Глава 89
Когда на компьютер поступают результаты анализов Анны, мне становится неприятно. Иду к ней, и девушка просыпается, сонно смотрит на меня.
– Вы принимаете обезболивающие? – спрашиваю её строгим голосом.
– Нет, а что? – интересуется она, подтягиваясь и укладываясь повыше.
– У вас в моче нашли опиаты.
– Что это значит? – спрашивает Анна, блуждая взглядом по палате.
– Вы знаете, – говорю ей. – Вы принимаете запрещённые вещества. Стало быть, ваш ребёнок тоже. Что вы употребляете? – и называю несколько веществ, крайне опасных для человека.
– Я не наркоманка, – упрямится Анна, глядя на меня исподлобья.
Смотрю на неё изучающе.
– Если вы с кем-то делите шприц, то можете заразить себя и ребёнка гепатитом, СПИДом…
– Я не делю шприцы… – перебивает меня девушка, снова глядя куда-то в сторону.
– Но вы употребляете, – замечаю я.
Она бессильно роняет голову на подушку и закатывает глаза. Смотрит в потолок с лицом человека, которого аргументами прижали к стенке, и он понимает, что дальше отпираться бесполезно. Вот что делать с этой?..
– Анна, – присаживаюсь рядом. Я понимаю, что нужно действовать более жёстко, но сама ведь недавно была беременной. Мне кажется, надо дать девушке шанс исправить свою жизнь, пока не поздно. – Я знаю, что вы любите своего будущего ребёнка.
– Да, люблю, – отвечает она.
– Вы же не хотите навредить ему?
Мотает головой.
– Тогда надо бросить.
– Да я почти не колюсь… Совсем чуть-чуть. Чтобы не ломало.
– Вам вообще нельзя этого делать! – восклицаю. – Можно я устрою вас в наркологическую лечебницу?
Трижды кивает.
– Хорошо. Я всё узнаю и вам сообщу.
На очереди Марк, неудавшийся художник. Ещё один любитель подстёгивать себя всякой химией. Господи, да откуда у них только деньги на это берутся? Ведь даже упаковка самых обычных обезболивающих сейчас стоит немало, а они покупают каждый день всякую гадость, которая стоит намного больше!
– Я прошёл экзамен? – чуть иронично спрашивает он.
– Да, вас примут в течение часа, – сообщаю ему.
– Но писать картины не разрешат?
– К сожалению, нет, – говорю честно.
– Ничего. У меня был нарколог. Сказал, что можно просто рисовать. Спасибо за помощь. Она мне очень кстати, – говорит Марк. И в его слова, в отличие от произнесённых Анной, мне хочется верить гораздо сильнее. Есть ощущение, что девушка сказала «Да», только чтобы я от неё отстала. И, вспомнив об Анне, бегу к лифту в надежде поймать нарколога. Это удаётся сделать. Прошу выделить одно место для беременной девушке, которая нуждается в детоксикации.
– Простите. Но мест больше нет. Последнее отдал тому юноше, Марку, – пожимает плечами коллега.
– Да, но девушка на сносях. Ей рожать скоро.
– К сожалению, положить к нам не сможем. Могу пока записать её на амбулаторное лечение.
Вот и что мне делать? С одной стороны юноша, который с такой надеждой только что смотрел мне в глаза. С другой – девушка, которой, кажется, наплевать на свою жизнь и малыша, и если её буквально не заставить лечиться, то… Ну как же мне быть?! Видимо, те же мысли у нарколога. Я опускаю глаза, чтобы напомнить себе, как его зовут. «Святослав Моисеев», – читаю.
– Что ж, давайте поговорим для начала с вашей беременной, – любезно соглашается он.
– Пойдёмте, я покажу, – говорю ему и веду в палату.
Спустя час дела заводят меня на этаж хирургического отделения. Там, в помещении для посетителей, вдруг вижу знакомое лицо – это родной брат того парня, Виктора, который сбила машина. У него ещё муковисцидоз.
– Здравствуйте. Вы уже говорили с братом? – спрашиваю.
– Нет, как он?
Я иду к старшей сестре и через минуту возвращаюсь с карточкой.
– Вите стало хуже? – тревожно спрашивает парень. Вспоминаю, что зовут его Саша, и он младший.
– Нет, у вашего брата не всё так плохо. А вот у вас в крови обнаружен…
– ВИЧ? – неожиданно подсказывает он, и сразу понимаю: прекрасно знал об этом и раньше.
– Надо было сказать нам. Почему вы это не сделали? – удивляюсь.
– Я… не знал точно. Теперь знаю.
– Что ж… – в голове не укладывается. – Сочувствую.
– Я знал, что этим кончится, – печально рассуждает Саша, прохаживаясь туда-сюда.
– Вы не предохранялись?
– Выходит, нет, – отвечает он после заминки.
– Я могу направить вас в «Центр СПИД и инфекционных заболеваний». Там начнут лечение. Чем раньше, тем лучше…
– Родителям не скажете? – перебивает Саша.
– Нет, это ваше личное дело. Вы же совершеннолетний. Но учтите: когда речь идёт о ВИЧ, поддержка близких очень важна.
– Поддержка? – саркастично поднимает брови парень. – Вы смеётесь? Мой отец отречётся от меня. Я однажды пытался сказать ему: знаешь, один мой знакомый голубой. Он так орал! Сказал, что если приведу в дом этого извращенца, он мне так всыплет… Думаете, потом я смог ему признаться?
– Легче лечиться, когда семья знает правду, – говорю на это.
– Нет, –Саша удручённо качает головой. – Ничего не выйдет. В каждой семье бывают тайны. Верно?
Мне нечего на это ответить. Я не могу комментировать ни особенности ориентации этого молодого человека, ни его решение отказаться от лечения. Сам пусть думает. Не маленький уже. Потому, пожав плечами, спускаюсь вниз. Решаю выпить кофе в ординаторской. Там сидит Артур, что-то заполняет за столом.
– Привет, – улыбается мне. – Кузнецова нашла?
– Да. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что он устроил истерику на рабочем месте.
– Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?
– Не знаю…
– Брось, Артур. Кузнецов не первый врач, который сорвался во время запарки.
– Из-за лаважного набора? – спрашивает Куприянов слегка иронично.
Подхожу к нему.
– Знаешь что? Он работает 30 лет. У него есть свои привычки. Кое-какие новинки ему не по нутру.
– Я понимаю, он тебе симпатичен, – замечает Артур.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Он ведёт себя странно, – слышу в ответ. – По-моему, он подаёт не лучший пример нашему медперсоналу.
– Да, он эксцентричен. Но он один из лучших врачей, которых я знаю. Тем более его рекомендовала нам Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая, чьим мнением, как ты знаешь, я очень дорожу.
– Ну что ты сразу… – идёт Артур на попятный.
– Ничего. Тебе не нравится, что я взяла на работу Кузнецова? Но тебе придётся с этим смириться.
– Как скажешь, Элли, – примирительно отвечает Куприянов и утыкается в документы.
Всё-таки почему Артур не принял Трофима Владимировича? Мне кажется это странным. Я всё-таки не думаю, что ревнует. Глупо же, в самом деле! Кузнецов мне в дедушки годится. К тому же, если бы интересовалась им, то не стала встречаться с самим Артуром. Значит, тут дело другое. Надо будет как-нибудь снова вернуться к этому разговору.
Так получается, что спустя некоторое время мне снова нужно попасть на хирургический этаж. Вижу грустного брата Виктора в том же месте, а рядом – отец раненого. Заметив меня, подходит и говорит:
– Доктор, хоть вы скажите толком, как там мой мальчик. Здесь все только и делают, что ходят туда-сюда, ни у кого ничего не узнаешь, – ворчит он.
– Здесь хирургия, все очень заняты, – пытаюсь успокоить. – Вы не волнуйтесь. Печень Виктору зашили. Он потерял немного крови, ему сделали переливание. Я уверена, что он поправится.
– Вы перелили нашу кровь? – интересуется отец.
– Только вашу. Кровь Саши, – показываю на младшего сына, – не подошла.
Мужчина хмуро смотрит на него, потом на меня.
– Почему?
– По иммунологии, – отвечаю.
– Сестра сказала, что у нас всех одна группа.
– Да, верно. Но в крови Саши есть малые антигены, которые могли вызвать отторжение, – лгу сознательно, чтобы не нарушить и без того непрочное равновесие в этой семье.
– Извини, – говорит парень отцу.
– Да ты не виноват, – пожимает он широкими плечами. От отца пахнет железом и машинным маслом. Судя по простой крепкой одежде, а также большим кистям с тёмной заскорузлой кожей, он явно работает на каком-то производстве. Понимаю, отчего никогда не примет признание Саши, если тот решится когда-нибудь. В такой социальной среде подобные вещи неприемлемы. «Да и повсюду у нас в стране», – решаю мысленно.
– Главное, что Виктор поправится, – говорит отец. – Спасибо, – говорит он и, похлопав Сашу по плечу, идёт в палату.
– Спасибо, – тихо благодарит меня парень, шагая следом.
Возвращаюсь в отделение. Возле кабинета… батюшки мои! Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая! Она нервно прохаживается туда-сюда по коридору. Увидев меня, без улыбки ворчит:
– Милочка! Вы хотите меня опозорить?
– Здравствуйте, Изабелла Арнольдовна! – приветствую её, готовая обнять и даже поцеловать, но Народная артистка СССР явно не в духе и, видя, как лечу к ней, выставляет перед собой сухонькую ладошку. – Даже не думайте меня тискать, иначе случится непоправимое!
– Господи, что случилось?! – растерянно спрашиваю, затормозив в шаге.
– Жидкая катастрофа, вот что, – бурчит старушка. Потом оглядывается и, убедившись, что рядом никого, просит. – Элли, вы не могли бы срочно предоставить мне отдельную палату?
– Конечно, о чём разговор! Но что произошло?!
– У меня… – опять оглядывается, как шпионка, и переходит на шёпот. – Клапан вышибает. Вторые сутки уже. Понимаете?
– Что, простите?
– Ну, клапан, понимаете? – и выразительно смотрит куда-то вниз.
– Ой… – отвечаю растерянно. – У вас начался энурез?!
Лицо Копельсон-Дворжецкой мгновенно преображается. Вот что значит великая актриса.
– Милочка, да вы тут рехнулись, в самом деле! Я вам что, совсем уже, – она крутит пальцем у виска, – чтобы дуть под себя! Не тот клапан! А с другой стороны! Боже, ну почему ж вы такая недогадливая! А ещё завотделением! – театрально возмущается она.
– Простите, Изабелла Арнольдовна, я никоим образом не хотела вас обидеть, – говорю растерянно. – И всё-таки…
– Да понос у меня, что тут непонятного?! Брызжу дальше, чем вижу! – вдруг взрывается Народная артистка СССР и произносит это таким громким и прекрасно поставленным голосом, что поневоле оборачивается каждый, кто в коридоре, а ещё несколько голов высовываются из дверных проёмов.
Я старательно сжимаю губы, чтобы не рассмеяться.
– Милочка, прекратите ржать надо мной, как молодая кобыла. Вы меня обидеть хотите, что ли? – опять хмурит свои тоненькие, идеально выщипанные и даже подведённые брови. Но по глазам вижу: старушка и сама готова посмеяться, если бы не обстоятельства.
– Простите, Изабелла Арнольдовна…
– Хватит уже извиняться! – прерывает меня. – Или мне придётся вопить «Сестра, утку!» Ведите уже в палату, скорее!
Спешно отвожу Народную артистку СССР в отдельное помещение. Есть у меня в отделении такая палата. Особенная. Платная и для особых гостей. Распоряжение выделить такую издал некоторое время назад Вежновец. Как все догадались – чтобы принимать там особых пациентов. «И свою псину лечить при необходимости», – съязвил кто-то, когда все узнали.
Вызываю медсестру, назначаю анализы. Копельсон-Дворжецкая всё это время заседает в маленьком помещении. Выходит оттуда с гордым и независимым видом поверженного физически, но не сломленного духом бойца.
– У меня всегда был слабый кишечник, – сообщает она. – Это всё блокада виновата. Есть приходилось такое, что вы теперь даже за еду бы не посчитали. А нам… что ж, деваться было некуда. Столярный клей, опилки, овощные очистки, – всё шло в дело. Первая зима была особенно страшной, потом чуть полегче… – после этих слов тяжёлый вздох.
– А говорят, в Ленинграде во время блокады всех птиц, кошек и собак съели, – вдруг спрашивает Альбина Тишкина.
«Ну кто её за язык тянул!» – думаю недовольно, бросая гневный взгляд.
Изабелла Арнольдовна смотрит на неё и отвечает после раздумья с улыбкой:
– Знаете, как писал мой любимый поэт Лёня Филатов, «голубь, ежели в подливке, не хужее глухаря». – Затем её лицо снова становится серьёзным. – Собак и кошек не пробовала, хотя искушение имелось: у соседей жил толстый мопс. Жаль, забавный был. Увы, сердце не выдержало. Умер.
– От голода?
– Сердечный приступ. Рядом бомба взорвалась… – снова задумчивая тишина. – Да что я вам, кореянка, в самом деле?!
Медсестра пристыженно отводит взгляд.
– Ну ладно, девушки. Давайте, лечите мне. А то я со вчерашнего дня устала бегать до горшка и обратно. Марафонскую дистанцию, кажется, осилила уже. Вредно в мои-то годы столько носиться и… – она добавляет ещё одно слово, синоним «дефекация», и мы фыркаем с Альбиной.
Хорошо общаться с Копельсон-Дворжецкой, но надо возвращаться к делам. В регистратуре мне сообщают, что прибыл ещё один школьник – из числа пострадавших во время взрыва в кабинете химии.
– Ты что, прятался? – спрашиваю упитанного юношу 17-ти лет. Зовут Илья Бурунов.
– Я не прятался, – говорит он. – Просто не думал, что всё так серьёзно. Как наша учительница Лариса Григорьевна Осухова?
– В стабильно тяжёлом состоянии, – отвечаю, обрабатывая его ногу. На ней порез, который уже успел чуть затянуться, но при этом воспалился немного – перебинтовали, не очистив рану. – А что за опыт вы там проводили?
– Незапланированный.
– Что это значит?
Школьник смотрит на меня несколько секунд молча, потом опускает глаза.
– Ничего.
– Ты знаешь, что там произошло?
Молчит.
– Илья, если ты что-то знаешь о взрыве, скажи мне. Это может помочь в лечении Ларисы Григорьевны и других пострадавших.
– Обещаете, что никому не расскажете? Ну, есть же закон о врачебной тайне.
– Я обещаю одно: тебе станет легче, когда скажешь мне правду, – отвечаю ему.
Илья молчит. Видимо, никак не может собраться с духом.