Глава 88
– Кто взял карту Иванова? – Трофим Владимирович растерянно бродит по регистратуре, спрашивая всех подряд.
Медперсонал, и я в том числе, только плечами пожимаем. Дело происходит следующим утром, и мне кажется, что Кузнецов просто не выспался.
– Вот так всегда, – брюзжит он. – Стоит отвернуться, как медсёстры обязательно карту умыкнут.
Мимо идёт Дина Хворова, протягивает карту Трофиму Владимировичу и говорит:
– Да вот она. Вы же сами оставили её в перевязочной.
– Я там не был, – забирает Кузнецов документ и уходит.
– Не за что, – разводит администратор руками. – Сделала, блин, доброе дело. Даже «спасибо» не сказал, – ворчит шёпотом.
Трофим Владимирович между тем идёт по своим делам. Но, заметив в коридоре Валерия Лебедева, который делает перевязку, подходит. Я внимательно за ним наблюдаю. Точнее, за обоими.
– Что тут интересного? – спрашивает Кузнецов.
– Порез.
– Неглубокий. Даже зашивать не надо. Есть для таких ран отличная штука – медицинский клей, – говорит Валерий.
Трофим Владимирович улыбается:
– Всё новое – это хорошо забытое старое. Клей БФ был придуман в середине 1940-х годов, в 1950-е годы его было предложено использовать в медицине. Правда, потом его заменили американским аналогом. Забавно: там его изобрели в 1960-х, а чтобы получить использование у гражданских, потратили 30 лет. Да, не забудьте сделать противостолбнячную сыворотку.
Подходу к Кузнецову. Вспомнила: есть повод.
– Трофим Владимирович, вы смотрели женщину с укусом собаки?
– Да, а что такое?
– Не могу разобрать, что написано в карте.
– Врачи пишут не для того, чтобы кто-то читал, – говорит Кузнецов с улыбкой. – Тебя разве не учили?
– Вы достойная ученица, – подкалывает меня Лебедев.
Делаю вид, что не расслышала.
– Вы и сами разобрать не можете, – говорю Кузнецову. – Признавайтесь.
– Это для конспирации, – шутит он.
– Лучше вносите свои назначения в компьютер.
– Компьютер может сломаться, а мои записи нет, – парирует старший коллега.
– Я могу вас научить, – подходит Артур.
– Хорошая мысль, – оцениваю его предложение.
– Знаешь, Элли, как говорят? Старого пса новым фокусам не научишь, – отнекивается Трофим Владимирович.
– Вы не старый, а просто упрямый, – улыбаюсь ему.
Перебираю карты… вот новость! Анна поступила. Беру её карту и иду проверить, что у неё там случилось. Не девушка, а тридцать три несчастья!
– Я всё делаю, как полагается, – рассказывает она. – Даже кофе пить перестала.
– Отдыхаете достаточно?
– Стараюсь.
– Очень жаль, что с вашей столовой не получилось. Но я нашла новую работу. В аптеке. Я сослалась на вас. Это ничего?
– Ничего, – отвечаю ей, хотя меня немного коробит, когда моё имя используют без разрешения. Но девушка беременна, помочь некому, так что пусть.
– Я сказала, что знаю вас несколько лет. Может, они позвонят? Хотя вряд ли, – рассуждает Анна, пока я проверяю её зрение.
– У меня что-то с глазами? – кажется, заметила мою реакцию.
– Вы принимаете какие-то лекарства?
– Только витамины.
– Хорошо. Я скоро вернусь.
Поручаю медсестре отнести мочу Анны в лабораторию, чтобы там сделали общий анализ и токсикологию. У меня есть одно подозрение, но прежде чем его высказывать, пожалуй, подожду результатов. К тому же становится некогда: поступил пострадавший в автомобильной аварии.
– Виктор Хорошев, 16 лет. Болен муковисцидозом. Был сбит машиной. Удар пришёлся справа.
– Как самочувствие? – спрашиваю парнишку.
– Трудно дышать, – отвечает он тихо.
– Пульс 130, давление 110 на 70, – говорит фельдшер.
Осмотр показывает, что у Виктора переломы рёбер, возможен разрыв печени. Сообщаю это Артуру, который присоединяется в смотровой.
– Когда ты в последний раз лежал с муковисцидозом? – спрашиваю пострадавшего.
– Год назад… ай! – это потом, что Куприянов начал пальпировать.
– Правое подреберье напряжено, – докладывает коллега.
– Общий и группу крови. Совместить четыре дозы. Снимки грудной клетки и шеи, – делаю назначение.
– И УЗИ брюшной полости, – добавляет Артур. – Звоните в операционную, пускай ждут. И ещё вызовите генетика для консультации.
Я не против.
Спустя двадцать минут выхожу из смотровой. Мне говорят, что в вестибюле ждут его отец и брат. Иду к ним и сообщаю, что у Виктора разрыв печени. Шансы у него неплохие, но необходима операция, чтобы зашить внутренние повреждения.
– От нас нужна кровь? – спрашивает отец.
– Операция показана срочно. Мы соберём его кровь и вернём ему. А если понадобится переливание, то не волнуйтесь, вся имеющаяся в нашем распоряжении тщательно проверяется.
– Я не хочу, чтобы моему сыну переливали неизвестно чью кровь, – заявляет отец.
Чтобы не накалять ситуацию, прошу медсестру взять у обоих все анализы для донорства. Когда она их уводит, мне остаётся только плечами пожать. Что за глупость? В XXI веке считать, будто мальчику могут перелить «непонятно что». Вся донорская кровь и её компоненты проходят такой строжайший контроль, что ни одному вирусу не проскочить. Видимо, этот человек из той категории, у которой над доводами разума и фактами науки преобладает всякая глупость. «Не удивлюсь, если выяснится, что он ещё и антипрививочник», – думаю и иду взять следующего больного.
Марк Фрязинов, 19 лет. Сидит на кушетке грустный, а медсестра аккуратно убирает его одежду. Оказывается, пока ждал, его трижды стошнило. Знакомимся, укладываю его, пальпирую.
– Живот мягкий, слегка болезненный. Токсикологию, общий крови, биохимию с печёночными пробами и анализ на свинец, – говорю медсестре. – Ну, Марк, и в чём причина вашего недомогания?
– Краску съел. Масляную, – отвечает он, не глядя в глаза.
Всматриваюсь в лицо. Психический? Вроде бы нет.
– Много?
– Не знаю. Наверное, полтюбика.
– Вы это часто делаете? – задаю наводящий вопрос.
– Первый раз. Дрянной был день.
– У вас депрессия?
– Муки творчества. Я пытаюсь рисовать.
– А, так вы художник.
– Нет. Айвазовский, Саврасов, Брюллов, Крамской – вот они были художниками. А я… Знаете, – он оживляется и хочет встать. – Мне уже легче.
– Нет-нет, полежите ещё, – укладываю его обратно. – Нам надо закончить обследование, и я хочу проверить эту краску на токсичность.
– Думаете, я дурью маюсь, да? – грустно интересуется Марк.
– Нет, – пожимаю плечами. – У вас же муки творчества.
Вскоре меня находит Сергей Левин.
– Элли, привет, – радостно встречает и обнимает. – Это у тебя больной с муковисцидозом?
– Здравствуй, – улыбаюсь старому знакомому. – Пойдём, покажу тебе его карту.
Мы идём в палату, где лежит Виктор. Я сообщаю Левину диагноз и говорю в завершении о просьбе разрешить наркоз. У людей с таким заболеванием это может быть проблемой.
– Сколько кислород? – спрашивает Сергей.
– 97.
– На снимке?
– Инфильтратов нет.
– Хорошо, дайте мне пять минут. Сделаем спирометрию.
– Эллина Родионовна, вас срочно, – зовут в регистратуру.
Приходит сообщение, что в школе в Ломоносовском районе в кабинете химии произошёл взрыв. Много пострадавших. Диспетчерская станции «Скорой помощи» спрашивает, сколько можем принять. Оценив возможности отделения, отвечаю: двоих тяжёлых и восемь лёгких. Отдаю распоряжение приготовить две смотровые.
Пока везут пострадавших, – до нас несколько километров, и даже если водители станут пропускать «неотложки», всё равно займёт минут двадцать, – возвращаюсь к Марку. Сообщаю, что, согласно анализам, у него почечная недостаточность, поражение печени, разрушение эритроцитов.
– Ладно-ладно, я вас понял, – улыбается он пристыженно. – Больше не буду есть краску.
– А психотропы? Оно обнаружено в моче, – говорю без намёка на юмор.
– Да… изредка, – чешет Марк в затылке. – Я использую такие вещества в творческих целях. Многие художники это делают.
– Но вы это делали несколько дней подряд. Я хочу положить вас на лечение.
– Спасибо, но я в порядке. Просто в последнее время приходилось туго, и работа идёт плоховато.
– Возможно, оттого что вы употребляете запрещённые вещества. Марк, вы обратились за помощью. Дайте же вам помочь.
Он вздыхает и укладывается на койку.
– В лечебнице разрешают писать картины?
– Это можно устроить. Ну так что?
– Не знаю. Обещать не могу, – капризничает юный художник. – Я подумаю.
– Подумайте. И помните: ни один великий русский художник не использовал стимуляторы для творчества.
– А как же алкоголь? – хитро прищуривается Марк.
– Полагаю, что в столь юном возрасте у вас больше шансов угробить себя прежде, чем станете знаменитым, – говорю и ухожу. О чём тут спорить? Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – ищет причины.
– Лариса Григорьевна Осухова, 52 года, учитель химии, – вот и первую пострадавшую везут. – Сознание спутанное. Дыхательная недостаточность средней степени, давление 90 на 60, пульс 120.
– Что она говорит? – спрашивает подоспевший Артур.
– Вроде бы они там опыты проводили с хлором, – пожимает плечами фельдшер.
– М-м-м, – из-под кислородной маски слышно только мычание.
– Лариса Григорьевна, не пытайтесь говорить, – увещеваю её.
– Влажные хрипы. Надо интубировать, – делает вывод Куприянов.
– Ещё тяжёлые есть? – спрашиваю.
– Она хуже всех.
Отправляю Артура с учительницей, сама возвращаюсь к вестибюлю.
– Что здесь?
– Закрытая травма черепа. Потеря сознания. Было брадипноэ, поэтому интубировали. Давление 120 на 90, пульс 70.
– Сделать томограмму черепа и вызвать нейрохирурга, – говорю Лидии Тумановой.
Везут следующих. Девочка Кира, ожоги второй степени на волосистой части, лице и шее. Островками.
– Она немного хрипит, – говорит медсестра.
Даю назначение.
– Диляра Машкова, 16 лет, проникающее ранение живота. Давление 90 на 60, пульс 110, введён литр физраствора.
– Вытащите эту штуку! – просит школьница, у которой в области селезёнки торчит нечто напоминающее скарификатор, только потолще.
– Вытащим, милая, обязательно, – говорю ей. – Сделайте УЗИ и срочно в операционную, – сразу же решаю.
Ещё нам достаётся открытый перелом руки, повреждённые осколками стекла глаза и лицо, ещё одна школьница сильно ударилась грудью о край парты. Назначаю ей снимок лёгких и ЭКГ. Потом мальчик с ампутацией пальца. Смелый малый: отыскал потерянную часть и отдал другу, чтобы тот на лёд положил. Увы, одноклассник оказался глупым и палец потерял. Теперь пострадавший грустит, понимая, что придётся всю жизнь ходить с протезом.
Вскоре меня зовут к Кире. Ей занимается Маша. Говорит, что беспокоят лёгкие девочки.
– Чем вы меня мажете? – спрашивает школьница.
– Мазь с антибиотиком.
– Ожоговую группу вызвали? – задаю вопрос.
– Да. У неё восемь процентов тела. Вторая степень, – сообщает Маша. – Ещё будут какие-то назначения? Влажные хрипы всё-таки.
Я на секунду зависаю. Как можно удержать в голове сразу столько диагнозов? Мозг отказывается переварить так быстро столько информации.
– Маша, пожалуйста, реши сама, – отвечаю подруге. Понимаю: мы все сейчас немного растеряны. Но надо собраться, иначе беды не миновать. Причём каждый должен сделать это на своём месте. Выхожу к регистратуре. Отделение напоминает муравейник, в который плеснули кипятком. Медперсонал бегает, больные кто сидит, кто стоит. Кашляют, плачут, утирают лица. Слышу обрывки разговоров. Кому-то нужен ключ от шкафа, кому-то обезболивающее. Раздаются сигналы кардиомониторов, шипение ингаляторов, надрывается телефон.
– Пропустите! Дорогу! – меня едва не сбивают с ног – кто-то быстро везёт аппарат УЗИ.
– Эллина Родионовна, скорее.
Меня зовут в палату, где оказывают помощь учительнице химии. Артур говорит, что у неё в лёгких скопилось много жидкости.
– Ясно. Отёк лёгких от хлора, – делаю вывод.
– Напряжённый пневмоторакс ликвидирован, – сообщает Куприянов. – Но давление не поднялось. Трубку 32!
– Проверь живот.
– Скальпель. Привезите сюда УЗИ.
– Он занят в другой палате, – отвечаю. – Я сделаю лаваж.
– Я помогу, – в палату входит Кузнецов.
Киваю. Медсестра подаёт Трофиму Владимировичу набор. Он смотрит на него и поднимает брови:
– Что это такое?
– Набор для лаважа, – отвечает медсестра.
– Для чрекожного лаважа по Сельдингеру, – поясняю.
Кузнецов смотрит на меня, сдвинув седые брови. Он явно не понимает, как этим пользоваться. Я же, видя его реакцию, понимаю, что надо было сначала отправить коллегу на курсы повышения квалификации, прежде чем на работу принимать. Кажется, он за время пребывания на пенсии несколько отстал от жизни.
– Нет, я буду делать открытый лаваж, – наконец отвечает Трофим Владимирович.
– Эти новые наборы очень удобны.
– Дайте мне скальпель, два бельевых зажима, два крючка и этот… – коллега крутит пальцем в воздухе, пытаясь вспомнить. – Изогнутый… ну этот…
– Зажим москит?
– Да! Быстрее.
Артур во время этой сцены как-то слишком пристально смотрит на Кузнецова. Я замечаю это, только понять не могу причину. Мало ли, забыл человек название инструмента. В его возрасте простительно. Мы же и сами порой что-то вспомнить не можем. В такой-то суматохе и неудивительно!
– Он очень прост в применении, этот современный набор, – хочу помочь коллеге. – Вставляешь проводник в иглу и потом вводишь по нему катетер…
– Это ненадёжно, – перебивает меня Кузнецов раздражённо. – Можно так и остаться в забрюшинном пространстве.
– Если бы вы попробовали…
– Я сказал «нет», чёрт побери! – нервничает Трофим Владимирович. – Я всегда делаю открытый лаваж. Это стандартная методика! Уберите от меня эту ерунду! – и он, схватив набор, швыряет его в сторону.
На несколько секунд в палате повисает пауза.
– Доктор Кузнецов, – входит медсестра.
– Да, – немного растерянно отвечает он.
– Я всё подготовила к анестезии перелома.
– Хорошо. Думаю, ты вполне справишься одна, Элли, – обращается ко мне и уходит. – Меня ждёт другой пациент.
«Что ж, потом у нас будет время разобраться с этим неприятным инцидентом», – думаю, продолжая возиться с пациентом.
Спустя три часа, когда ситуация стабилизируется, выхожу на крышу, чтобы подышать свежим воздухом. Да, в Питере он, как всегда, насквозь сырой, но раз другого нет, то приходится наслаждаться таким. Мне, рождённой в Ленинградской области, не привыкать. Вот другие, кто здесь недавно, страдают. Особенно жители засушливых регионов типа Волгоградской или Оренбургской областей.
Но наверху я оказываюсь не одна. У парапета стоит, облокотившись на него, Трофим Владимирович.
– Прости, Элли, – с этого начинает разговор. – Я повёл себя непрофессионально и совершенно без повода.
– Может, обсудим?
– Нечего обсуждать, – виновато улыбается коллега. – Я потерял контроль над собой. Просто давно не принимал массовую травму.
Встаю рядом.
– Когда трудно, надо просить о помощи, – говорю назидательным тоном. Да, я не в том возрасте, чтобы поучать такого человека, как доктор Кузнецов. Но иногда даже таким людям надо дать подсказку.
– Ты была занята по горло. Просто я оказался перегружен, и всё. Такое бывает и с лучшими врачами. Помнится, у меня однажды был случай. Автобус слетел с путепровода, перевернулся несколько раз. Кошмарный выдался денёк. Пришлось слегка побегать.
– Слегка? – улыбаюсь я.
– Ну да, – отвечает тем же Кузнецов. – Везде были каталки, одна на другой. От такого любой сорвался бы. Немногим удалось сохранить выдержку.
Трофим Владимирович молчит несколько секунд.
– Не знаю, стоит ли тебе это говорить…
– О чём вы?
На лицо доктора словно тень нашла.
– Ты мне напоминаешь одну студентку, – вдруг говорит он, растягивая губы в улыбке. Понимаю: решил чего-то не сказать, сменил тему. – Она задавала мне каждый день столько вопросов, сколько бы сам придумать не мог. Вот из таких и получаются отличные врачи. Ты здорово работаешь, Элли… По-моему, всё-таки зря вы используете эти лаважные наборы. Но я подчиняюсь. Ты здесь командуешь. Но учти: может, мой подход и старомоден. Но он всё равно лучше и быстрее.
«Настоящий мужчина. Устроил истерику. Признался, но последнее слово всё же оставил за собой», – думаю, когда Трофим Владимирович уходит к лифту. Иду за ним. Работы ещё много.