсон. Однако у каждого кардинала в руке должно было быть по жезлу. Эти жезлы создавали крестовину, на которую верхом садилась папесса. Все материалы, которые я использовал, прогибались или ломались.
«Ты художник – ищи стальные», – распорядилась Ева.
Боже мой, сколько времени мне потребовалось на то, чтобы отыскать в Париже стальные трубы! Спас положение Ростислав Добужинский, к которому я в отчаянии обратился за помощью.
«Трубы? – уточнил он. – Стальные? Вы найдете их в магазине BHV! Записывайте адрес! Только имейте в виду – они должны быть легкими, иначе артисты их не поднимут».
Я тут же отправился по указанному адресу и купил подходящие трубы. Но их еще предстояло доставить из Парижа в Пуатье. Как? На скоростном поезде TGV. Только вот для того, чтобы добраться до вокзала, мне необходимо было сесть в такси. Естественно, эти трубы не влезали ни в багажник, ни в салон. Водитель подгонял: «Ну же, давай скорей, чего ты там возишься…» В дикой панике я бегал вокруг автомобиля, не зная, как поместить внутрь трубы. В какой-то момент машина неожиданно тронулась и одно из колес медленно проехало по моей правой ноге. И я не почувствовал никакой боли, не было никакого перелома, никакой трещины в кости… Думаете, Ева похвалила меня? Как бы не так. Она и слушать ничего не стала о моих злоключениях, ей был важен результат.
После успеха в Пуатье наш спектакль повезли на гастроли в Париж в театр La Tempette в театральном районе Картушери, где работала труппа известного французского режиссера Арианы Мнушкиной. Перед самой премьерой «Папессы Иоанны» в Париже Ева сказала:
– На этом твоя работа не закончена. Афиши спектакля ты должен расклеить по всему Парижу.
– А как это делается?
– А вот так: я тебе буду платить по франку за каждую афишу.
– Как же вы сможете проверить, какое количество афиш я расклеил на самом деле?
– Очень просто. Ты заводишь толстую тетрадь и заносишь в нее дату, название кафе, где тебе позволили оставить афишу, и подкрепляешь это печатью хозяина заведения.
С тяжелым свертком афиш мы обошли пешком с моим приятелем Сережей Мажаровым, ставшим впоследствии миллионером и убитым в собственной квартире при невыясненных обстоятельствах, все кафе Парижа. Это позволило мне не только получить 200 франков от Евы Левинсон, но и хорошо узнать город. Надо сказать, не в каждом кафе разрешали наклеить афишу, однако печать поставить не отказывались. Домой я возвращался на совершенно сбитых ногах.
«Успех в Париже, – говорила Ева Левинсон, – это тяжелая дорога в гору. Хочешь добиться успеха – провоцируй успех».
И я провоцировал, стараясь оповестить весь город о нашем спектакле. На премьеру пригласил своих парижских знакомых и друзей – супругу Анну Бодимон-Васильеву, ее сестру Катрин, возлюбленную Машу Пойндер, парижских подруг и, конечно, Ростислава Добужинского и Клоди Гастин, художника по костюмам из Гранд-опера. Они очень высоко оценили мою работу. Добужинский сказал потом:
«Мне больше всего понравилось, как вы бутафорским способом имитировали кожу теленка. Сидя вблизи, я не мог отличить ее от настоящей! Знаете, у вас большое будущее».
А Маша Пойндер, рассмотрев за кулисами все тиары, тюрбаны, шляпы и вышивку, сказала: «Надо все это перефотографировать для портфолио, чтобы показывать возможным работодателям!»
Совет этот мне очень пригодился. Долгие годы я возил во все страны свое портфолио и показывал фото спектаклей, которые оформил. Тогда не было ни ютьюба, ни интернета, и главным носителем информации о творчестве театрального художника были эскизы, фотографии, программки и статьи.
Работа с Евой Левинсон стоила мне многих пролитых слез. Я в буквальном смысле порой плакал от бессилия. Но эта муштра меня не только закалила, но также научила не халтурить, не работать спустя рукава, не говорить: и так сойдет. Во Франции не сойдет. Здесь можно провалиться только один раз – первый и последний. Второго шанса не будет. Слишком большая конкуренция и слишком много желающих сделать что-то заметное в Париже. Впрочем, так теперь во всем мире!
Понравилось? Полностью воспоминания читай здесь:
Еще мысли историка моды, коллекционера и театрального художника Александра Васильева⤵️
