Когда попала в Углич и вовсе удержу в своих мечтаниях не имела. Остановить-то некому было! Вот и улетала в своих видениях далеко-далеко и так сладко было, что порой возвращаться не хотелось.Чаще всего представляла, как с гордо поднятой головой шествует по коврам дорогим, толстым слоем под ногами уложенным. На голове — корона дорогая, которая смотрится куда богаче, чем у Ирки-царицы.
У жены царя Федора — венец фиолетовыми аметистами да синими сапфирами украшенный. А вот у нее убор усыпан белоснежными перлами да кровавыми яхонтами. На самой макушке имеется огромный диамант, по размеру с ее кулачок. А уж наряд, какой завистникам и не снился — сверху донизу расшит золотом да самоцветами усыпан.
Идет, значится, по терему, по сторонам поглядывает, а все кто на пути встречается, в ноги падает. Пуще всего ненавистный Бориска Годунов с сыном своим Федькой стараются. Не устают спину сгибать. Остальные бояре, которые рангом пониже, так на коленях ползают, что с голов высокие с шапки слетают.
Вокруг тишина стоит. Никто слова сказать не смеет, все за ее движениями следят, стараются предугадать желание. Да что там они! Сам патриарх Иоаким спешит ей руку поцеловать и за советом обращается! А она принимает все эти почитания с невозмутимым лицом, ничем своих чувств не выдает... Усаживается на трон, руки на груди складывает и строго так вопрошает ближнего к ней боярина:
— Почто не сделал как велено было? Сказано тебе было заложить на берегу город и нечего было ждать, пока лед с реки сойдет! Неужто себя умнее меня считал?
Он в лице меняет и рыдать начинает… А она продолжает:
— Никак Иринку свою забыть не можете? Так нет ее боле! Инокиня Александра вместо нее в мир явилось, да и той недолго по земле ходить пришлось! Не выдержала, как люди сказывают, сырого монастырского воздуха. Слабовата здоровьем оказалась...
Инокиня глубоко вздохнула. Надо признать, ей по жизни куда больше повезло, нежели Ирине. По крайней мере, столько лет восход солнца встречает, а вечером закатом любуется да пенье птиц слушает. А она страсть как любит, когда пернатые щебечут! Кажется, будто в рай попала!
Много лет назад, когда впервые в Николо-Выксинской обители оказалась, была уверена — по земле ходить немного осталось. Сразу поняла — место гнилое, климат суровый. Уж больно дух тяжелый от болота шел. Наверняка, воздух здесь всегда сырой да туманы такие стоят, что руки не видать. Не выжить здесь, никак не выжить — только эта мысль в голове билась. Этого видать и хотели ее вороги, отправляя на Выксу.
До последнего молодая женщина наивно надеялась — проникнутся молодой государь с боярами состраданием, пожалеют ее молодость. Пусть в глухое захолустье отправят, но только монашеские одеяния носить не заставят. Потому и просила:
— Пощадите, не губите!
В ответ услышала хладнокровное:
— Молчи, несчастная, пока язык не отрезали и кнутами не высекли, как колокол Углицкий! Не уберегла надежу государственную, вот теперь молись и кайся до тех пор, пока к ответу Господь не призовет.
Она, будто горлица, кричала жалобно:
— Да что вы говорите, злодеи! Ищите его убийц в в теремах царских!..
Ах, давно это было… Словно во сне сейчас все видится.
— Митенька, мой Митенька! Я ли тебя не растила, я ли тебя не любила, — горько шептала Марья, скорбно покачивая головой. Никак не может забыть унижений, которые на допросах терпеть пришлось:
— Почему посмела сама суд чинить и стольких людей загубить?
Она растерянно плечами пожимала. Что тут скажешь? Как донести до остальных чувства, охватившие в тот день?..
Словно вчера все случилось. По сей день в ушах вопль няньки Василисы стоит:
— Убили! Убили!.
В тот памятный день возвращались из церкви. Димочка, заглядывая ей в глаза, ангельским голоском промолвил:
— Отпусти поиграть!
Вообще Мария не очень любила отпускать от себя ребенка. Она спокойно себя чувствовала, лишь когда царевич пребывал в поле зрения, а еще лучше, когда за ручку держала. А уж после очередного покушения — чистая случайность, что еду раньше отведала нянька да померла мгновенно — и вовсе от себя не отпускала.
Да разве с ним справишься! Постоянно норовил со двора убежать. Мамки да няньки с ног сбивались, за ним поспешая. До сих пор понять не может, как тогда без присмотра остался. Столько человек рядом с сыночком всегда находилось! Нянька Василиса Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Мария Колобова да еще его ровесники, четыре пацаненка. Кто же при таком количестве людей рискнет покуситься на жизнь царевича!
Спокойно ушла к обеду готовиться, как-то из виду выпустила, что весь ее «двор» вместе с братьями, которые в конец обленились, разошелся по своим делам. Совсем из головы вылетело, что неожиданно куда-то отбыл глава угличской администрации Михаил Битяговский. Обрадовавшись, что его нет, разошлись писари и подьячие. Она ни о чем этом не ведая, отдавала последние приказания к обеду и уже собиралась позвать царевича, как с силой распахнулась дверь. На пороге появился сын постельницы Петруша. Она сразу поняла —случилось страшное. Ибо лицо у него было бледным, а губы дрожали.
Не помня себя от ужаса, выскочила во двор и увидела лежащего в крови сыночка. Схватила в руки полено и принялась бить Волохову, которая, будто курица, металась по двору. Что кричала в тот момент, вспомнить не может, вроде как обвиняла в случившемся ее сына Осипа, дьяка Мишку Битяговского и Никитку Качалова. Услышав крики, пономарь ударил в набат...
На шум словно из-под земли вырос Битяговский, который перед этим исчез в неизвестном направлении... И тут случилось ужасное. Толпа, подстрекаемая ее родственниками, набросилась на дьяка. Он попытался сбежать и в ближайшей избе укрыться. Да где там! Выбили двери и быстро с ним разобрались. Затем и остальных черед настал... Если бы не вмешательство священников, прибежавших на шум, подобная участь ждала бы все семейство Битяговских, которых в Угличе за спесь не любили. Они с крестами вышли к народу и просили одуматься. Народ внял голосу разума, успокоился и по домам разошелся..
Отрезвление пришло довольно быстро. Все понимали — за самосуд придется отвечать. Что ни говори, страшное дело натворили — четырнадцать душ загубили!
Почесав затылок, брат ее, Михаил Федорович ничего лучшего не придумав, как приказал слугам всем убитым в руки вложить оружие и измазать пистоли куриной кровью… Вроде, как они первыми все начали. Вот глупый! Из этой затеи ничего не вышло, только хуже стало...
19 мая из Москвы с царским приказом прибыла специальная комиссия. Если память не изменяет, ведь столько годков минуло, в составе значились митрополит Сарской и Подонский Геласий, боярин князь Василий Иванович Шуйский, который сейчас на престоле сидит, окольничий Андрей Петрович Клешнин и дьяк Елизарий Данилович Вылузгин. Они долго вели следствие, а потом пришли к выводу — страдающий эпилепсией царевич, играл с ножом и в припадке сам на него накололся.
Когда Мария это услышала, у нее самой едва не случился припадок. Это же надо такое придумать! Да сыночек ее здоровее многих был! И все это прекрасно ведали!..
Мамка Василиса, которую молодая царица терпеть не могла, едва не лопалась от своей значимости, когда давала показания. Даже о своем убитом сыне позабыла. Щеки надувала, глаза закатывала. Вот интересно, почему ее к суду не призвали да в монастырь не упекли! Ведь явно ее недогляд был. В ушах так и звучит ее важный голос: «и бросило его на землю и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
— А что же ты его удержать не пыталась, — вопросила, не удержавшись вдовая царица.
Да комиссия на нее зашикала и заткнуться велела. А потом посовещавшись, и вовсе обвинили в подстрекательстве к бунту. Узнав об этом, брательники, видимо, от страха, непонятное глаголить начали. Федька утверждал: «Царевича зарезали Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговской». Гришка же, икая от страха, молвил: «И побежали на двор, ажно царевич Дмитрий лежит, набрушился сам ножем в падучей болезни».
Мария откровенно недоумевала. Почто разное твердят? Почто повторяют сказанное товарищами царевича по играм да кормилицей Ариной? Разве не видят, что женщина врет? Мария сразу заметила, как по сторонам глазенками стреляет, вроде как удобный момент ждет. Так оно и оказалось. Едва все бояре собрались, закричала в голос:
— Припадок у него был, как есть припадок!
Это сколько же ей заплатили, коли такое говорить стала!
Как несчастная мать ни доказывала, что царевича зарезали по прямому приказу из Москвы, ее никто не слушал. Ни у кого из ее судей ни один мускул на лице не дрогнул, когда по Угличскому делу решение принимали да приговор зачитывали. Братьев лишили званий и посадили, а ее саму отправили насильно монастырь и, в случае если много говорить станет, пригрозили язык отрезать, как колоколу, который в набат бил, извещая о гибели царевича.
Василиса, Арина да Мария по делу прошли свидетелями… Краем уха слыхивала, еще и золотом им за верную службу было заплачено. Вот она справедливость!
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 9
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке