1
В мая сорок пятого Полина испытала давно забытое чувство – радость. Война победно закончилась. Через четыре месяца она радовалась вновь: ее срок закончился.
Полина обосновалась в городе Волхове, в 135 км от Ленинграда. Как правило, освобождавшиеся из ГУЛАГа не имели права селиться – и даже появляться – ближе, чем в ста километрах от больших городов. Лишь спустя пять лет она могла бы переехать в Ленинград.
Работу и жилье Полина нашла после многих неудачных попыток. Она стала жить у заведующей продмагом, Марьи Харитоновны. Хозяйка воспитывала трех сыновей-подростков. Ее семидесятилетний отец был парализован. Муж погиб на войне за неделю до победы.
За угол, еду и крошечную зарплату Полина должна была готовить, следить за чистотой в квартире, ухаживать за стариком, присматривать за детьми.
Мальчики относились к Полине враждебно. Не слушались ее, постоянно перечили. Она знала, что за ее спиной они зовут ее Зэчка. Сама хозяйка была женщиной грубой, ворчливой, но не вредной.
Полина отправила Мирославлеву во Фрунзе, сестре в Ленинград и маме в Норильск телеграммы. Кроме того, написала им письма.
Время шло, а ответа не было.
И она не выдержала. Отпросилась у Марьи Харитоновны и поехала в Ленинград. Полина знала, что если обнаружится, что она нарушила запрет, ее ждет наказание, может быть, даже новый срок. Но она не в силах была больше ждать.
В Ленинград она приехала вечером. Прежде всего, Полина зашла к Зое. Та жила недалеко от вокзала. Зоя ей обрадовалась. Она жила одна. Работала швеей.
Полина тут же поехала на трамвае к себе. Смотрела в окно на родной город. Многие дома были повреждены во время блокады. Некоторые полностью разрушены. «Может, и особняк не сохранился», – думала она.
Особняк стоял невредимый, такой же красивый как всегда. Полина с замиранием сердца вошла в него, поднялась на второй этаж, позвонила в дверь своей квартиры.
Открыла неизвестная женщина средних лет в дорогом халате. Подозрительно ее оглядела, неприветливо спросила:
– Вам кого?
– Мне надо увидеть Доброхоткиных.
– Здесь такие не проживают.
– Может быть, вы что-то о них слышали?
– Знаю только: до нас тут жили враги народа. В пятой квартире спросите, на первом этаже.
Это была квартира Мирославлевых.
– Простите, что отнимаю у вас время. А кто там живет?
– Молодая женщина с ребенком. Хромая. Родней им вроде приходится. – Полина не могла припомнить, чтобы у Матвея были хромые родственницы. – Еще старуха с мальчишкой и девчонкой жила. В блокаду померли с голоду.
Полина поблагодарила. Стала спускаться по лестнице.
– А это не ты телеграмму и письмо на наш адрес прислала? – спросила вдогонку женщина в халате.
Полина обернулась.
– Я.
– Я их ей передала.
– Спасибо.
Она спустилась на первый этаж. Постояла в сомнении. И решила постучать в дверь Мирославлевых. Ведь Марфа здесь уже не жила. Она пошла по коридору.
За дверью Чернухиных раздавались громкие голоса, мужской и женский.
– Был бы ты настоящим мужчиной, давно бы отцовство свое признал и на мне женился! – с сердитым упреком воскликнула женщина.
Голос казался знакомым.
– Ты докажи, что я отец, – ответил мужчина.
Судя по всему, это был Николай Чернухин.
– У меня тогда никого кроме тебя не было.
– Так я тебе и поверил.
– Совести у тебя нет!
– А у тебя совесть есть в жены себя навязывать?
– Негодяй!
Женщина всхлипнула.
Полина постучала в дверь Мирославлевых. Никто не открывал. Вдруг распахнулась дверь Чернухиных, и в коридор вышла Ира. На лице ее еще не высохли слезы. Она хромала. Впрочем, не очень сильно. Из глубины квартиры за ними наблюдал Коля. Ирина глядела на Полину. Глядела с ненавистью.
– Вон! – крикнула она. – Не приходите сюда никогда!
Полина покраснела. С высоко поднятой головой вышла на улицу. Долго стояла на одном месте, приходя в себя.
Входная дверь открылась, и показался Чернухин. Он зашагал по тротуару мимо нее.
Она пошла рядом. Спросила:
– Николай, что случилось с Доброхоткиными?
Стыдно ей было заговаривать со свидетелем ее недавнего унижения. Чернухин искоса взглянул на Полину.
– Они свое получили. Как враги народа. Он – высшую меру, жена – лагерь. И Клавка в лагерь угодила. Ирка тоже отсидела. Это ей на лесоповале бревно ногу отдавило. – Он нахмурился. – Калека, а туда же, женись и все… И мать ее сидела. Сейчас в колхозе живет, за сто первым километром. Сюда ее не пускают.
– А об отце Иры вы что-нибудь знаете?
– Вижу иногда. Приходит дочку с внучкой проведать.
Хотя только что Полину унизили, только что она узнала о трагической судьбе сестры и зятя, сердце ее радостно заколотилось.
– Пожалуйста, выполните мою просьбу! – Полина достала на ходу замызганную записную книжку и огрызок карандаша. Она предусмотрительно попросила их у Зои. Остановилась. Чернухин тоже стал. Вырвала листок, написала Зоин адрес, протянула Николаю. – Если его увидите, передайте, пожалуйста. Только ему в руки. Никому об этом не говорите.
– И что я буду за это иметь? – с ухмылкой спросил Чернухин.
Полина отдала ему половину денег, какие при ней были. Он обещал передать записку.
Они дошли до перекрестка и разошлись.
Полина вернулась к Зое.
Та купила водки, накрыла стол. Полина не хотела пить. Но Зоя убедила ее, что такое знаменательное событие, как их встреча, надо обязательно отметить. Как обычно бывало с Полиной, начав пить, она не могла остановиться. Часам к 11 она уже напилась до бесчувствия. Зоя подтащила ее к кровати, разула, уложила прямо в платье.
Вдруг в дверь постучали.
Зоя, шатаясь, подошла к двери.
– Кто?
– Владимир Мирославлев.
2
Зоя открыла дверь и увидала высокого стройного красивого мужчину. Глаза его сияли.
– Входите! Честно скажу, не ждали мы вас нынче. Пришли бы вы хоть на часок раньше. Отрубилась Поля. Она от водки вмиг косеет. Нежно чересчур устроена. Сейчас ее лучше не тормошить. Пускай проспится.
Мирославлев с волнением и любовью глядел на Полину. Она лежала на спине, раскинув руки и ноги, с полуоткрытым ртом, в вылинявшем заштопанном платье и дырявых чулках. Из одной дырки торчал большой палец со сломанным ногтем. Зоя усадила Мирославлева за стол.
– Чем богаты, как говорится… – Она показала на закуску: вареную картошку, селедку и соленые огурцы. – Мы с Полей за нашу встречу пили. Выпьем теперь за вашу. – Они выпили. – Много она мне о вас рассказывала. Может, на «ты» перейдем?
– Да.
– Женихом тебе называла. Очень она тебя, Вова, любит.
– И я ее люблю. Ждал ее все эти годы. Теперь мы поженимся.
– Ох и рада я за Полю. А ты сейчас в самом городе живешь?
– В квартале отсюда комнату снимаю.
– Надо же! А она – в Волхове. Ленинград на пять лет для нее закрыт. Очень уж она хотела тебя увидеть. Поэтому и не побоялась приехать.
Мирославлев немного подумал.
– Я перееду в Волхов. Это невозможно – опять нам разлучаться.
– Вижу: любишь… Угощайся, Вов, не стесняйся… Воевал, конечно? Такой бравый мужчина!
– До Берлина дошел.
– И ни разу даже не ранило?
– Нет. Повезло.
– Поля говорила, что ты везучий. Мол, тебя счастливая звезда хранит. Она всегда верила, что с тобой ничего не случится. И что ты ее дождешься.
Они снова выпили.
– Где, Вова, трудишься?
– Иллюстратором в издательстве.
– Да, Поля говорила, что ты большой художник.
– Я мечтал стать большим художником. Но не стал.
Полина пошевелилась, издала какое-то пьяное мычание и снова затихла.
– Не хотела Поля пить. Сказала, что завязала. Я ее заставила. Как такую встречу не отметить! Четыре года не виделись. Мы ведь с ней в тайге одной пилой пилили… А до этого в КВЧ вместе были… Переводится: воспитательная часть… Это там она бухать научилась. Она же три года в ансамбле танцевала. Оно как было? Если дату какую отмечали, то концерт сначала, а потом начальство пьянку устраивало. Со свальным грехом. Из ансамбля самых красивых выбирали. Ну и всегда Полю, конечно, красотулю такую. Что ей было делать? Если бы заартачилась – лес валить на штрафной пункт послали бы, медленно подыхать.
Они допили водку.
– Ладно, на боковую. А то ты уже сник совсем. Мы – на кровати, а тебе на полу постелю. Да чего там! Ложись, Вов, с ней. А я – на полу.
– Нет, я пойду домой. Приду завтра, в семь вечера, если это удобно.
– Заметано.
Мирославлев ушел.
3
– Подъем! Ну же! – говорила утром Зоя, тряся Полину за плечо. – Просыпайся уже! Твой вчера приходил. – Полина открыла глаза и села на кровати. – Ага, сразу пробудилась… Красавец мужчина! Ты говорила, ему 53? Ни за что бы не подумала… Сказал: «Полю люблю. Женюсь. Перееду в Волхов»… – Лицо Полины засияло радостью. – Огуречным рассолом опохмелись. – Зоя говорила и одновременно собиралась на работу. – Вон там банка… Мол, не может он больше жить в разлуке. Вечером в семь придет… Меня сегодня не жди. Я прямо с работы к тетке пойду. У нее переночую…
– Ты замечательная подруга!
– Да уж.
Зоя ушла.
Полина продолжала сидеть. Она словно оцепенела.
Вот и пришло к ней счастье. После стольких страданий! Она видела в этом высшую справедливость.
Ее состояние можно было бы назвать тихим ликованием, если бы ей не было очень стыдно, что Володя, утонченный эстет, видел ее мертвецки пьяной, да еще в рваных чулках. Она дала себе слово больше никогда не пить. И еще болела голова после вчерашнего застолья.
Полина встала. Выпила стакан рассола. Подошла к небольшому зеркалу на тумбочке. На нее оттуда смотрела женщина старше ее на несколько лет, с впалыми щеками, с огрубевшей кожей лица, с морщинками на лбу и возле внешних уголков глаз. Полина тихо вздохнула. Поправила волосы. Пригляделась. Все равно она оставалась красивой. Она отошла от тумбочки. Взглянула на кровать. Этой ночью они снова будут близки. Третий раз. Третий раз за всю жизнь!
Время тянулось мучительно медленно. Она то штопала чулки, то прихорашивалась перед зеркалом. То лежала на кровати и представляла их с Володей семейную жизнь в Волхове.
Наконец, наступил вечер.
Она то и дело поглядывала на дешевый будильник рядом с зеркалом.
Без пяти семь в дверь постучали.
Это был Мирославлев. Он почти не изменился.
Они обнялись, расцеловались. Сели за стол, друг против друга. Прежде всего, ей хотелось извиниться за вчерашнее, сказать, что она поклялась больше не пить. Но гордость не позволила касаться этой темы.
Он стал рассказывать о том, что случилось в ее отсутствие, о своей жизни, о войне. Она слушала, не сводя с него любящих глаз. Сама она больше молчала. Не хотелось ей вспоминать о лагере. Он, видимо, это понимал и не расспрашивал.
И с каждой минутой ее радость от встречи уменьшалась. Ее сменяла тревога.
Что-то пошло не так.
Они разговаривали уже полчаса, а Володя ни разу не заговорил о любви, о женитьбе. Он даже ни разу не посмотрел на нее с любовью. Он вообще избегал смотреть на нее. А если все же их взгляды встречались, она читала в его глазах только жалость. Полина чувствовала, что он напряжен, озабочен, что-то его гнетет. Ей даже начинало казаться, что ему в тягость ее общество, что он хотел бы побыстрее уйти.
Беспокойные мысли проносились одна за другой. Неужели увидал он вчера ее такой пьяной и сразу разлюбил? Может быть, он ее никогда и не любил? Любил лишь отражение Насти в ней? Теперь она на сестру меньше стала походить. Или он просто влюбился в другую? А может, Зоя, бесхитростная душа, проговорилась? Рассказала о ее, Полины, пьянках с энкавэдэшниками?
Ей хотелось, чтобы на ней женились по любви, а не из-за данного когда-то слова. Она должна была все прояснить. Сейчас же.
– Володя! Столько лет прошло. За это время чувства могут измениться. Помнишь, ты поклялся, что всегда будешь готов жениться на мне? – Мирославлев весь напрягся. Он молчал. – Я освобождаю тебя от этой клятвы.
Он сделал непроизвольное движение. Как будто радостно встрепенулся. Быстро произнес:
– Хорошо.
Словно тяжелый камень свалился с его плеч. И этот камень придавил страшным горем Полину.
– Как ты живешь в Волхове? – спросил Мирославлев. Очевидно, хотел сменить тему.
Полина сидела неподвижно, наклонив голову, словно только что услышала свой смертный приговор. Безжизненным голосом рассказала она про Марью Харитоновну, про парализованного старика.
– Полина, это тебе никак не подходит! – воскликнул он. – В Волхове живет мой фронтовой друг. Работает редактором газеты. Сейчас я ему рекомендательное письмо напишу. – Он достал из внутреннего кармана пиджака остро заточенный карандаш, блокнот; вырвал два листа. Писал и говорил: – Попрошу, что бы он помог тебе другую работу найти. Может быть, даже и в газету свою устроит. Я пишу, что ты хорошо рисуешь. В совершенстве владеешь французским и немецким. Возможно, он и с жильем поможет. Найдешь его по этому адресу. – Он немного подумал. – Будем, Полина, писать друг другу до востребования. Хорошо? – Она равнодушно кивнула. – Если что-то будет нужно, обязательно сообщи. Я сделаю все, что в моих силах. – Он говорил с искренним участием. – Наверное, ты сейчас в деньгах нуждаешься? У меня немного накопилось…
Он сунул руку в карман.
Полина понимала, что Мирославлев предлагает деньги от чистого сердца, но выглядело это так, словно он откупается от нее.
– Нет, спасибо, деньги у меня есть.
Он посмотрел на свои часы.
– Мне надо идти. К дочке хотел зайти.
Полина его не удерживала.
Мирославлев обнял ее на прощание и ушел.
Она упала ничком на кровать. На подушку потекли слезы.
4
Мирославлев шел быстрым шагом по вечерним улицам. Противоречивые, смятенные чувства переполняли его. В этом состоянии он находился со вчерашнего вечера. Как он обрадовался, когда Чернухин передал ему записку Полины, какое счастье испытал! И это счастье исчезло в один миг. В тот миг, когда Зоя упомянула о попойках Полины с лагерными офицерами. Он жалел ее безмерно, готов был отдать за нее жизнь, но такая жена была ему не нужна. Все он мог простить, только не эти гулянки. Не должна была Полина на это соглашаться! Его принципы, его понятия о чести говорили ему, что не может он теперь на ней жениться. Но и нарушить клятву он не мог. Владимир не видел выхода. И вот сегодня Полина проявила великодушие, и все решилось. Он был ей за это очень благодарен. Но теперь его мучило чувство вины перед ней. Он ощущал себя предателем.
Похожее чувство он уже много лет испытывал по отношению к Марфе. И когда полчаса назад Мирославлев стал свободным, он сразу решил с Марфой воссоединиться. Он ее давно разлюбил, но таким образом загладил бы свою вину перед ней. Сейчас он шел к Ире, хотел ее обрадовать. Она постоянно уговаривала его вновь жениться на маме.
Ирина знала, что это Полина разрушила их семью. И ненавидела ее всей душой. О телеграмме и письме, которые ей передала соседка сверху, она никому не сказала. Сожгла их. Отца она очень любила, несмотря ни на что.
Владимир всегда поддерживал связь с дочкой и бывшей женой. Когда их осудили, он писал им теплые письма, присылал посылки. Эти письма и посылки очень им помогали.
Ира освободилась в сороковом, без запрета жить в крупных городах. Раньше она не обращала на соседа Колю внимания, а теперь влюбилась. Родила от него девочку. Когда-то он упрашивал Ирину выйти за него замуж. Теперь он жениться на бывшей зэчке, да еще хромой, не собирался. С началом войны Чернухина мобилизовали. Он служил в тыловых частях, вдали от фронта.
Ира с ребенком смогла пережить блокаду. А Фекла Ивановна, Юрий и Люба не пережили, умерли от голода.
Марфа свой восьмилетний срок отбывала в одном из лагерей Казахстана. Летом, в палящий зной, работала в поле или изготовляла саманные кирпичи, а зимой, в почти сибирские морозы, трудилась на стройках. На свободу вышла настоящей старухой – сутулой, беззубой. Она стала жить в своем родном селе Ясногорском.
Екатерина Евгеньевна Ауэ погибла в блокаду от немецкого снаряда. Во время войны умерли и Ясногорские в Норильске. Сначала старый князь – от старости (тело его умерло; сознание угасло давно), месяц спустя Мария Евгеньевна – от воспаления легких.
Клава ушла из жизни еще в тридцать восьмом. Начальнику лагеря она быстро надоела. И девушка пошла по рукам. А когда ею все насытились, очутилась на лесоповале. От скудного питания заболела пеллагрой. У нее шелушилась кожа, выпадали волосы, распухли губы и язык, парализовало ноги, стало развиваться слабоумие. Лечение не помогло. В начале весны она скончалась.
Мирославлева призвали в армию во Фрунзе. Всю войну он сражался на передовой. Был награжден орденом Красной звезды. Закончил войну в Германии, в звании майора. Демобилизовавшись, поселился в Ленинграде. Снимал квартиру. Работал иллюстратором. Все как будто забыли, что после убийства Кирова он был выслан из города за дворянское происхождение. Дочь уговаривала его переселиться к ней, но он не соглашался.
…– Наконец-то! – воскликнула Ира, когда Мирославлев сказал ей о своем решении. – Сколько я этого ждала!
– А может быть, мама твоя не согласится.
Ирина с укором взглянула на отца.
– Она мечтает об этом!.. Будешь жить с ней в Ясногорском?
– Я там работы не найду. Приезжать к ней буду при первой возможности.
– Тогда сюда переезжай. Теперь-то что этому мешает? Верочка только и спрашивает: «Когда деда придет?»
Ира посмотрела на девочку. Та не отходила от Мирославлева.
– Завтра же перееду.
– Отлично!.. – Она пригляделась к отцу. – Что же ты такой мрачный?
Он продолжал думать о Полине.
– Просто устал, Ира.
Они помолчали.
– Папа, Оля вчера приходила, дочь Петра Ивановича. Выпустили ее. Два года в тюрьме держали. Как немецкую шпионку. На допросах пальцы ей изуродовали. Больше она играть не сможет. А ведь талантливой пианисткой была.
Мирославлев, мягко отстранив внучку, прошелся по комнате.
– НКВД – это скопище негодяев! – громким гневным голосом вдруг воскликнул он.
– Тише, папа! – испуганно произнесла Ирина. – Услышат.
– Сколько талантов они загубили! – продолжал Владимир, не обращая внимания на слова дочери. – А сколько прекрасных женщин поругано, смешано с грязью! Прекрасных, возвышенных, идеальных женщин! Мерзавцы! А главный мерза…
Ира подскочила к отцу и крепко зажала ему ладонью рот. На его взгляд, это вышло довольно грубо. Он всегда чувствовал, что душой дочь больше похожа на Марфу, чем на него, что в ней крестьянского больше, чем дворянского. После трех лет лагерей в ней осталось совсем мало от духа Мирославлевых. Она как будто огрубела душой.
Но своего Ира добилась. Отец успокоился.
Решили, что завтра, в воскресенье, Мирославлев переберется с вещами в особняк, а затем поедет в Ясногорское. Он пошел к себе.
В этот вечер Полина напилась.
Утром ее ждал новый удар.
Ее разбудила Зоя.
– Вову взяли! Сейчас домой иду, соседний ква́ртал прохожу, вижу: энкавэдэшники из дома его выводят. Который с магазином внизу. Затолкали в машину и увезли.
У Полины сжалось сердце. Не могла она представить Владимира, такого гордого, такого ранимого, на допросе. Она продолжала его любить. Полина опять вспомнила о высшей справедливости. Ей подумалось, что счастливая звезда Володи погасла в тот момент, когда он ее отверг.
На самом деле никакой звезды не существовало. Мирославлева всегда выручала решительность, вера в себя, высокая психическая организация, способность мгновенно принимать правильное решение. Если надо, он мог быть и осторожным. И только иногда помогало везение. Когда же он осознал невозможность своего счастья с Полиной, что-то в нем разладилось. Он стал допускать ошибки. Слишком сильным оказался удар.
5
– Мирославлева ко мне на допрос, – сказал Зюзьков в телефонную трубку.
Он сидел в бывшем кабинете Осипа Голубки. Теперь это был его кабинет. И должность Осипа Осиповича он теперь исполнял.
Голубку арестовали весной 1939 года, сразу после ареста «кровавого карлика». Его обвинили в участии в антигосударственном заговоре. Заговор якобы возглавлял Ежов.
Вначале его дело вел Зюзьков. На допросах Голубка заискивал перед ним. Это было удивительно. И приятно. Рискуя быть обвиненным в мягкотелости к врагам, Степан допрашивал Осипа Осиповича без ругани и побоев. Не мог он бить своего бывшего начальника, который не сделал ему ничего плохого, который многому его научил. Степан лишь жестоким пыткам у Голубки так и не научился. Осип Осипович ни в чем не сознавался. Дело передали другому следователю, тоже бывшему подчиненному Голубки. Он оказался более прилежным и понятливым учеником: применил весь пыточный арсенал Осипа Осиповича. И тот вскоре признал свою вину.
В феврале 1940 года Ежов и его ближайшие сподвижники были расстреляны. Голубку осудили на 15 лет.
…В предвкушении допроса ненавистного ему человека Зюзьков с удовольствием затянулся папиросой.
Вся его жизнь давно превратилась в сплошное удовольствие. Его уважали. Его боялись. Перед ним лебезили. У него была любимая работа. У него была красавица жена, послушная, прощающая все его измены. Она работала медсестрой и очень заботилась о его здоровье.
Только сестра доставляла подчас хлопоты. Они по-прежнему жили в одной квартире. Варька пила все больше и больше. Может быть, потому, что никто не брал ее замуж. Или ее не брали замуж, потому что она много пила. Приводить любовников в квартиру Степан запретил, и она часто пропадала ночами неизвестно где. Бывало, прогуливала работу. Ее бы уже уволили, если бы не Зюзьков. Любовь к спиртному Варвара унаследовала от матери. Матрена Сидоровна умерла несколько лет назад от цирроза печени. Наверное, и Степан унаследовал: он всегда был не прочь выпить, если это не вредило службе.
В кабинет ввели Мирославлева.
– Свободен! – сказал Зюзьков конвоиру, кладя окурок в пепельницу. Тот вышел. Он перевел взор на Владимира. – А ты подойди ближе. – Немного помедлив, Мирославлев приблизился к столу. Степан откинулся на спинку стула. – Да, сколько волка не корми, он все в лес смотрит… Пригрела вас, дворян, советская власть – вместо того, чтобы под корень извести, – а вы в благодарность как ненавидели ее, так и ненавидите. – Он помолчал. – Значит, говоришь, НКВД – это скопище негодяев? – Степан положил ладонь на лист на столе. – Здесь все запротоколировано. Твои слова?
Изменило Владимиру прошлым вечером чувство опасности. Его гневную тираду услышал Чернухин-старший, выходя из своей квартиры. И счел своим долгом сообщить кому следует. Донос писать не стал, а просто поднялся к Зюзькову.
– Я не буду отвечать, – холодно сказал Мирославлев.
– Еще как будешь, дворянская сволочь! – завопил вдруг Степан. – Иначе стану пороть нещадно! Ну! Я, мразь, ждать…
Зюзьков осекся: их взгляды встретились. Глаза Владимира грозно сверкали. Внезапно он шагнул к столу и с размаху дал Зюзькову пощечину. Такую сильную, что Степан упал со стула. Лицо его стало испуганным и жалким. Мирославлев быстро обошел стол и со всей силы ударил его ногой по ребрам. Сейчас только безудержный гнев владел им. Зюзьков вскрикнул от боли. Владимир занес ногу для нового пинка. Степан успел выхватить из кобуры револьвер. Выстрелил. Мирославлев рухнул на пол. Пуля попала в сердце.
6
Полина не находила себе места. Что с Володей? В чем его обвиняют? У нее не было никакой возможности что-то узнать.
Она попросила Зою купить водки. Та принесла пол-литра. Выпили. Зоя смотрела на подругу с состраданием. Когда они допили бутылку, Полине захотелось выпить еще. Но у обеих кончились деньги.
Алкоголь не заглушил в Полине мучительной тревоги за Володю. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Разве она не обязана сообщить Ире об аресте отца? Через Николая, конечно. Она же, наверное, ничего еще не знает. Если Ире удастся что-то разузнать о его судьбе, это узнает и она. Опять же, через Колю.
Полина собралась в особняк, к Чернухиным. Но Зоя решительно этому воспротивилась.
– Такую я тебя. Поля, никуда не отпущу. Протрезвись сначала.
Зоя отпустила ее вечером.
В особняк Полина вошла с бьющимся сердцем. Она боялась встретить Иру, а еще больше – Зюзькова.
Дверь открыл Чернухин-старший. Он нахмурился, увидев ее. Уловил запах перегара и отвернул слегка голову.
– Мне надо увидеть Николая.
– Его нет.
– Не могли бы вы сказать вашей соседке, Ирине Мирославлевой, что ее отца сегодня утром арестовали?
Ей показалось, что на его лице промелькнуло удовлетворение.
– Не мое это дело. Сама скажи.
– Я не могу. Тогда пусть Коля…
Чернухин захлопнул дверь.
Только Полина подошла к входной двери, как та открылась, и в особняк вошел Зюзьков. Он был в форме. В авоське позвякивали две бутылки водки. Судя по всему, он уже выпил. Она попыталась его обойти. Однако Степан загородил ей дорогу.
– Стоп! Почему в Ленинграде? Кто разрешил? – Он смотрел на нее наглым плотоядным взглядом. – Пройдем ко мне. Документы покажешь.
Полина безропотно, даже, можно сказать, машинально поднялась с Зюзьковым в его квартиру. За восемь лет лагерей привычка беспрекословно подчиняться человеку в форме вошла в плоть и кровь.
– Садись!
Она села на стул возле стола.
Степан с важным видом проверил ее документы.
– До 1950-го года не имеешь права в городе появляться. Почему нарушила запрет?
В лагере Полину учили, что надо уметь извлекать пользу даже из наихудшей ситуации. Кто мог знать о судьбе Володи, как не Зюзьков!
– Я хотела повидать Владимира Мирославлева. Его сегодня арестовали. Вы что-нибудь знаете о нем, гражданин начальник?
Степан немного помолчал.
– Знаю.
Он смотрел на нее с вожделением. Как Зюзьков был ей противен! «А вдруг он скажет, – с ужасом подумала Полина, – что освободит Володю, если я ему отдамся?» И она почувствовала, что согласится. Ради спасения Володи согласится.
Степан тоже сел за стол. Садясь, он поморщился от боли и прижал руку к ребрам слева. Откупорил бутылку.
– Тяжелый у меня был сегодня день. – Он словно объяснял, почему пьет. Налил водку в старинные стаканы из богемского стекла. Когда-то они принадлежали князьям Ясногорским. – Пей!
Ей очень хотелось выпить. Но пить с Зюзьковым она не могла.
– Я не буду пить, гражданин начальник.
– Пей! Не стесняйся: и сестра, и жена дежурят сегодня. Только когда выпьешь, скажу про Мирославлева. О тебе же забочусь.
Это прозвучало зловеще. Она выпила. Он тоже выпил. Закусил. И четко, отрывисто произнес:
– Он напал на следователя и был ликвидирован.
Полина оцепенела. Ей казалось, что этого нового горя она уже не выдержит.
Всегда, с детства, она считала его героем. И умер он как герой.
– Закусывай!.. Гражданина начальника забудь. Ты же не подследственная. Обращайся просто: товарищ майор… Завтра же уезжай из города. А то, если поймают, опять сядешь. Не все такие добрые как я… А теперь выпьем за упокой его души.
Странно было слышать от офицера НКВД про упокой души.
Они выпили. Потом еще. Больше Полина ничего не помнила.
… – Подъем!
Полина открыла глаза. Она плохо соображала, где находится. Увидала человека в форме, и сработал лагерный рефлекс. Она откинула одеяло, встала.
Вся ее одежда валялась на полу. На ней ничего не было.
Зюзьков стоял у трюмо с зеркалом и застегивал пуговицы на мундире.
– Ну и нажралась ты вчера, – сказал он с плохо скрываемым презрением. – Пошевеливайся! Вот-вот жена и сестра с дежурства придут.
Полина стала подбирать с пола одежду. Ей было нестерпимо стыдно. Опять она дала себе слово больше не пить.
– Деньги на дорогу есть? – спросил Степан, когда она оделась.
– Нет.
Он склонился над трюмо, выдвинул ящик. При этом сдавленно застонал.
Стонет, сказал, что был тяжелый день, подумала Полина. Может, он и есть тот следователь, на которого напал Владимир? Может, она спала с Володиным убийцей? Эта мысль была такой невыносимой, что она постаралась ее отогнать.
Степан достал из ящика деньги.
– Где-то в Ленинградской области обосновалась?
– Да.
– Тогда вот этого хватит. На, возьми.
Полина взяла деньги, поблагодарила.
– Ну, все, – нетерпеливо проговорил он. – Свободна!
Неумытая, непричесанная, Полина нетвердыми шагами вышла из квартиры.
Она поехала к Зое. Ее вид вызывал у пассажиров и, особенно, у пассажирок осуждение.
Зоя уже собиралась на фабрику. Полина все рассказала. Зоя сокрушенно покачала головой.
– Беда за бедой. Держись, Поля! Что еще я могу сказать…
Здесь только Полина привела себя в порядок.
Они тепло попрощались.
Она поехала в Волхов.
На одной железнодорожной станции, глядя на встречный поезд, на рельсы под ним, Полина подумала о самоубийстве. Теперь ей не для кого было жить. И тут же поняла, что не может покончить с собой. Не осталось у нее для этого сил.
Володин друг, действительно, помог с работой и жильем. Она стала работать корректором в газете. С Марьей Харитоновной рассталась, снимала комнату на выгодных условиях. Жизнь начинала налаживаться.
А через месяц Полину арестовали.
После войны многие освободившиеся получали новый срок за те преступления, почти всегда мнимые, за которые они уже отсидели! То есть, за одно преступление их наказывали дважды. Полина оказалась в их числе.
По своему потрясающему цинизму это сравнимо только с отправкой в ГУЛАГ советских военнопленных, выживших в фашистских концлагерях.
7
Она попала в небольшой отдаленный лагерь где-то в северо-восточной Сибири. Начальник, напыщенный самодур, упивающийся своей безграничной властью, распорядился устроить для полсотни прибывших женщин баню. В грязном пустом помещении им велели раздеться. За распахнутыми дверьми дул холодный осенний ветер, моросил дождь. В баню они должны были бежать через весь плац, мимо конвоиров с овчарками. Собаки рвались с поводков, скалили зубы, оглушительно лаяли. У входа в баню стоял упитанный охранник и руганью, толчками, пинками подгонял женщин. Таких охранников повидала Полина немало. Для них главная радость – унижать заключенных.
Пнул он и Полину. Она попыталась подавить в себе обиду. Нельзя мучиться из-за каждого пинка. Сколько она еще их получит за восемь лет!
Конец.
Автор: Nolletoff
Источник: https://litclubbs.ru/articles/47095-knjazhna-na-lesopovale.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: