Глава 87
– Как её зовут? – спрашивает Анна после того, как я снова встретилась с ней и сообщила результаты моего общения с навязающей столовой.
– Виолетта Смирнова, – отвечаю, провожая девушку к выходу. – Ей понравилось, что у вас есть опыт работы.
– А что я беременная, тоже понравилось?
– Я этого не сказала, но она не против. Вы встречаетесь сегодня в половине шестого.
– У меня ещё много времени, – говорит Анна и рассуждает вслух, перечисляя пункты своего плана. Потом благодарит меня.
– Пожалуйста, – улыбаюсь ей. – Потом расскажете, как всё прошло. И никаких сигарет!
– Честное слово не буду!
Иду к себе, но стоит поудобнее разместиться в кресле, как звонок.
– Эллина Родионовна, – звучит противный голос Вежновца. – Вам придётся всё-таки за собой прибрать.
– В каком смысле?
– В том самом, – хмыкает он. – Нагадили, вот и будьте добры…
– Мне порой кажется, Иван Валерьевич, что вы под веществами, – дерзко заявляю ему.
Молчит несколько секунд. Видимо, пытается не нахамить в ответ. У него получается.
– Вы заблуждаетесь, доктор Печерская. Так вот. Позвоните в редакцию «Вести Петербурга» и договоритесь, чтобы они исправили наше пошатнувшееся реноме нашей клиники.
– Нашей клинике более ста лет, она одно из авторитетных медицинских учреждений России и мира. Ей подпорки не нужны, – говорю упрямо. – Признайтесь, господин Вежновец. Вы о собственном реноме печётесь.
Снова молчание. Мне это даже начинает импонировать. Умнеет главврач, что ли? Раньше бы просто начал орать в ответ.
– В любом случае, Эллина, вы сделаете так, как я вам… – он подбирает слово, зная, что его речь – не просьба, но и не приказ, поскольку мы не в армии, – …поручаю!
После Вежновец кладёт трубку. Лезу в интернет, нахожу контакты издания «Вести Петербурга». Звоню туда и, когда меня соединяют с главным редактором, прошу написать о нас новый материал.
– Нет, не опровержение, а просто другую точку зрения. Да, подумайте об этом. Спасибо.
Выхожу из кабинета. Хочу проверить, как там парашютисты. И когда вхожу в палату, где лежит получивший черепно-мозговую травму, вижу, что он недвижим, и рядом только медсестра, которая наводит порядок, да ещё Лебедев, что-то пишущий в карточке. Но кардиомонитор молчит, к дыхательной трубке ничего не подключено.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Он дал остановку.
– Доктор объявил время смерти, – добавляет медсестра.
– Как так? – удивляюсь. Насколько я помню, всё шло более-менее хорошо, а тут…
– А что остаётся, если больной умер? – риторически спрашивает Лебедев и выходит.
Хочу понять, как такое могло случиться, но времени на оказывается.
– Эллина Родионовна! Скорее! – зовут меня.
На каталке везут ребёнка. Бросаю взгляд на лицо: как это могло случиться? Марианна!
– Я не могла разбудить её, – торопливо рассказывает мама.
– Была фибрилляция, – докладывает коллега из «неотложки». – Разряды три раза. Адреналин.
– Позовите доктора Званцеву! – горою медсестре.
– Прошло не меньше получаса, – добавляет врач.
– Сделайте что-нибудь! – умоляет мать девочки.
– Мы сделаем всё возможное. Перекладываем на счёт раз, два, три.
– Что случилось? – вбегает Маша.
– Остановка сердца дома, – поясняю ей. – Девочку выписали несколько часов назад с подозрением на гастроэнтерит.
– Фибрилляция. Электроды. Заряжайте на 30! – командует Маша.
– Разряд! Есть!
– Боже! – вскрикивает мама девочки, когда видит, как тело Марианны изгибается от удара током.
– Она могла съесть что-нибудь? – спрашиваю её, чтобы привести в чувство.
– Только суши. Мы заказали на обед.
– А лекарства? Таблетки, яды? – продолжаю расспрос. – Бензин, моющие средства? Подумайте, подумайте! Отбеливатель, стиральный порошок…
– Заряжаю на 50, – говорит Маша.
– Мы держим витамины на столе в кухне, – вспоминает мама девочки.
– Какие?
Она произносит название, и Маша сразу догадывается, что случилось.
– У неё отравление железом! – говорит мне.
Киваю. Молодец, подруга!
– Разряд!
– Асистолия, – сообщает медсестра.
И так слышно: кардиомонитор пищит на одной ноте.
– Зрачки на свет не реагируют.
– Адреналин! – требует Маша и начинает непрямой массаж сердца.
– Уведите маму, – говорю медсестре, поскольку вижу, как та плачет, с ужасом глядя на дочь.
– Нет, я хочу быть рядом, – умоляет она, но всё же оказывается снаружи.
Проходит минута, другая, третья… Движения Машиных рук становятся всё медленнее. Наконец, она останавливается, не отводя взгляда от девочки. Я тоже смотрю на её белое лицо в обрамлении ярко-рыжих волос. «Вот и скрылось это маленькое солнышко», – думаю о ней. Даже всё то, что вытворяла она здесь, пока истерила, кричала и сводила всех с ума, забыто. Теперь на столе передо мной – неподвижная маленькая девочка, которая никогда больше не станет кидаться плюшевыми мишками.
Ещё полчаса спустя снова звонит Вежновец и сообщает сухим официальным голосом, что будет патанатомическая конференция.
– Возможны и юридические трения. Я уже посмотрел ваши записи относительно лечения этой девочки, Марианны. Что вы ей ставили?
– Пищевое отравление или лёгкий гастроэнтерит.
– Вы спрашивали о ядах в доме?
– Мать сказала, что у них всё спрятано.
– И лекарства?
– Да.
– Вы спросили о железе?
– Нет.
Иван Валерьевич думает несколько секунд.
– Я и сам вряд ли спросил бы. Нетипичный случай, – он вздыхает. – Что ж, карта в полном порядке. Вы делали всё, как полагается. Юридических проблем не будет.
– Это всё?
– Эллина, вы видели ребёнка во время второй фазы отравления. Когда никаких отклонений от нормы не бывает. Любой из нас сделал бы то же самое, – говорит Вежновец, и я с большим удивлением понимаю, что он не просто занял мою сторону, а ещё и поддерживает.
– Железо входит в дифференциальный диагноз, – говорю ему.
– Как и две сотни других причин…
– Я должна была спросить, – перебиваю его, укоряя себя.
– Вы сделали всё возможное.
– Не всё. Она умерла, – отвечаю, а потом медленно кладу трубку.
Где-то в глубине души понимаю, что моей вины в этом трагическом происшествии нет. В таблице Менделеева 118 химических элементов. Каждый из них сам по себе, не говоря уже о составах и растворах, способен убить человека. Буквально каждый, всё зависит лишь от дозировки и реакции организма.
Но мне всё-таки очень грустно и больно. Чтобы не раскиснуть, иду проверить Василия. И обнаруживаю рядом с ним Трофима Владимировича.
– … Я пропадал на работе. Даже на новый год ставил себе дежурства. Не то чтобы я не любил моих детей, просто отцы все такие.
– Как самочувствие? – спрашиваю паренька.
– Нормально, – отвечает он.
– Пришли газы крови. Кислород хороший, – докладывает Кузнецов.
– Спасибо.
– Отцу Василия пришлось уехать. Вызвали на работу.
– На стройке что-то случилось, – поясняет пациент.
– Ты поговорил с доктором Вистингаузеном? – спрашиваю его.
– Это психиатр?
– Конечно, трудно откровенничать с незнакомым человеком, – вклинивается коллега в наш разговор, – но у него работа такая: слушать.
– Я не псих.
– Я этого не говорил.
– Просто… знаю, что глупо выгляжу. Но я люблю её. Правда. По-настоящему.
– Кого? Твою девушку? – спрашиваю.
– И она меня любила. А потом… разлюбила, – признаётся Василий. – как можно так сильно чувствовать и вдруг… перестать?
– Когда она сказала тебе об этом? – спрашивает Кузнецов.
– До сегодняшнего утра я не верил, – произносит парень, глядя в пространство перед собой.
Ах, дела сердечные. Тут никакой психиатр не поможет. Но что тогда? «Время лечит», – так говорят, чтобы утешить. Но ещё нужно дожить до момента, когда станет легче. Я в своё время тоже подумывала о разном. Слава Богу, сумела удержаться от глупостей, погрузившись в медицину с головой.
Иду на второй этаж, где есть автомат с газировкой. Хочу побаловать себя «апельсинкой» – так с детства называю оранжевую шипучку. Достаю купюру, поскольку забыла карточку. Вставляю, но автомат выталкивает её обратно.
– Неправильно засовываете, – слышу за спиной голос Кузнецова.
– Что?
– Надо сложить вдоль, загнуть уголки, а потом расправить. Или сказать мне, чтобы отстал.
Улыбаюсь.
– Попробуйте сами, – даю ему деньги.
– Я пошутил. Сам плачу только карточкой. Что вы хотите?
Я говорю, и Трофим Владимирович покупает.
– Васю переведут в терапию. Понаблюдают пару дней, – сообщаю коллеге.
– Можете не докладывать, – устало говорит он. – Я погорячился насчёт его отца. Хотел как лучше.
Мы присаживаемся возле стены.
– Когда дети попадают в беду, в первую очередь обращаешься к их родителям, – говорю Кузнецову. – Отец у Васи всё-таки нехороший тип. Бросил мальчишку, удрал на работу.
– Да, – кивает Трофим Владимирович. – У вас есть семья?
– Дочь.
– Вы разведены?
– Я не была замужем.
– Когда я был в вашем возрасте, мой сын поступил ко мне в отделение, – говорит Кузнецов. – Упал с дерева. Я подлатал его, он выписался. Как новенький. И только потом я узнал, что он спрыгнул с дерева специально. Хотел увидеться со мной. Но это было тогда, а сейчас…
Что ж, наступил вечер, пора домой.
Когда иду к вестибюлю, меня нагоняет Анна.
– Как дела? Поговорила с заведующей столовой?
– Я всё испортила! – горестно сообщает она, едва не плача.
– Что случилось?
– Опоздала. Вы сказала в половину шестого, я пришла в половине седьмого. Я растяпа!..
Она молчит пару мгновений, а потом выдаёт:
– Ладно, я всё вру. Специально не пошла.
– Почему?
– Никто не хочет нанимать беременных! – и начинает плакать. – Я их понимаю: зачем терять время? Всё равно уйду через месяц. Зачем им это?
– Анна, прекратите. Мы пойдём вместе и всё уладим, хорошо? Пошли.
Смирнова оказывается ещё на работе. Правда, тоже собирается домой. Но мне удаётся упросить её пообщаться с Анной. Оставляю их вдвоём и спешу к парковке. Хватит с меня на сегодня. Подхожу к машине и вижу, к своему ужасу, что спущено заднее колесо. Ну как же так! Обхожу с другой стороны… Только не это! И второе. Осматриваюсь. Явно кто-то постарался. Не было у меня такого ни разу, чтобы сразу два колеса проткнуть!
Печально прислоняюсь к дверце. Так сильно устала, а тут ещё это. И как теперь быть? Одну запаску я ещё смогу поставить, но второй-то у меня нет.
– Элли? Что случилось? – слышу голос Артура Куприянова. Он подходит и, бросив беглый взгляд на машину, сразу обо всём догадывается. – Не знаешь, чья работа?
Отрицательно мотаю головой.
– Разберёмся, – коллега кладёт свою сумку на крышу, осматривает колёса. – Всё лучше, чем я ожидал, – улыбается.
– Что же там хорошего? – спрашиваю недоверчиво.
– Сотворивший пакость явно торопился. Левое колесо проткнул, на втором успел только ниппель открутить, да и тот не до конца. Сейчас подставлю запаску, накачаю, и можешь ехать.
Дело в его руках спорится. Куприянов ловко меняет колесо, приводит второе в порядок. Потом оттирает руки платком.
– Всё, можешь ехать, – говорит мне.
– Спасибо, – отвечаю и добавляю. – Поедем ко мне?
Артур приподнимает брови, а я чувствую, как краска заливает моё лицо. Вот же ляпнула!
– Прости. Я неправильно выразилась. Просто няня Олюшки, Роза Гавриловна, обещала сегодня испечь настоящих татарских кайнаров. Олюшке их нельзя пока, а одна я есть не хочу. Вот и подумала, что… если ты не занят… К тому же я должна как-то тебя отблагодарить за помощь.
– Обожаю кайнары, – вдруг говорит Артур.
Вскоре мы едем к моему дому, и так удачно выходит, что рядом обнаруживаем два незанятых парковочных места. Потом поднимаемся в мою квартиру. Чуть позже пьём ароматный чай и едим вкуснейшие кайнары, и в какой-то момент замечаю, что Роза Гавриловна потихоньку ушла, оставив нас с Куприяновым вдвоём.
***
Утром мы просыпаемся от ароматных запахов, которые тянутся с кухни. Мне становится жутко неловко: мало того, что проспали, так ещё и Роза Гавриловна уже пришла! Лежу, стараясь не двигаться, и пытаюсь придумать, как бы так ей объяснить… Куприянов, нежно поцеловав меня, встаёт и, быстро одевшись, выходит из комнаты.
– Доброе утро! – слышу его бодрый голос.
– Доброе, – отвечает няня.
Они начинают оживлённо обсуждать погоду. Я в это время ныряю в ванную, потом быстро привожу себя в порядок и присоединяюсь к ним двоим. Жду, что няня будет смотреть на меня с осуждением. Привела мужчину в квартиру, оставила его на ночь и всё такое. Но Роза Гавриловна ни взглядом, ни словом не даёт понять, что ей не понравилось моё поведение. Мысленно благодарю её за это, Артура за то, что сгладил острый угол, первым выйдя из спальни.
Потом кормлю Олюшку, а дальше мы с Куприяновым едем: я на работу, он – домой, поскольку его смена через четыре часа. Но перед тем, как сесть в машины, целуемся. В лифте, пока спускаемся вниз. У подъездной двери. На парковке. Мне бы не стоит этого делать на виду всего дома, но… кому какое дело, в конце концов?!
Я чувствую себя счастливой. Ощущение такое, словно за спиной выросли крылья. Всё благодаря Артуру. Он прошлой ночью был неутомим. Могла бы вспомнить и намного больше, только… нет. Пусть всё это останется под светом звёзд. Тех самых, которые светили нам, не закрытые ни одной тучкой.
Не думаю о том, что будет с нами дальше. Мы не говорили друг другу слова «люблю». Кажется, для этого ещё слишком рано. Но я всей кожей, каждой клеточкой ощущала то, что Артур испытывает ко мне, и моё тело и душа отвечали ему тем же.
***
Спустя час стою у вестибюля, когда ко входу подлетает «Скорая». Из неё достают каталку и быстро толкают в здание.
– Веня Соловьёв, шесть лет, – говорит фельдшер. – Два дня температура и рвота.
– Маша, ты нужна! – кричу, заметив подругу возле регистратуры.
– Пульс 140, давление 60. В вену не попали.
– Что здесь? – спрашивает Маша.
– Жар, кома. Возможно, сепсис или менингит.
– Кровь на общий, посев и биомихию, – произносит подруга. – Надо поставить катетер. Мальчик обезвожен. Вводим физраствор. Струйно.
– На боль не реагирует.
– Вен вообще нет, – говорит медсестра. – Не могу набрать.
– Вызывайте хирурга.
– Попробую поставить центральный катетер, – произносит Маша.
– Это будет трудно. Все вены спались.
– Готовьте лодыжку. Если не попаду, хирург сделает венесекцию, – говорит она.
– Систолическое 50.
– Давайте набор для венесекции, – решаю я. – Два литра физраствора сразу. – Один через лодыжку, второй через вену головы.
– Кислород 92.
– Есть, возьмите кровь, – Маша протягивает шприц медсестре.
– На гематокрит и сахар, – добавляю.
– Давайте физраствор, – произносит подруга и обозначает объём. – Поставьте мочевой катетер. Я вошла. Быстрее! Мочу на общий и на посев. Потом люмбальную пункцию.
Я вижу, как превосходно справляется поя лучшая подруга. Горжусь ей. Спрашиваю, нужна ли моя помощь. Она отрицает, и тогда ухожу. Прохожу мимо палаты, в которой вчера скончался тот парашютист. Тело вот-вот должны увезти в морг, там у них запарка. Перед ним стоит, уже одетый на выход (его смена кончилась) Валерий Лебедев. В его руках листок, и он читает с него:
– Я люблю тебя, Рома. И девочки тебя любят. Ты самый лучший муж и самый лучший отец. Самый любимый для нас. Самый дорогой, наша путеводная звезда. Ты никогда не покинешь нас, потому что ты навсегда в нас и с нами. Мы всегда будем тебя любить.
Потом Лебедев комкает листок и бросает в урну. Я вспомнила: это было послание жены пострадавшего, которое его жена надиктовала моему коллеге по телефону.
– Ну и чушь, – хмыкает Валерий и уходит, размашисто шагая.
