– Ты куда пошла? – Вадим вышел из комнаты и загородил входную дверь.
Мать, Ирина, отступила. За ней отступила Алена, шестнадцатилетняя сестра Вадика.
– Мы в магазин.
– Знаю я ваши магазины.
Вадим ударил кулаком по стене.
– Перестань, мы и так полдня дома просидели, – тихо сказала Ирина. Аленка ничего не сказала, лишь слезы навернулись.
– Дома, я сказал! – гаркнул сын, и ушёл в свою комнату. Но мать и дочь знали, что если только хлопнет дверь, он выскочит и силой втащит назад в дом.
– Ну давай ты с нами пойдешь? – крикнула она вслед сыну.
– Нет!
– Иди одна, я прикрою, – говорит мать дочери и идёт к сыну, а Алена тем временем тихонько открывает задвижку.
– Сколько ты будешь нас мучать? – cпрашивает Ирина. – Да, я плохая. Но Аленка-то не причем.
– Откуда я знаю? – орет сын. – Может, вы вдвоем?
– Я тебе говорила, что нет. И как ты можешь так наказывать меня, я же тебя спасала, что мне было делать?
– Да лучше бы я сдох!
Ирина плачет.
– Не ной, уходи отсюда! Видеть тебя не могу! Зачем мне такая жизнь? Что мне теперь с этой свободой делать?
…Врачи сказали, контузия и травма головы. У Вадика головные боли, иногда судороги. Его нельзя расстраивать. А он расстраивается сам. Как узнал каким образом Ирина его из плена вызволила, так рвёт и мечет, покоя себе не находит. Сделал из дома темницу, контролирует, куда мать пошла, как долго там была, звонит постоянно, проверяет. Чтобы не в массажку... Заодно и Аленку держит под контролем. “А то тоже [падшей женщиной] вырастет”.
И это за то, что мать его из плена выкупила. Обидно Ирине. И стыдно. Очень стыдно перед сыном. Что узнал он, каким образом она зарабатывала в Канаде на выкуп.
А что было делать? Отрезали бы ему башку, да и все. Как ей было бы с этим жить?
– Не отрезали бы, – говорит сын. – Там не все были головорезы. А я срочник, пожалели бы.
– А мне откуда знать? По телевизору показывали наших пленных перед казнью, видео боевиков, – тихо говорит Ирина.
– Просто не надо было этого делать!
– Зато ты теперь живой.
– Скажи, ты правда не понимаешь?! Нафиг такая жизнь, когда у тебя мать – [падшая женщина] ?! – разворачивается к ней сын, и из глаз его летят искры.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
– Я тебе говорила. Не было никакого другого способа. Не платят в Канаде таких денег, какие требовались, за работу продавца или ... не знаю... страхового агента. Надо было набрать сумму быстро, пока тебя не начали по кускам посылать.
Ирина знает, что сыну жаль её. Но он очень впечатлительный, всегда таким рос. И у него перед глазами похабные картинки, как его мать какие-то канадцы, индусы, китайцы и прочие… как она, в красивом белье, даёт себя... Он вскакивает и стонет, лупит кулаком в стены, в двери.
Приступы злобы стали частыми. Следит за ней, выпускает только на работу, в магазин за продуктами, в банк. А если по моллу погулять, то только с ним.
– А то по привычке в массажку уйдешь, – колет.
С ним уже и батюшка говорил, убеждал не обижать мать. Но, как поняла Ирина, тут уговорами не поможешь, надо голову лечить. Таблетками. А сын отказывается. И что теперь делать – непонятно. Когда он задерживается на работе дольше, чем она, Ирина еще ускользает из дома, но всё равно приходится отвечать на звонки, подробно докладывать где она. И сын по шуму пытается разгадать – не лжёт ли.
Но Ирина ни о чем не жалеет. Если бы его там убили, не перенесла бы. Она надеется, что с годами травма, как рана, зарастет. И сын поймет её, когда у самого будут дети. И как женится, так не будет времени контролировать мать и сестру. Ирина молится. Чтобы Бог смягчил его сердце. Про своё прошлое она не вспоминает. Странно устроена память. Вот как сын вернулся, и она закрыла за собой дверь массажного салона, она вычеркнула эту массажку из памяти. Помнила, что на самом деле у неё не было потока клиентов, а сожительствовала она с двумя постоянными посетителями, но помнилось это где-то далеко и мельком, как отрывок из давно прочитанной книги. А все подробности исчезли и не возвращались. В мозгу кто-то установил блокатор. Ну, было и было. А теперь нет этого ничего.
Еще бы сыну такой блокатор установить. Говорят, можно с помощью гипноза, но как Вадима притащить к гипнотизеру?
* * *
Денег мало, а ужасно хочется купить новую розу. Яха любит поехать с Ясминой в специальные уличные центры, где продают растения, и ходить между рядами, смотреть на цветы, кусты, деревца в кадушках. Эх, нет участка, а то насадила бы того и сего! Иногда она попадает на распродажи, там и покупает свои розочки.
Периодически она заходит на форумы садоводов. Это умора! Они там спорят, ругают друг друга, да за что! Одна говорит: “Моя груша много жрёт (удобрений)”. Вторая набрасывается: “Как вы можете о дереве такое говорить? Вам растение доверять нельзя! Такие как вы доводят их до...». Cтыдит, как если б та сказала, что много жрёт ребенок.
Яха думала над этой распространенной среди женщин-садоводов реакцией. Над их трепетной заботой о своей клубнике, гортензиях, яблонях и прочем. И, заметив, что женщины это в основном после сорока, поняла, что так проявляется инстинкт размножения. В этом возрасте уже почти не рожают, а родить хочется – неосознанно. Бросить семя, вырастить, заботиться и любоваться. И растения – лучший выход. Кто-то заводит собак, но тут надо выгуливать, лечить, играть, учить. С кошками проще. А растения – еще легче. Посадил, поливал, и вот оно чудо – рождается ребенок. Не человеческий, но ребенок. Красивый. Беззащитный. Чудо. Вчера не было, а сегодня есть. Смотрит на тебя розовым бутончиком, красным огонечком.
Вот это: из ничего – нечто, и есть самое главное чудо Земли.
Вчера Яха ложилась спать, и ничего на лоджии не цвело. А сегодня проснулась, пошла на кухню, бросила взгляд на балконную дверь, и увидела, что на неё смотрит беленькая мордочка. Расцвела роза “Айсберг”. Яха бросилась туда, понюхала – благоухает! Через несколько дней весь кустик покрылся белыми бутонами. Яха садилась напротив и смотрела, смотрела... Эту красоту на свет произвела она.
Она читала, что с растениями надо разговаривать. Что они понимают. И могут бояться, если человек их рвёт, обижает, говорит при них, что сорвёт, срубит. Цветы могут радоваться тем, кто за ними ухаживает. “Молодец”, – хвалит она белую розу. И, обернувшись к другим, заявляет: “А вы чего ждете? Давайте уже, распускайтесь!”. И смеётся, вспомнив, как на форуме одна женщина жаловалась, что её куст не цветет, а вторая спросила:
– Ну, а ты ему говорила?
– Разумеется. Всё высказала.
– А он?
– Не слушается!
Мадина не обращает внимания на материно увлечение. Однажды лишь с презрением сказала: “Ты молодая, а как бабка”. В другой раз упрекнула, что денег нет, а мать новые розы покупает. Яха оправдывалась. Мол, мало стоили, погибали уже, потому их продали дешево. Она настолько верит в то, что растения всё чувствуют, что однажды принесла к магазину большую бутылку воды и тихонько, пока никто не видит, поливала фиалки, которые чахли за дверями на солнце. Спасала. Потому что работника попросила полить, а он не понял её. Не тот еще у неё английский. Объяснила жестами, но он, ничего не сказав, ушел.
* * *
Состояние униженности не покидало Мадину. Больше всего стыда было за то, что они бедные. Семья её. Мать ходит в чём попало, и плевать ей, брендовая это одежда или нет, на неё никто не смотрит. А она, Мадина, видит отношение к себе детей. Или ей кажется, что её не уважают? Нет, не кажется! Иначе почему изначально с ней никто не хотел дружить?
Ей стыдно, что мать без руки, что сестра ненормальная. Что английский у неё, Мадины, ещё не хорош. Одноклассники смеются шуткам друг друга, а она не понимает их. Может, над ней ржут? Но даже если и нет, все равно обидно, что они смеются, а ты не понимаешь и все это видят. Она проходит мимо, и специально сдвигает рюкзак смеющейся девчонки так, чтобы он упал.
Рюкзак падает, та испуганно смотрит на Мадину. Ничего не говорит. Боится. Это хорошо. Её уже все здесь боятся. Так и должно быть. Вы – богатые, а главная здесь – я. Потому что я – свободная. Никого не боюсь. Летаю как ветер в горах, парю над вами, овцами. Вы ведь боитесь всех – учителей, родителей, полиции. Ничтожества.
Учительница входит в класс и начинается урок. Мадина не слушает, неинтересно. У неё все равно плохие оценки. Отчасти потому, что она плохо понимает английский, отчасти – потому что мать, всецело занятая Ясминой, не проверяла её и она расслабилась, перестала делать домашнее задание, отстала.
Сидеть на уроках, ничего не понимая, скучно, и Мадина сбегает. Она гуляет, ждёт, когда из школы придет подружка, чернокожая Клэр. Та, наконец, является, и они вместе сидят у Клэр дома, смотрят телевизор. Подруга – с Кубы. Она жарит бананы, поливает их ромом и жидким шоколадом из бутылочки – получается очень вкусно!
Мадине нравится семья Клэр – они веселые, кубинцы, и простые. Не задаются. И музыка у них заводная. Включат, и давай плясать – и мама, и папа, и Клэр, и её старшие братья. Одна проблема – братья пристают к Мадине. На Кубе с этим делом просто.
А в Чечне – непросто. Потому Мадина отодвигается от Родриго и говорит: “No, no!”. Краснеет.
– У тебя красивые коленки, я просто потрогаю, – смеется Родриго. – От этого детей не бывает.
– No!
Мадина тут же с обидой вспоминает, что мать подозревает её в распутстве. Обзывает. Говорит, что она спит с черными за «вещества». Её, Мадину, никто не понимает. Только Клэр. Вместе они мечтают. Подруга хочет стать певицей и как Дженифер Лопес трясти упругим задом с миллионов экранов. “Когда стану богатой, с тобой поделюсь, – говорит она Мадине. – Будем вместе жить в огромном дворце с бассейном в Лос-Анджелесе”. Мадина не знает, кем она хочет стать. Но жить в ЛА – не против.
– Меня никто не любит, – вдруг произносит она.
Клэр привыкла к таким её речам, но утешает.
– Это неправда, мама любит тебя.
– Нет. Она всегда с сестрой. А если начинает разговаривать со мной, то только о плохом. Почему плохо учусь, почему не слушаю учителей, не попадала ли я в полицию, не выгонят ли меня из школы, не посадят ли. Она никогда не думает обо мне хорошо.
– Сама виновата, – говорит Клэр, виляя бедрами под музыку. – Нельзя так вызывающе себя вести.
– Я свободный человек! – вскидывается Мадина. – Почему я должна делать всё по указке? Ты знаешь, что учителя ненавидят меня за один взгляд? Говорят, он наглый. А он не наглый. Просто в нём нет страха. Я не подлизываюсь, как другие. Я смотрю как равный. А с какой стати я им не равна?
– Но ты ещё и материшь всех, и угрожаешь, – замечает Клэр.
Мадина довольно смеётся. Это правда. В школе её боятся. И она этим горда. Если не любят, пусть хоть боятся.
* * *
Яхе позвонили.
– На этот раз все очень серьезно, – сказали. – Мадина угрожала учительнице. Полиция завела дело. Придите, пожалуйста, в школу...
– Я не могу, – с упавшим сердцем сказала Яха. – У меня ребёнок спит, она всю ночь не спала...
Учителя с кем-то поговорили, наверное, с полицейскими, и сказали, что сейчас к Яхе домой приедет полиция. И, действительно, через полчаса приехали полицейские и просидели с Яхой в гостиной некоторое время. Рассказали, что Мадина сказала учительнице, чтобы та ходила да оглядывалась, а одноклассникам – что таким, как они, отрезают уши. И теперь на неё заведено дело, и будет суд, который решит не отправить ли Мадину в колонию для несовершеннолетних правонарушителей.
Яха сгорала со стыда и умирала от страха. Это полный крах. Её дочь – преступница. Её могут посадить. Яха будет ходить в тюрьму с передачками и скрывать позор от родни.
– Ваша дочь употребляет наркотики? – спросил полисмен.
– Нет. Не замечала...
– Она ведет половую жизнь?
– Нет, – сказала Яха, не будучи уверенной. (Но даже если бы да, она никогда бы не сказала о том никому. Позор! Позор!).
– Вам придет извещение, когда суд, девочка должна явиться, и вы тоже. Если есть кто-то, кто засвидетельствует что она имеет хороший характер, что помогает кому-то в чем-то, что выполняет общественную работу, в общем, расскажет о ней положительное – это будет в её пользу, – полицейский внимательно посмотрел на Яху. – Может быть, ваша дочь ходит в церковь или мечеть, и что-то полезное там делает...
– Да, да, – лепетала Яха, соображая можно ли договориться с церковью или мечетью чтобы Яха там поработала, хоть поубирала что ли.
– И она должна не пропускать школу и не опаздывать. Не угрожать и не грубить учителям и детям. На время она отстранена от занятий, но, если суд нескоро, её снова допустят.
– Да, да...
– Мэм, всё очень серьезно. На неё пожаловался весь класс. Родители детей считают, что рядом с ней быть небезопасно.
Дверь за полицией закрылась и Яха хотела было упасть на стул и плакать, но проснулась Ясминочка. Она хныкала. Яха потрогала её лоб и обнаружила, что он горячий. Да когда же это всё кончится?! Хочется заорать, разорвать эту проклятую девчонку – старшую дочь, которой ни её собственная жизнь не дорога, ни жизнь матери! В кого она такая? Да в отца-дурака, который бегал по горам с автоматом, вместо того, чтобы как умные, уехать за границу и переждать, когда в стране наступит мир и придет нормальное правительство.
Впервые Яха мысленно ругнула мужа. Высказала то, что накопилось к нему. Ведь если бы он был жив, всё шло бы по-другому! Чечня вон отстроена, сияет красотой, люди живут нормально. И её семья так жила бы, если б Имран сделал правильный выбор. Ну ладно, сперва не мог отказаться, но потом ведь уже мог понять, что не надо воевать, надо сдаться – простили ведь тех, кто сложил оружие, дали мирно жить дальше.
Нет, вот мучайся она теперь с одной его дочкой и со второй...
Яха пошла на кухню, трясущимися руками достала аптечку, и принялась искать жаропонижающее. Не плакала. Нельзя чтобы Ясмина видела маму несчастной.
* * *
Удалось договориться с католической церковью поблизости, что Мадина будет приходить туда и бесплатно мыть полы, протирать скамейки. Довольная, что так получилось, Яха пришла домой и сообщила дочери. Та ничего не сказала. Она и у себя-то в комнате убирала из-под палки.
– Ты будешь туда ходить, поняла?
Та кивнула.
Яха также контролировала, чтобы дочь ходила в школу. Каждое утро со скандалом будила, потому что девчонка не хотела никуда идти и не понимала почему нельзя опаздывать. Уходила злая и сонная. По мере приближения суда обстановка в доме накалялась. Однажды Яха вбежала сама не своя.
– Ты не ходишь в церковь!
– Я мусульманка.
– Ты не мусульманка, ты д-у-р-а! За тебя никто слова доброго на суде не скажет, ты понимаешь это?
– Пусть.
Так случилась первая драка. Яха лупила Мадину одной рукой, а рука у неё была тяжелая. С детства у Яхи были сильные руки, и она легко открывала разные соленья, когда другие не могли этого сделать. Она колотила Мадину по чему попадет – по лицу, спине. А та уворачивалась и изрыгала в ответ оскорбления.
Мадина убежала в комнату и закрылась там. Плакала. Но так, чтобы не слышно было. А Яха упала в отчаянии на диван и тяжело дышала. Нет, не спасти ей девчонку. Пропащая она. А где Ясминочка? Ах, вон, спряталась за занавеску, испугалась крика. “Cолнышко, иди ко мне, не бойся, – говорит Яха хрипло, но ласково. – Иди, зайчик, я тебе ягодку принесла”. На кухне действительно коробочка с клубникой. Ясмина выходит и садится рядом с матерью, ласкается. Она уже всё забыла. Аутисты не помнят зла. Ангелы.
Мадина в комнате всё слышит и плачет ещё горше. Надо было родиться больной, чтобы мать любила.
* * *
Драк было несколько. Яха понимала, что это неправильно, ненормально, но как быть – не знала. Просить помощи психолога страшно – детей отберут. У знакомой, которая позвонила на горячую линию и рассказала о проблеме в отношениях с сыном, этого сына тут же забрали. А у самой Яхи нет образования, чтобы образумить дочь. Не знает она, что делать, что сказать. Соседи после очередного крика-шума в её квартире вызвали полицию. Та забрала Мадину в специальный центр, где она должна была жить до суда. И Яха вздохнула свободно. Хоть и огорчительно было, что Мадину забрали в казенный дом, а все-таки может это заставит её образумиться? Очень надеялась!
Но уже через неделю Мадина явилась. Сказала, хочет ночевать дома. Как ни странно, в казенном доме её не хватились. И она переночевала. Хмурая, недобрая. В школу наутро не пошла и мать стала выгонять её обратно, в центр.
– Уходи, тебя там хватятся, на суде скажут – ты сбегала.
– Ты просто не хочешь, чтобы я была здесь.
– Хочу, но тебе надо уйти.
– Ненавидишь меня просто. Не нужна я... Зачем тогда родила?
– Вот и я не знаю, зачем. Жалею. Будь проклят тот день, когда я тебя родила! – вскипела мать.
Яха ушла на кухню, где варился суп. Резала лук. А когда, с ножом в руке, заглянула в комнату чтобы проверить почему так тихо, увидела, что Мадина – на лоджии. Яха высунула голову за балконную дверь, чтобы узнать что дочь делает, а там – все горшки с розами перевернуты, земля высыпалась, кустов нет – видимо, сброшены вниз, а дочь стоит на табуретке и срезает ветки вьющихся роз. Пол уже усыпан их порванными в клочья цветками – белыми, красными, розовыми лепестками.
Дрянная девчонка всё погубила! И смотрит на неё теперь с удовольствием, с вызовом. Наслаждается. Отомстила.
– Ах ты! – Яха с ножом, в ярости, бросается к дочери чтобы стащить её с табуретки, втащить в комнату, мерзавку, отлупить, и успевает увидеть, как лицо девочки искажается страхом, и она отступает на шаг, шатается и – исчезает.
– А-а-а-а-а! – доносится до матери крик.
Яха застыла.
* * *
Произошедшее потрясло город. Газеты пестрели заголовками: “Мать подозревают в том, что она выбросила дочь с балкона”, “Девочка выбросилась с балкона, спасаясь от матери”. Яху арестовали, но потом, учитывая инвалидность, отпустили домой под залог, который внес тот самый католический храм.
Ясмину забрала опека на том основании, что ей опасно оставаться с матерью.
Азаева Эвелина (автор) Tags: Проза Project: Moloko
Другие рассказы этого автора здесь , здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь